Священноначалие в Феврале марте 1917

А Церковь-то что ж?

С сожалением приходится признать несомненный факт, что первостепенную роль в обезпечении успеха думско-генеральского и сопряженных оному заговоров, а, следовательно, и в гибели Третьего Рима, как государственной структуры, сыграло поведение высших церковных иерархов, членов Синода. Наиболее кратко и четко говорит об этом князь Николай Давидович Жевахов, товарищ обер-прокурора Св. Синода, брат-близнец священномученика епископа Иоасафа (Жевахова) (1874-1937).

Как сказал о князе Николае Жевахове полковник Федор Винберг: «Если бы у Царя было побольше таких верных и достойных слуг, никакая революция не удалась бы в России...».

«Поразительнее всего то, что в этот момент разрушения православной русской государственности, когда руками безумцев [и предателей! ‒ БГ] насильственно изгонялась благодать Божия из России, хранительница этой благодати, Православная Церковь, в лице своих виднейших представителей, молчала.

Она не отважилась остановить злодейскую руку насильников, грозя им проклятьем и извержением из своего лона, а молча глядела на то, как заносился злодейский меч над священною Главою Помазанника Божия и над Россией, молча глядит и сейчас на тех, кто продолжает делать свое антихристово дело, числясь православным христианином»[i].

Сказалось отсутствие Патриарха?

Удивительно! Критики «церковной политики» наших Императоров, даже из благонамеренных монархистов, иногда восклицают, говоря скажем о Феврале 1917:

«Вот здесь сказалось отсутствие Патриарха!

Представим себе, что вместо Синода был бы Патриарх – новый Гермоген, который властно не признал бы отречение, и воззвал бы к православному народу в защиту Царя».

Помилуйте! Да откуда было взяться новому Гермогену в 1917 году?!

В том же Синоде – вполне, между прочим, всевластном – первоприсутствующим был в те дни митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) (считающийся почему-то чуть ли не первомучеником революционных репрессий, из-за убийства его то ли большевиками, то ли петлюровцами в Киеве уже в конце того же 1917 года).

К нему – митрополиту Владимиру – тщетно взывали как товарищ обер-прокурора Синода князь Николай Давидович Жевахов в Воскресение 26 февраля/11 марта 1917 года, так и сам обер-прокурор Николай Павлович Раев[ii] – уже в понедельник 27 февраля, чтобы Синод «властно повторил слова Гермогена против изменников!».

Изменников, очевидно подпадающих, вместе с оправдывающими их, под анафему о восстающих на Царскую власть: «Помышляющим, яко православнии Государи возводятся на престолы не по особливому о них Божию благоволению, и при помазании дарования Святаго Духа к прохождению великаго сего звания в них не изливаются, и тако дерзающим противу их на бунт и измену, Анафема (трижды)»[iii].

Анафему, прозвучавшую со всех церковных амвонов совсем недавно – в Воскресение 19 февраля 1917 года – в Неделю Торжества Православия.

На взывание обер-прокурора митрополит Владимир и вслед за ним Синод ответили историческими словами, достойными войти в историю в связке со знаменитой думской речью П.Н. Милюкова: «Не известно откуда измена идет – сверху или снизу»[iv], – «тонко» намекая на Святую Царицу и Святого Государя.

Так что можно легко представить, что митрополит Владимир и его коллеги-единомышленники изрекли бы в Феврале 1917 будучи «всевластными патриархами». Сама фраза, насчет того «откуда измена идет», прямо говорит о том, что уровень «различения духов» у членов последнего Царского Синода оставлял желать лучшего.

Да и избранный на Поместном Соборе 1917 года Патриарх Тихон, до убийства Государя, ни сном, ни духом не озаботился, – как и остальные члены Собора – судьбой Царской семьи, несмотря на многочисленные письма верующих!

Сведение личных счетов показалось мне чудовищным…

До сих пор нельзя без душевного волнения читать в Воспоминаниях князя Жевахова, как за пять дней до псковского пленения Государя, – когда все начавшиеся безчинства можно было остановить еще Словом, – он умолял митрополита Владимира выпустить воззвание к населению, чтобы оно было прочитано в Церквах и расклеено на улицах.

Такое воззвание могло сыграть решающую роль в грядущих событиях. Прямо пойти сразу против Царя и Церкви, из русских людей мало бы тогда кто решился.

Но предложение князя было отвергнуто: «Я знал, что митрополит Владимир был обижен своим переводом из Петербурга в Киев; однако такое сведение личных счетов в этот момент опасности, угрожавшей, быть может, всей России, показалось мне чудовищным. Я продолжал настаивать на своем предложении, но мои попытки успеха не имели, и предложение было отвергнуто.

Принесло бы оно пользу или нет, я не знаю, но характерно, что моя мысль нашла свое буквальное выражение у католической церкви, выпустившей краткое, но определенное обращение к своим чадам, заканчивавшееся угрозою отлучить от св. причастия каждого, кто примкнет к революционному движению.

Достойно быть отмеченным и то, что ни один католик, как было удостоверено впоследствии, не принимал участия в процессиях с красными флагами»[v].

Князь Жевахов, добавляет, что «как ни ужасен был ответ митрополита Владимира», он усматривает в нем скорее «заурядную оппозицию Синода Обер-Прокуратуре».

