Продолжаю разбирать свои госпитальные записи
Как обычно, в начале посещения госпиталя, прохожу по палатам и напоминаю бойцам (а для кого-то и впервые говорю) о том, что есть при госпитале храм и там можно свечку поставить, и записки написать, и просфорку со свяченой водицей взять и иконку, и даже необходимые вещи, предметы гигиены, принесенные волонтерами, хранящиеся у нас в особом «закутке»… Но главное, конечно, то что каждую среду в 9:00 здесь совершается молебен, а в субботу в 8:00 – Божественная литургия. Ну и каждый день, кроме четверга, с 10:00 до 12:00 дежурит в госпитале священник, так что можно и поисповедоваться, и причаститься, и окреститься, если кто не крещен…
Ну, вот так я прохожу как обычно по палатам, поднимаюсь на второй этаж… а там одна такая самая большая палата, собственно, коридор или даже зал проходной, весьма просторный и длинный, так что в нем приходится два, три раза останавливаться, потому что сразу и до всех не докричишься. И вот я стою, рассказываю что-то, и в какой-то момент – подъезжает на кресле-каталке бледноватый такой и худощавый на вид боец (одна нога у него забинтована, а на руках – камуфляжные перчатки с «обрезанными пальцами»). Я сначала думал, что он прячет под ними следы от ранений, но нет, оказалось просто такие перчатки… может как знак того, что боец в строю и на страже… Такой, в общем боец непреходящий… (Позже я заметил, что некоторые бойцы действительно как бы невзначай, но явственно подчеркивают свою связь с «передком». Как бы дают понять, что они здесь временно, чуть ли ни случайно… а душою – там, со «своими»… У кого на голове залихватски нахлобученная набекрень «лыжная» шапочка разведчика, у кого – те самые «тактические» перчатки, про тельняшки я и не говорю…) Итак, боец в перчатках… На вид – пацан, лет двадцати пяти, не больше, но четкий... Константин Вячеславович, как он отрекомендовался чуть позже. И вот он прямо вклинивается бойко в мою речь. Что-то начинает не совсем в тему, но уверенно комментировать… Что-то говорит про Адама и Еву, об их отношениях между собой и с Богом и говорит уверенно, но я слышу – что что-то невнятное рассказывает, какие-то в лучшем случае предания, а то и байки… пытаюсь вслушаться, но что-то не очень могу понять, о чем он. Что-то об «обиде» Адама на Еву, что-то еще, не помню что, но что-то странное…
Улучив момент, тоже вклиниваюсь в его тираду и коротко но по возможности точно говорю о том, каково происхождение первых людей, об их отношениях с Богом и между собой… о страшных последствиях их грехопадений (в том числе о войне, страданиях, смерти…) Паренек этот опять, едва ли не перебивая меня, но не агрессивно, а… скажем так, энергично… начинает тоже говорить о войне и опять я слышу эту старую песню что это, мол, «там на верху», решают между собой, а мы (то есть бойцы), здесь на земле молотим друг друга…
- А это же грех… грех, – полуспрашивает - полуутверждает боец. - Убивать ведь грех!.. - И он прямо, но просто, без какого-то ложного пафоса или сентиментальности смотрит в глаза, и тут же всё так же бойко, но четко уверенно начинает рассказывать и о себе:
- Я вот сам командир и понимаю, что напрасное убийство – грех… я пленных брал… человек по двадцать зараз и ни один не был у меня убит. Грех. Я понимаю это… А сам я три недели в одиночку опорник защищал. Ну так получилось. Мы зашли, а тут нас артой накрыло, расфигачило всё и пацаны испугались… просто убежали и всё… ну а меня присыпало слегка… но я откопался и потом вот еще три недели отстреливался от наемников… с разных сторон, перебегал, - понял? - ну, типа нас много…
- А что же ты ел, пил?
