Верные Царю земному и Царю Небесному

 

Вернемся, как и было обещано в предыдущем очерке, в Февраль-март 1917 года. И посмотрим были ли у Царя верные иерархи, а заодно и верные генералы. Имена иерархов, сохранивших верность своему Царю, а по законам Российской Империи и Главе Церкви, стоят того, чтобы знали и помнили о них, равно как и о верных Государю генералах. Начнем с последних, потому что «список» верных генералов не велик, и разночтений в нем нет.

 

Генералы, царю земному верные

 

Из высших генералов верных Императору-Главнокомандующему оказалось ровно два:

− командир 3-го Конного Корпуса граф Федор Артурович Келлер, лютеранин[i], немец по происхождению, убитый петлюровцами в Киеве в декабре 1918 года, и − командир отдельного Гвардейского кавалерийского корпуса магометанин Гуссейн-Хан Нахичеванский, расстрелянный уже большевиками в Петропавловке в году 1919.                                   

С верными русскими православными генералами вышла осечка. Мало того. Называющие себя православными изменники-генералы скрыли от Государя телеграммы графа Келлера и Хана Нахичеванского, в которых лучшие командиры русской кавалерии предлагали тысячи лучших в мире сабель и шашек, и жизни свои и своих верных солдат в защиту Царя и Отечества.

Возможно на графа Келлера и Хана Нахичеванского пропагандисты «свободы, равенства, братства» потому и не обратили вовремя «достойного внимания», что они были «инородцами» в их глазах, не русскими. И потому их готовность идти до конца с Государем и за Государя, чуть не сломала в последний момент планы мировых кукловодов.

Но инородцы − это всего-навсего люди иного рода, иной национальности, что отнюдь не означает отсутствие у них чести, совести, верности долгу и присяге…

Российской Империи изменили, повторим, люди не иного рода, но иного духа.

[Повторим, что речь здесь идет о высших командирах − генералах, за которыми стояли крупные воинские соединения. А так, верных Царю генералов и тем более офицеров было, конечно же, больше. В том числе, православных.

Так, верность Государю в эти страшные дни гибели России выказали, в частности, адмиралы К.Д. Нилов и А.И. Русин, генерал от инфантерии П.А. Лечицкий, генерал-лейтенант А.Д. Нечволодов, генерал-майор М.К. Дитерихс, полковник Ф.В. Винберг и многие другие генералы и офицеры.

За верность Государю в первые же дни “безкровной Февральской” жизнью заплатили адмиралы Р.Н. Вирен и А.Г. Бутаков. Так что верные генералы были, как были верные епископы.

Но не они определяли развитие событий в Феврале и Марте 1917 года. Далее еще не раз подчеркнем это].

 

Иерархи, верные Государю в Февра-марте 1917

Сравним «списки»

 

«Список» первый

 

 

От верных генералов перейдем к верным епископам. Сергей Владимирович Фомин в приложении «Россия без Царя» к запискам игумена Серафима (Кузнецова) «Православный Царь-Мученик» предлагает следующий список таковых:

«Кто же из иерархов оказался верен Государю в те переломные дни февраля-марта 1917 года?

Митрополит Петроградский Питирим (Окнов, 1868 +1920), арестован 2 марта вместе с Царскими министрами, а 6 марта Постановлением Св. Синода уволен на покой с назначением пребывания в пределах Владикавказской епархии.

 

 

Питирим − митрополит Петроградский и Ладожский

 

[В своей книге «Боже! Храни своих!» Сергей Фомин говорит: ««После февральского переворота 1917 года судьба Архиереев, известных своим добрым отношением к Г.Е. Распутину, была незавидна. Особенно ненавистен ниспровергателям Трона был митрополит Петроградский и Ладожский Питирим (Окнов). Поэтому и постигла его клевета». Не прекращается она и до сих пор.

Показательно, что высоко отзывается о митрополите Питириме, его смиренной жизни и в Петрограде, и в изгнании, его удивительном служении Божественной литургии уже сосланным и нищим, почти узником, и его мирной кончине в Екатеринодаре, князь Николай Жевахов[ii]: «Придет время, когда историк, разворачивая страницы прошедшего, дополнит мои сведения о митрополите Питириме новыми данными, укажет на те следы, какие оставил почивший архипастырь там, где он жил и работал, отметит его церковно-государственные заслуги в епархиях, коими он управлял.

