Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил...
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Николай Рубцов
В 1949 году Лидия Андреевна Лебедева, учительница Светловской неполной средней школы Игодовского района Костромской области, окончила заочно Ивановский педагогический институт и была награждена медалью «За трудовое отличие». В 1955 году ей присвоили звание «Заслуженный учитель школы РСФСР», в 1960-м назначили директором Светловской восьмилетней школы, в 1966 году наградили Орденом Ленина, в 1963-м и 1968-м годах – избирали делегатом Всесоюзных съездов учителей. А спустя пять лет, в 1973 году, отправив её на пенсию, школу закрыли. Вслед за этим погибло моё село и все окружавшие его деревни. Многолюдная дореволюционная волость и советский сельсовет после серии социальных экспериментов, произведённых над ними, развалились и навсегда прекратили своё существование.
Сельские учителя, разумеется, не ожидали такого губительного финала. На моей памяти жизнь в нашем краю, при всех невыносимых, казалось бы, трудностях, оставалась всё-таки живой, окрылялась какой-то надеждой. Проходя через суровые испытания, через страшное военное лихолетье, мои земляки закалялись и укреплялись верой в будущий расцвет своей деревни, в непобедимость тяжело раненой, но всё-таки воскресающей из послевоенной разрухи Родины.
Сельские учителя принадлежали к славной плеяде народной интеллигенции, столетиями укоренённой в глубинах России. Г. И. Успенский называл их «народными угодниками». Легенда о Николае и Касьяне как нельзя лучше рисует этот тип. «Касьяну, как известно, праздник бывает только в четыре года раз (в високос), а Николаю – множество раз в один год. Отчего так? Оттого, разрешает этот вопрос легенда, что когда Николай и Касьян пришли давать Богу отчёт, после того как они были на земле между людьми, то Николай оказался весь испачкан грязью и в изорванном платье, а Касьян пришёл франтом. Вот Бог и решил, что Николай всё время работал, толкался в народе, хлопотал, а Касьян только разговаривал, за это и положил праздновать Касьяну в четыре года раз, а Николаю в год чуть не двадцать раз. Вот такой-то тип и есть тип народной интеллигенции, и дела такого угодного Богу и народу человека как нельзя лучше подходили к общим условиям земледельческого быта: они были нужны, настоятельны, – и такой работник, как мы видим, был».
В советские времена наши учителя продолжали эту многовековую традицию. Сельский учитель в 1940–60-е годы играл совершенно особую роль в обществе по сравнению с учителем городским. В городе, проведя уроки, он покидал место работы и считал свою миссию оконченной. Сельский же учитель был призван оставаться воспитателем и просветителем не только в школе, но и в мире родной деревни. Он выступал в роли артиста на клубной сцене, заменял упразднённую в советское время должность духовного пастыря православной церкви, он был мировым посредником в решении деревенских споров, он был примирителем и совестным судьёй в семейных ссорах и даже лекарем. К нему шли за советом, его просили помочь в оформлении пенсий, ему жаловались на несправедливые решения властей. Жизнь обязывала его быть, по мере возможности, образцовым семьянином, бескорыстным тружеником, лишённым самовлюблённости и гордыни.
В сороковые-пятидесятые годы ХХ века у нас в древне не было электричества, а радио, чаще всего в виде распространённых «детекторных» приёмников, имелось только в семьях учителей и медицинских работников. Ключевую роль в культурном просвещении народа играл тогда местный клуб. Жители нашего села и окрестных деревень охотно посещали его, а ядро местных артистов и музыкантов состояло из учителей, объединявших вокруг себя способных людей из народа.
Вспоминаю, что долгими вечерами, закончив подготовку к урокам, мои родители спешили на репетиции, чаще всего проходившие в одном из школьных зданий, потому что сельский клуб отапливался только в день приезда кинопередвижки или во время проведения концертов и спектаклей. Экономили дрова: на них выделялись очень скудные средства из тощего сельсоветского бюджета.