- Ну, что нашел там… но было и такое под конец, что ничего не было… Последнюю неделю вообще не ел ничего, да и не пил почти. Но ничего, дал знать своим и наши пришли, заняли всё же опорник этот, а меня эвакуировали.
- А на каком направлении воевал.
- Запорожское, как раз в районе Гуляй поля… Ну это крайнее… А так, где только не был. С 23 года воюю…
- Контрактник?
- Ну, сейчас все контрактники. А так, вообще – доброволец…
- Как там «на передке» обстановка. Наши вроде продавливают? – оптимистически спрашиваю я.
- Да как сказать, - отвечает он, но опять же безо всякого пессимизма, а просто, по-деловому, как бы констатируя факт. – Я бы не сказал, что всё так вот прям однозначно. Но мы эту войну закончим. Думаю, в этом году. Россия вперед! Победа будет за нами!.. А так - небо их. Просто дофигища всего...
- Ты имеешь в виду «птичек»?
- Ну да, коптеры, дроны… Да и не только. Вертушки поднимаются, как только позицию занимаем и долбят так что только ховайся. И «хоботы» лезут (танки, как я понял), и арта 155 мм. И тяжелые дроны особенно по ночам – это самое стремное. «Баба-яга», ну ты слышал, наверное, она же или «тээмку» тащит (противотанковую мину) или шесть обычных мин. Но в любом случае это штука серьезная, особенно ночью. Но мы и их сбиваем, «ночники» (приборы ночного видения) есть, всё нормально. Воюем… Слушай, отец, - резко переключается он на другую тему, - а как бы это все освятить? - и он достает из-под рубахи на двух бечевках целое «ожерелье» - два крестика простых, две иконки (не смог рассмотреть кого именно), но тут же и пуля (причем отстрелянная, как бы не из него же самого извлеченная) и еще почему-то монета в пять рублей… с дырочкой. (Жаль не успел спросить – она-то зачем). Но взял я только одну из бечевок – с крестом и иконкой и сказал, что сейчас спущусь в храм, освящу, и принесу…
- Да нет, я сам сейчас спущусь… Записку хочу написать, чтобы ты помолился…
- Да удобно ли тебе будет?.. - говорю я, имея в виду ногу его и коляску.
- Да не вопрос. Не-не, я спущусь, – настаивает он и ясно становится что спорить бессмысленно. Спустится, раз решил. И в этом чувствуется характер.
Я прошел еще по оставшимся палатам, спустился в храм… и вот уже через несколько минут, слышу – возня какая-то у входа. Оказывается, Константин уже подрядил кого-то из срочников и они его спустили на первый этаж, подкатили к храму. Но коляску он оставил за порогом, а сам на одной ноге, прыгая, вошел в храм и продолжил рассказывать о себе:
- Это у меня четвертое уже ранение… прежние пулевые были… Он тут же показывает на бедре два белых, заросших уже «звездчатых» рубца от входного и выходного отверстия, и такие же следы от другого ранения – на руке.
- Кость не задело?
- Нет, слава Богу... Я ведь сам с Дальнего Востока (вот не помню только откуда – Д. Ш.). У меня мама – врач, жена – на десять лет меня старше, у нее трое детей от первого брака, своих у меня пока нет… ну да ничего, будут…
Вообще говорит он много и быстро, но уверенно и четко… видно, что энергия в нем от природы бьет ключом, но к ней прибавилась уже и такая… командирская жилка, что ли… когда человеку приходится моментально реагировать на самые неожиданные и нетривиальные ситуации, принимать решения и доводить задуманное до конца. Но общаться с ним непросто, потому что он не только ведь о себе говорит и о фронтовых делах, но и о вере, а здесь, видно, что хоть он и искренне верующий человек, но многое не узнано и не вычитано им как следует, а, видимо, додумано «от ветру головы своея», а может и услышано обрывками от кого попало. Во всяком случае приходится его кое-где поправлять. Он не спорит, слушает внимательно, но сказанное не обдумывает долго, а тут же в обычной своей торопливой манере начинает развивать свою мысль, сопрягая ее, впрочем, с услышанным, так что мы слава Богу, находим консенсус.