И каким укором явится тогда голос истории для тех, кто так безжалостно терзал и поносил имя почившего митрополита, кто при жизни его выносил ему такой суровый приговор! Я вспоминаю слова Владыки: "Я как цветок, когда вижу вокруг себя немирность, нестроения, когда слышу, что мною недовольны или бранят меня, то сейчас и завяну" …

Но те немногие, кто действительно знал почившего митрополита Питирима, не тревожатся за его загробную участь.

Мало он имел друзей на земле, но много приобретет их на небе, там, где действуют иные законы, где царствует вечная правда, где его будет окружать иная обстановка, так родственная его духу, так близкая его нежной душе, сотканной из небесных созвучий, непонятных земле».

В таком же ключе пишет о митрополите Питириме и Константин Душенов, называя его верным царю иерархом и другом Распутина. Душенов подчеркивает, что владыка, «арестованный 2 марта 1917 года вместе с царскими министрами, уволенный из Синода, не допущенный на Поместный Собор», оказался человеком, сохранившим «незапятнанной свою пастырскую совесть»[iii].

Очень тепло говорит о митрополите Питириме старец-протоиерей Николай Яковлевич Князев (1868-1948?) в своих воспоминаниях о первоиерархах и архиереях Русской Православной Церкви, с которыми он был знаком в последней четверти XIX – начале XX столетия, написанных по просьбе архиепископа Ярославского и Ростовского Димитрия (Градусова) в 1947 году:

«…Дальнейшее известно.

В непродолжительном времени архиепископ Карталинский и Кахетинский Экзарх Грузии Питирим назначается митрополитом Петроградским и вскоре становится любимцем царя и царицы.

Я жду исполнения данного мне Владыкою обещания взять меня к себе в Петроград. Но грянули громы революции, и митрополит Питирим оказался за несколько тысяч верст от своей резиденции, в заоблачных высотах Кавказа, в одном из нагорных монастырей его. Там и угасла жизнь его, полная превратностей. Кажется, еще ни один из митрополитов Русской Православной Церкви не оканчивал так высоко своего земного поприща. Мир праху его!

Да простит Господь вольные и невольные согрешения его, дань ушедшим ныне в область истории дореволюционным традициям, ради содеянного им добра, ради переполнявшей его сердце любви ко всем, где бы он ни находился, да соделает его участником Своего Небесного Царствия!»[iv]

Питирим − один из немногих высших иерархов, ничем не запятнавший себя в отношении к Царской Семье. Потому и ненавидимый всеми «неверными»].

Митрополит Московский и Коломенский Макарий (Парвицкий-Невский, 1835 +1926). Вопреки канонам, насильно уволен на покой определением уже «временного» Синода с 1 апреля 1917 года. Имеется свидетельство о том, что Святитель сообщался с Царственными Мучениками и в то время, когда они находились в узах, продолжая духовно окормлять Царя-Мученика до самой мученической Его кончины. Ему было от Господа откровение о том, при каком духовном состоянии Русского народа возможно было спасение Царской Семьи[v].

[Биография митрополита Макария в «интерьере» истории последних предреволюционных десятилетий Российской Империи изложена в книге Льва Анисова «Царю Небесному верный»[vi]. Очевидным ее достоинством является прямо высказанный и иллюстрируемый всем ее содержанием вывод, что «главные причины всех русских бед нам надобно искать все же в самих себе. Никакие злоумышленники не смогли бы раскачать Российскую Империю, если бы русские сами не ослабили ее, помрачив русское национальное самосознание и подточив духовные основы державной мощи России». Основой же этой мощи было Православие, хранимое Самодержавием.

В книге приведено много живых, и, что важно, не слишком известных свидетельств, о том, как высшие слои Империи своими руками завязывали петлю на ее шее. И как следствие – на шеях уже своих собственных. Ну, и понятно, что, начиная с головы, стало гнить в России и все остальное, включая верхушку церковного синодального руководства, в котором только такие «монстры православия», как главный герой книги митрополит Макарий, да петербургский митрополит Питирим оставались «охранителями» и «удерживателями». Остальные в массе своей просто стремились в «новомученики» от власти, приходу которой сами способствовали едва ли не больше всех остальных сил, включая революционные. Хотя те, естественно, тоже старались, тем паче деньги от «всемирного кошелька» поступали в количестве достаточном.

 

 

Митрополит Московский и Коломенский Макарий

 

Народное сознание, если вообще можно говорить о таковом, скорее уж о «коллективном безсознательном», благодаря «флюидам», исходящим от «образованных верхов», страдало тяжелой формой шизофрении, от которой не излечилось доныне. И поэтому и было [и есть] столь легко управляемо «кем надо»][vii].