Что же, если так, то действия митрополита Владимира, а вслед за ним и Синода, возможно считать не прямой изменой Государю и православному царству, но ошибкой.

Ошибкой, проявившей себя в полной мере по своим последствиям для совершивших ее в самом обозримом времени.

Той ошибкой, о которой народная мудрость говорит, что она хуже преступления.

«Архиереи к февралю 1917 года в значительной мере потеряли страх Божий»

Но похоже, что князь Николай Давидович слишком снисходительно оценивает «Февральскую оппозицию Синода». Не к обер-прокуратуре была эта оппозиция, а к православно-самодержавной монархии. Самой ее идее.

В этом контексте представляет интерес тезис, высказанный о. Сергием Карамышевым в его работе «Церковно-государственные отношения в России на современном этапе»[vi]. Он приводит слова Свят. Тихона Задонского «о христианском начальствовании и священной присяге», и далее говорит: «В приведенных выше словах Свят. Тихон утверждает принцип симфонии.

В ее основании не какие-то формализованные учреждения, но живой страх Божий, который пророки называли “началом премудрости”.

Если он присутствует в правителях государства и пастырях Церкви, будет симфония.

Если его нет – ничто не поможет.

Симфония – отличительное свойство живого церковно-государственного организма.

Когда архиереи к февралю 1917 года в значительной мере потеряли страх Божий, такой замечательный орган, как Святейший Синод, созданный именно для обезпечения симфонии, во мгновение ока превратился в богоборческую структуру и вскоре погиб».

Возможность искупить вину кровью

Характерно, что по свидетельству того же князя Жевахова, назначенный «временными» обер-прокурор «дегенерат Вл. Н. Львов» – масон, будущий обновленец, «живоцерковник» и активный член Союза воинствующих безбожников, то есть мразь, редкостная даже для деятелей Февраля, но при этом, по мнению Синода от 4 марта 1917 года, «верный сын Православной Церкви», – «ознаменовал свое вступление в должность [как раз 4 марта] тем, что выбросил из залы заседания Св. Синода Царское кресло и что ему помогал в этом злодеянии и один из замученных впоследствии большевиками почтенных иерархов, член Св. Синода…»[vii].

«Последнее заседание Св. Синода [4 марта] произвело на всех иерархов глубокое впечатление. Церемония вынесения царского кресла из зала заседаний Св. Синода прошла при молчании всех иерархов. Когда докладчик [обер-прокурор] после слов обер-прокурора о том, что впредь не должно существовать цезарепапизма в Св. Синоде, взял кресло и сдвинул его с своего места, ему помог первенствующий член Св. Синода митрополит Владимир [Богоявленский]»[viii].

Мученическую смерть почтенного иерарха можно рассмотреть в данном контексте, как несомненную милость Божию – возможность искупить вину кровью.

При условии, – разумеется, – осознании им этой своей вины.

Под тройную анафему?

Последующие события говорят о том, что на этом же заседании 4 марта была достигнута принципиальная договоренность между Львовым и членами Синода, что Синод издаст специальное Послание в поддержку Временного правительства с фактическим одобрением Февральской «революции», то есть Февральского клятвопреступного бунта, автоматически подпадающего под тройную анафему, провозглашенную 19 Февраля 1917 года. Таковое Послание Синод и издаст с похвальной оперативностью уже 9 марта, о чем будет еще речь ниже.

Вызывает неформальное удивление, что «временнóй» обер-прокурор «в касание» получил от Синода поддержку своего самозванного правительства, которой не смогли добиться, – исполняя волю Помазанника Божия, – верные царевы слуги: обер-прокурор Раев и его заместитель князь Жевахов.

Честно говоря, трудно подобрать термин, которым можно характеризовать упорный отказ Синода осудить бунтовщиков и клятвопреступников, и готовность благословить их же – после победы этого бунта – как законную государственную власть.

Простая логика, коей в свое время учили автора на мехмате МГУ им. Ломоносова, неумолимо указывает, что благословляющие находящихся под очевидной анафемой, необходимо сами подпадают под ее действие со всеми соответствующими последствиями.

Не об этом ли свидетельствует печальная судьба всех членов Февральского Синода, да и всей, находившейся под их окормлением России?

Безусловно, Божия милость может смыть любой грех и его последствия, как водопад – горстку пыли. Но грех – раскаянный. Попытка же отрицать само наличие греха, [с которой можно сравнить исключение 11-го анафематствования о возстающих на Царскую власть из «чина анафемы в Неделю Торжества Православия» на «юбилейном» – в первую годовщину начала февральского бунта – заседании Поместного Собора 26 февраля 1918 года] – является очевидной антитезой раскаянию.

И удивительно напоминает по своей духовной сущности некогда случившееся с прародителями в Эдеме. И по своим последствиям – на сей раз для России и создавшего ее русского народа – также напоминает. И не дай Бог остаться нам в этом положении и состоянии теперь уже до Второго Пришествия Христова.

Утешаться можно разве тем, что при видимых невооруженным взглядом тенденциях во внешней, внутренней и духовной политике, ни Россия, ни русский народ до этого Пришествия не доживут.

Но вернемся вновь в Февраль-март 1917 года. И посмотрим были ли у Царя верные иерархи, а заодно и верные генералы.