Он рассказывает, что представлен к ордену Мужества и показывает мне с гордостью копию какого-то «Суворовского письма» благодарности, отправленного его матери, и видно, как это для него важно. Ну и отдельно демонстрирует характеристику от командования. В ней он отмечен с самых лучших сторон и упоминается как командир расчета ПТУРа. На это он опять же в обычной своей энергичной манере разъясняет, что это последняя (или «крайняя», как здесь любят говорить) по времени специализация, отчасти и потому, что это дело денежное…
Я догадываюсь, что речь идет о выплатах за подбитую технику.
- Ну да. Точно… - подтверждает он.
- Дома давно не был?
- Давненько… Ну, вот сейчас может дадут отпуск на реабилитацию.
- Тоже пулевое? – спрашиваю, кивая на забинтованную ногу.
- Нет, на этот раз осколочное. Три осколка зашло, один, правда в кость воткнулся. Ну да ничего, я его там же в окопе и вытащил.
- Да как же это? Без нарокза!
- Ну да, - говорит он просто как о чем-то само собой разумеющемся. - Ножом прорезал и плоскогубцами вытащил… Слава Богу инструменты были в опорнике…
Я смотрю на него и понимаю, что он не врет, но и лицо у него в этот момент… вот изумительное, вы понимаете, лицо… то есть на нем именно ничего «особенного» не написано, ну, мол, вот такая фигня случилась, понимаешь, осколок в кость воткнулся, так что пришлось взять его и плоскогубцами вытащить. Ну и всё…
- Сейчас может и домой съезжу, а потом обратно без вариантов. Я пока с пацанами своими флаг России в Вашингтоне не разверну, не успокоюсь.
- Ну ты ведь крещеный, православный? – на всякий случай уточняю я.
- Ну конечно. И крещеный и православный. У меня тетка (вот уж не помню в каком городе – Д. Ш.) в прокуратуре работает, а в свободное время в храме поет и прислуживает даже. Вот такая история.
Пока я ходил в алтарь за епитрахилью и водой для освящения – он отодвинул стул, перебрался в нашу волонтерскую зону и «с головой» залез в какой-то пакет с принесенными вещами. И вот - вытаскивает оттуда энергично тапки, причем, одни, другие… меряет, потом перескакивает на одной своей ноге дальше и начинает также уверенно, бойко вытаскивать и вытаскивать, прикидывать на себя, откладывать какие-то вещи: футболки, кофты, пайты, толстовки какие-то, приговаривая только:
- О, это отлично, это подойдет, вот хорошая кофта. Правда ведь... подойдет… А как же… я батюшка чистоту люблю… чтобы опрятно было все и в порядке... Так что вот так… А вообще-то я человек мирный. Никого не обижу напрасно. Знаю, что это грех… И дома вот также живу… никого не обижаю, ну, разве что кто-то уж прямо ноздри свои сунет в дом, тогда уже и получит по полной. А так… Наше дело правое, верно ведь?
- Верно.
- И победа будет за нами. Россия вперед!
Набрав кучу вещей и пояснив, что он не для себя их только набрал, но и для других бойцов, Константин взял благословение и тут же переключившись, командным голосом вызвал с коридора проходящих по нему срочников, чтобы они помогли поднять наверх и вещи и его самого с коляской.
На том мы и простились душевно.
- - -
Вот так мы и воюем… Обыкновенно, можно сказать. И я скажу… уж лучше было бы нас не трогать, а просто договориться по-мирному… и было бы всем хорошо. Не захотели… А теперь… если уж двинулась Русь, если уверовала, что надо идти до конца, то будет идти и ничто нас не остановит, пока не добьемся своего. Почему? Да потому что не мы это начали… И кто бы чего ни кричал сейчас, «Бог не Тимошка, видит немножко…»
И чует сердце мое – будет Украина русской. Или даже так – исконно Русской...