Архиепископ (впоследствии митрополит) Харьковский и Ахтырский Антоний (Храповицкий, 1863 +1936). В неделю Крестопоклонную 5 марта [1917] служил в Харькове в Успенском соборе. В проповеди сказал: “Когда мы получили известие об отречении от Престола Благочестивейшего Императора Николая Александровича, мы приготовились, согласно Его распоряжения, поминать Благочестивейшего Императора Михаила Александровича.

Но ныне и Он отрекся и повелел повиноваться временному правительству, а посему, и только посему, мы поминаем временное правительство. Иначе бы никакие силы нас не заставили прекратить поминовение Царя и Царствующего Дома”[viii].

Вскоре Владыка вынужден был оставить Харьков и поселиться в Валаамском монастыре.

Епископ Тобольский и Сибирский Гермоген (Долганов, 1858 +1918) запечатлел верность Царственным Мученикам даже до смерти.

 

 

Священномученик епископ Тобольский и Сибирский Гермоген (Долганов, 1858 +1918)

 

Возведенный при новом режиме на Тобольскую кафедру, находившийся к тому времени в Жировицком монастыре[ix] за преслушание Монаршей воли, Владыка нашел в себе духовные силы принести Царственным Узникам покаяние, сохранив Им верность перед лицом разлившегося зла. По его благословению в утешение Венценосным Страдальцам в Тобольск была “принесена в необычное время икона Абалакской Божией Матери”.

Как известно, 25 декабря 1917 года в Покровском храме Тобольска в присутствии Царской семьи диакон Евдокимов провозгласил Им многолетие, как положено по церковному чину.

Будучи арестованным, на допросе настоятель храма прот. Алексий Васильев заявил, что не подотчетен “рачьим и собачьим депутатам”, а диакон Евдокимов сказал: “Ваше царство минутное, придет скоро защита Царская, погодите еще немного, получите свое сполна”[x].

На запрос из совдепа епископ Гермоген, отказавшись от какого бы то ни было личного общения, письменно ответил, что, во-первых, “Россия юридически не есть республика, никто ее таковой не объявлял и объявить не правомочен, кроме предполагаемого учредительного собрания”; во-вторых, “по данным Священного Писания, Государственного права, Церковных канонов и канонического права, а также по данным истории, находящиеся вне управления своей страной бывшие короли, цари и императоры не лишаются своего сана как такового и соответственных им титулов”, а потому в действиях причта Покровского храма “ничего предосудительного не усмотрел и не вижу”[xi].

[Епископ Гермоген до конца сохранил монархические убеждения, призывал паству «сохранять верность вере отцов, не преклонять колена перед идолами революции и их современными жрецами, требующими от православных русских людей выветривания, искажения русской народной души космополитизмом, интернационализмом, коммунизмом, открытым безбожием и скотским гнусным развратом». Резко критиковал Декрет об отделении церкви от государства.

Еще в Жировицком монастыре у Гермогена открылся дар предвидения. Часто, закрыв лицо рукам, он безутешно плакал и с сокрушением говорил:

«Идет, идет девятый вал; сокрушит, сметет всю гниль, всю ветошь; совершится страшное, леденящее кровь − погубят Царя, погубят Царя, непременно погубят…»

Был абсолютным безсребреником. Его преемник по епископской кафедре был поражен, когда нашел в кассе архиерейского дома только 72 копейки. Как выяснилось, владыка Гермоген не имел никакого имущества, даже личного.

16 июня 1918 года владыка Гермоген был утоплен в реке Туре по личному распоряжению главы «Карательной экспедиции Тобольского направления» Павла Хохрякова – бывшего кочегара броненосца «Александр II». Именем Хохрякова названы улицы в Екатеринбурге, Санкт-Петербурге, Перми, Серове, Тюмени, Тобольске. У нас умеют чтить нужную память].

Епископ (позже митрополит) Камчатский Нестор (Анисимов, 1885 +1962), возглавлявший попытку, правда безуспешную, спасения Царской Семьи в декабре-январе 1918 года[xii].

Других иерархов, выказавших верность Императору Николаю II в 1917 году, к сожалению, не выявлено.

Чуть большее число Владык оказались верными монархическим принципам, как таковым; подавляющее же большинство проявило индифферентизм или, того хуже, − приветствовали революцию»[xiii].

К приведенному списку сделаем два замечания.