На сцене нашего клуба мои наставники, разыграли все водевили А. П. Чехова («Юбилей», «Медведь», «Предложение», «Свадьба»), а также инсценировки по чеховским рассказам – «Ведьма», «Хирургия», «Лошадиная фамилия», «Злоумышленник», «Ты и вы», «Хамелеон». Очень часто ставили советскую классику. Осиливали наши доморощенные актёры «Платона Кречета» А. Е. Корнейчука, «Машеньку» А. Н. Афиногенова. А зимой 1953 года разыграли инсценировку «Молодой гвардии» А. А. Фадеева.
В школе держали свой «транспорт», необходимый для постоянной связи с «начальством»: райцентр в Островском находился в 24-х километрах, сельский совет – в 14-ти, правление колхоза – в 6-ти. На спасительной лошадке подвозили продукты в интернат, пахали картофельные участки на школьном поле и в учительских огородах, заготовляли сено для учителей, державших скотину.
На эту лошадь должны были косить всем учительским коллективом. Билет на покос давали с большим трудом, с нудными и, как правило, неудачными хлопотами. Чаще всего приходилось косить в «издольщину»: девять стожков – в колхоз, десятый – на школьный двор. Директорство в сельской школе превращалось в тяжёлую ношу ежедневных трудов и забот. Нужно содержать в порядке семь школьных зданий: два учебных корпуса, интернат, дом учителей, конюшню, сенной сарай и баню. И это при отсутствии в штате завуча и завхоза. Всё в одном лице! Деревянные постройки требуют постоянного ремонта, и все летние отпуска мои родители, да и я вместе с ними, проводили в сенокосных трудах и хозяйственных заботах.
В 1964 году вышел «Закон о пенсиях и пособиях членам колхозов». Для ввода закона в действие при правлении колхозов создавались советы социального обеспечения. Они должны были заниматься подготовкой и оформлением документов о стаже и заработке колхозников для расчёта размера пенсии. Но такой совет существовал лишь на бумаге. Директора школы выбрали председателем и свалили на него всю запутанную, тяжелейшую работу. «Сейчас в наш адрес много добрых пожеланий от народа наших мест, – писала мне мама. – Приходится оформлять массу документов для начисления пенсий колхозникам. Наш дом “в окружении” просителей. В день побывает человек 8–10».
Как выяснилось, архивы в колхозах были утрачены. Документы использовались издавна при растопке печей в колхозном правлении, а то и на более прозаические надобности. А без документов трудовой стаж приходилось подкреплять двумя свидетелями, которые подтверждали просьбы «заявителей». Лидия Андреевна связывалась с ними по почте, просила выслать признательные показания. От свидетелей требовалось доказательство, что они не лгут, что они знали «заявителя» по совместной с ним работе в колхозе. Стаж работы определялся и справками, если они имелись в районных и областных архивах.
Приведу из этой «эпопеи» лишь один пример. Сельский наш пастух Николай Самсонович Касаткин трудился до революции на фабрике. В 1914 году его призвали на фронт. Там он попал в окружение и был в немецком плену. А потом, вернувшись на родину, рядился в пастухи в разные сёла и деревни по всему сельсовету. За свою пастушескую жизнь он сменил не одно село в округе. Работа его никем не фиксировалась, ни в каких документах не отражалась. Да и сам-то «заявитель» едва ли мог вспомнить все места своих многолетних пастушеских странствий, не говоря о возможных «свидетелях». И тут Лидия Андреевна зацепилась за сообщение, что в молодости он работал у какого-то хозяина какой-то местной фабрики. Направив запрос в архив, она получила подтверждение, и Николаю Самсонычу назначили не «колхозную», а «рабочую» пенсию, гораздо более высокую.
