Плотно живописуется реальность: колоритна, вкусна, чуть грустна:
Под вечер с отрешённой белизной,
Зажившейся в эпистолах бретонца,
Смешавшийся французский за спиной –
Заложница промозглого прононса:
«Bongoure, mon sheie!»… Тогда, в любой из дней
Зимы, что поселян ввергает в трепет,
Не лицемеря в оттепели, – ей
Милей, с обузой будущего, лепет
Капели в желобах…
Николай Шамсутдинов виртуозно совмещал плотность и лёгкость, словно естественностью дыхания отправляя стихи… в вечность.
В читательские сердца.
Напряжённо пульсировали строки:
Высоким предначертанный напевам,
я безнадёжно прозябаю век
В забвении, единоверец древам,
равно друидам, бренный человек…
Метафизическое осмысление себя, своей роли в недрах бытия и во дворце поэзии делалось точно, без скидок на игры самолюбия; огненно вспыхивали стихи, закручиваясь красивой звукописью.
Деревья шумят.
Они шумят тайной, и знания друидов словно зашифрованы в начертаниях коры…
Воздух поэзии Шамсутдинова таинственен, вместе – словно лучится высотами.
Поэзия немыслима без них.
Вся она должна быть – порыв, вектор вверх, устремлённость к метафизическим небесам.
…смерть возникает персонажем стихотворения:
В примирённости с возрастом ведуна, но не стоя
Нареканий, пером собирают в лицо героя
Те черты его, что утрачены в юности. Путь,
Коль диктуют нам, как и по хлябям, так и по тверди,
Обрывается в прошлое, в сумерки… И лишь смерти –
долгожительнице, как ни бейся, всё не вернуть…
Триумфатора, ибо, оттачивая упорство,
Но – служа жизни, словно химере, единоборство
С временем оставляет практически в колпаках
Каждого…
Сложно скручены гнёзда произведений Шамсутдинова: кто сказал, что поэзия должна быть проста?
Разве проста жизнь, предлагающая столько загадок?
Загадку смерти не разгадать, но стихи, сияя не-тлением, вступают с ней в борьбу…
И теперь будут жить уже без поэта, перешедшего к возможностям запредельного творчества.