 

Многолетие благоверному Временному Правительству

 

Не сомневаясь в монархических чувствах митрополита Макария, несомненно одного из выдающихся сынов земли Русской, следует с сожалением отметить, что его подпись, наряду с подписями всех остальных архиереев – членов последнего Царского Св. синода, стоит под таким документом, как «Определение Св. синода № 1207:

“Об обнародовании в православных храмах актов 2 и 3 марта 1917 г.” от 6 марта 1917 г.».

 

 

Определение Св. Синода № 1207

 

В этом Определении Св. синода неявно предлагается считать телеграмму Начальнику Штаба Ставки с карандашной подписью Государя «актом отречения от Престола», и по этому поводу срочно провести во всех храмах молебен с провозглашением «многолетия!» «Благоверному Временному! Правительству» (см. прилагаемую копию документа).

Говорят, правда, что к заслуге святителя можно отнести то, что он первым опомнился, что и послужило причиной его увольнения на покой. Некоторые сделали это гораздо позже.

Многие не сделали этого никогда.

 

Почему не молимся за царей – по архиепископу Антонию

 

Архиепископ, а впоследствии митрополит Антоний (Храповицкий), как и остальные архиереи, не выразил ни малейшего сомнения в добровольном отречении Государя Императора, несмотря на вопиющие нарушения духа и буквы всех законов и уложений Имперского законодательства, по меньшей мере с «формальной стороны» происшедшего на станции Дно[xiv], а его обращение к прихожанам в более развернутом виде звучит так:

Из поучения архиепископа Харьковского и Ахтырского Антония (Храповицкого), сказанного в Успенском соборе г. Харькова 5 марта 1917 года[xv]:

«Меня спрашивают, почему я не отозвался к ожидающей моего слова пастве о том, кому же теперь повиноваться в гражданской жизни и почему перестали поминать на молитве царскую фамилию.

…Мы должны это делать [повиноваться Временному правительству], во-первых, во исполнение присяги, данной нами Государю Николаю II, передавшему власть великому князю Михаилу Александровичу, который эту власть впредь до Учредительного собрания сдал Временному правительству.

Во-вторых, мы должны это делать, дабы избежать полного безвластия, грабежей, резни и кощунства над святынями.

Только в одном случае не должно ни теперь, ни в прошлом [о будущем архиепископ Антоний, видимо, предпочел умолчать] никого слушать ‒ ни царей, ни правителей, ни толпы: если потребуют отречься от веры, или осквернять святыни, или вообще творить явно беззаконные и греховные дела.

Теперь второй вопрос: почему не молимся за царей? Потому, что царя у нас теперь нет, и нет потому, что оба царя от управления Россией отказались сами, а насильно их невозможно именовать тем наименованием, которое они с себя сложили. [Как видим, мысль о том, что Государь все равно остался Помазанником Божиим почтенному пастырю в голову не приходит!]

Если бы царь наш не отказался от власти и хотя бы томился в темнице, то я бы увещевал стоять за него и умирать за него, но теперь ради послушания ему и его брату, мы уже не можем возносить имя его, как Всероссийского Государя. От вас зависит, если желаете, устроить снова царскую власть в России, но законным порядком, чрез разумные выборы представителей своих в Учредительное собрание.

А какой это будет законный порядок выборов, о том решат, уже не мы духовные, а Временное Правительство».

Отметим, что в своем Поучении архиепископ Антоний утверждает, что если бы Царь томился в тюрьме, то он призывал бы «умирать за него». Однако, когда Государь с семьей и немногими верными действительно будет томиться в заключении, никаких высказываний, не говоря про действия, от архиепископа не последовало.

Зато, когда Временное правительство демагогически отменило во время войны смертную казнь, что во многом спровоцировало окончательный развал фронта, архиепископ Антоний счел возможным откликнуться на этот акт приветственной телеграммой:

 

Телеграмма председателю Совета министров Львову собрания духовенства Харькова

16 марта 1917 года[xvi]

«Собрание духовенства города Харькова под председательством своего архипастыря [Архиепископа Харьковского и Ахтырского Антония (Храповицкого)] постановило в лице вашем приветствовать Временное правительство за проведение высокохристианской меры безусловной отмены смертной казни и молиться, чтобы промысел Божий помог России навеки упрочить действие сего закона».

 

Следует также отметить, что в дальнейшем, уже будучи за границей митрополит Антоний весьма скептически отзывался о возможности прославления Царя-Мученика в лике святых[xvii].