От радости он готов был своей заступнице в ноги броситься. «Дорогая моя, по гроб жизни Вам благодарен! До смертного часу Вашей услуги не забуду!» – твердил он сквозь слёзы, бежавшие по седой бороде. И в знак благодарности привёл он к ней на двор ягнёнка. Она пыталась отговорить его от такого подарка, но всё напрасно. Самсоныч заявил, что кровно обидится, если учительница откажется. Поразмыслив, она нашла такой компромиссный выход: отправилась в магазин и накупила постельных принадлежностей, которых в доме у Касаткиных недоставало. Так они «отдарились» взаимно и остались довольны друг другом.
В блокноте Лидии Андреевны я прочёл такие заметки: «Учитель свой и нужный человек в прикреплённой бригаде, помощник бригадира, председателя. Своим добрым советом он готов помочь в любом деле. Его знают все, к нему обращаются с просьбами, он воспитывает, он даёт отпор всему ненужному. Говорят, где силён актив на селе, там колхоз в гору идёт. А чем же школа сильна? Школа может быть сильной и двигаться вперёд, если у неё много друзей из числа колхозной общественности. Учитель говорит: “Моя бригада, наш колхоз, я знаю, что ежедневно делается в колхозе, чем заняты труженики, где я нужен; моя библиотека, мой медпункт, мой клуб. Всё хорошее в их работе радует, неудачное – беспокоит”. А председатель колхоза, механик, секретарь парторганизации, комсомольский вожак сельской молодёжи, медработник, библиотекарь, заведующий клубом говорят так: “Наша школа, наши дети”. Их успехи радуют, неудачи беспокоят».
Конечно, есть в этой заметке изрядная доля идеализации. Так было принято в советские годы. На самом деле отношения директора школы с колхозным начальством были далеко не безоблачными. Вот копают мужики колодец .Но за всё приходится не только отвечать, но даже и деньги платить директору школы. Она пишет: «Сегодня с утра снова народ: “на харчах” у нас копальщики колодца. От них нет прохода, надоели с деньгами. А сельсовет в финансовых вопросах хромает безнадёжно».
А сколько хлопот, сколько бессонных ночей приходилось проводить в ожидании доставки дров для отопления всех зданий школы и квартир сельских учителей! Не дождавшись обещанного правлением колхоза, проявляла Лидия Андреевна личную инициативу: договаривалась с кем-нибудь из трактористов и платила деньги за доставку из собственного кармана.
А вот другая живая картина. Раннее утро. На крылечке учительского дома, сгорбившись, засунув руки под фартук, сидит женщина. Увидев Лидию Андреевну, виновато улыбается, встаёт и вытаскивает из-под фартука свои руки. Это руки колхозной доярки: пальцы свело, они плохо гнутся, суставы на них болезненно распухли, покрылись жуткими гнойниками. «Надя, медичка наша, – говорит в смущении доярка, – лечила меня, лечила, да всё без толку. Вот и послала меня к Вам: “Иди-ка ты к Лидии Андреевне. Ходит слух, что кому-то из вас она умудрилась от такой же болезни руки вылечить”. Не откажите, Лидия Андреевна, на Вас у меня вся надежда».
И вот снимается с подоконника ветвистый куст столетника. Он такой огромный, что не выдерживает тяжести своих многочисленных листьев, которые повалили его набок вместе с горшком. Она срезает толстые стебли столетника, обнажает их сочную целебную мякоть и прикладывает к больным пальцам женщины, тщательно заматывая их белыми лентами от чистой, застиранной простыни. Так начинается курс лечения. Каждый день, на закате солнца, с трудом подоив колхозных коров, приходит к ней доярка и получает спасительную повязку на свои недужные пальцы.
Лечение продолжается изо дня в день, в течение месяца. И вот чудо случается. На последней перевязке – кроткое, тихое благодарение доярки со слезами на глазах: «Дорогая Вы моя, ведь, мне стало легче. Пальцы-то мои гнуться начали, а опухоль прошла!»
Запись Лидии Андреевны в блокноте: «Не ищи света – свети! … Не ищи тепла – обними! … Не ищи любви – люби!»
Юрий Владимирович Лебедев, профессор Костромского государственного университета, доктор филологических наук
