Из головы, как Зевс Палладу, родил трагедию: монументально и мощно…
…занятно – Мандельштам, виртуоз определений, назвал Тютчева Эсхилом русского ямбического стиха.
О! волшебный рокот греческих волн!
Эти накаты фраз – и неистовые, гибнущие хоры: ибо трагедия есть наилюбимый жанр жизни, так было всегда, как всегда была смерть: и воскресение и явление Христа ничего не решили: жало её повсюду, опровергая пасхальные распевы – до которых долго ещё, ибо идут времена Эсхила.
…он принадлежал к аристократической семьи, и, родившись в Элевсине, славном своими мистериями, и, словно пропитанный ими с юношеских лет, вкладывал тайны в свои трагедии.
Культ Диониса завораживал – не столько бог вина, сколько – волшебного экстаза, сродного катарсису, шлифующему искусством человеческую суть.
Сложно строилась и литературная жизнь времён Эсхила: борьба между пелопонесской трагедией и исконно аттическим дифирамбом, была значительна.
Войны шли, реформы Клифсена бушевали, Спарта значительно влияла на жизнь.
С молодости Эсхил начинает писать.
Из 90 написанных пьес сохранилось шесть – достаточно для человеческой вечности: и все шесть прошли насквозь века, изменяясь в постановках, бушуя страстями, показывая, как мало, несмотря на крутую смену внешнего и исторического антуража, меняется человек.
«Орестея» вьётся тугими лентами сюжета, поэзии, пения, хоров.
Самая сущность драмы вонзается волчцами в человеческий мозг, беспокоя и бередя душу.
Бедный Орест!
Боги, надевая маски обстоятельств, разумеется жестоки – как и в нашей жизни: о какой свободе может вести речь, если любой оплетён такой сетью оных обстоятельств, что, только приноравливаясь к ним и можно как-то выжить…
Тетралогия «Прометея» звучит жаждой свободы – а огонь ли людям принёс титан?
Или, угнетённый зевесовой властью, собирался формировать людскую армию против олимпийского тирана?
Рвутся ритмы свободы…
Нет – возносятся они, звонкие, свидетельствуя о жажде оной.
Возносятся века – и медью звучащий стих Эсхила продолжает бытовать в недрах человеческого бытия.