Неудивительно, что Сергей Фомин в дальнейшем изменил свое мнению о верности Владыки Антония Государю, отметив, что образ Антония «впоследствии до неузнаваемости был тщательно отретуширован последователями и почитателями Владыки.

Напрасно сегодня пытаются нам выдать этого архиерея за почитателя Царя-Мученика»[xviii].

 

У духовенства были свои счеты к «царизму»

 

Преподаватель Московской духовной академии протоиерей Валентин Асмус так характеризует настроение духовенства в 1917: «Большевицкие мифологизаторы истории долго внушали народу, что “черносотенное духовенство” (термин Ленина, обозначавший ту часть священства, которая не соглашалась на обновленческий сервилизм) активно боролось за реставрацию.

Действительно, некоторая часть эмигрантского епископата делала громкие заявления за возвращение Романовых. Но это совсем не характеризует настроения духовенства в 1917 году.

В дни октябрьского переворота викарный епископ Новгородской епархии Алексий (Симанский) [будущий Патриарх Алексий I и один из немногих епископов-монархистов] писал своему правящему архиерею: “Я 20-го служил в соборе соборне панихиду по императору Александру III ‒ едва ли не единственный архиерей в России”[xix].

 

 

Епископ Алексий (Симанский)

 

У духовенства были свои счеты к “царизму”, свой церковный идеал, внутренне противоречивый и потому несовместимый с любой наличной реальностью.

Оно мечтало, чтобы церковь была свободна, как в самой либеральной демократии, и при этом пользовалась неограниченной поддержкой государства, как в средневековой автократии: в итоге этих двух преимуществ церковь, как почему-то мечталось, должна была пламенеть самым высоким духовным горением, какое бывало в периоды гонений или расцвета монашества»[xx].

 

Большинство архиереев и епархиальных собраний поддержали революцию

 

Протоиерей Валентин, говоря о «мечтаниях» высшего духовенства в Феврале 1917, считает, что едва ли не единственным последовательным и верным монархистом среди принявших и поддержавших революцию архиереев был архиепископ Пермский Андроник (Никольский): «Февраль 1917 года, казалось многим, открывал дорогу для осуществления этих мечтаний… невозможно отрицать, что большинство архиереев и епархиальных собраний поддержали революцию.

Трагически одинокая личность священномученика Андроника (Никольского), архиепископа Пермского, с февраля 1917 года и до самой своей мученической кончины не отрекавшегося от монархии ‒ редкое исключение.

Даже когда летом 1917-го Временное правительство начало решать вопрос об “отделении школы от церкви”, отобрав у Синода церковно-приходские школы, разочарование духовенства в революции вовсе не означало возрождения в его среде монархизма»[xxi].

 

Собор 1917 года отрекся от византийско-московской государственной традиции

 

Мало того: «Когда в сентябре того же года А.Ф. Керенский без всяких учредительных собраний объявил Россию республикой, московский Поместный собор ни словом не возразил против этого беззакония.

Торжественным отречением от монархии прозвучала на соборе наиболее часто цитируемая речь, где сказано об “орле петровского, на западный образец устроенного самодержавия” и о “святотатственной руке нечестивого Петра”.

Так не говорили о царях на Вселенских соборах, где всегда превозносили императоров, даже иконоборцев.

Получилось, что собор 1917 года отрекся от всей византийско-московской государственной традиции, а не только от петербургской империи»[xxii].

 

Краеугольным камнем церковно-государственного здания был Император

 

Конечно, были верные Царю епископы и кроме названных выше, но к несчастью, подавляющее большинство священноначалия, да и многие из рядового духовенства, ‒ продолжает протоиерей Валентин Асмус, ‒ не были проникнуты пониманием того, «что исторический период от Святого Равноапостольного Императора Константина Великого до Святого Царя-Мученика Николая Александровича ‒ един в своих основах, в принципах соотношения императорской и церковно-иерархической власти.

Император, помазанник Божий, был не каким-то случайным, необязательным и заменимым элементом: он был краеугольным камнем церковно-государственного здания.

И когда возомнившие себя зиждителями этого здания отвергли его, рухнуло всё здание.

Отрекшаяся от Петра Великого и его потомства Россия не только потеряла право вернуть крест на Святую Софию, но и ввергла себя в бездну страданий, поставивших ее на грань физического и духовного уничтожения»[xxiii].

И пребывает, увы, в этой бездне до сих пор.

 

Рассказ о верных Царю земному и Царю Небесному будет продолжен.