У сверстников моих
Печальна доля.
Лишь вспомню –
И на сердце тяжело.
Ведь под Москвой,
Где я учился в школе,
Две трети школы
Без отцов росло.
Две трети школы
Об отцах мечтало,
Завидовало трети остальной.
Нам так отцовской ласки
Не хватало –
Такой забытой,
Но такой родной!
Вл. Фирсов
Вот сижу я, шестилетний мальчишка, за обеденным столом с дядей Володей. Он готовит чай на примусе и достаёт из буфета белый мешочек. Раскрыв его, он выкладывает соблазнительное по тем временам лакомство – не сахарин, а сахар, кусковый сахар. Какая радость! Мы пьём с ним чай – «вприку́ску»!
Потом он достаёт гитару, проводит ладонью по струнам, извлекая приглушённый звук. Перебирая струны, он вращает колки́. Звуки меняются, становятся то выше, то ниже, пока не сливаются. Тогда он удовлетворённо постукивает костяшками правой руки по верхней деке гитары. Настройка окончена.
Дядя Володя встаёт в позу: левую руку с откинутым локтем кладёт на лады, правую – на струны у голосника. Раздаётся стройный аккорд. Из глубины гитары льётся торжественная и грустная мелодия марша «Гибель Титаника».
«Дядя Володя! Ещё, пожалуйста, ещё!» И вот – романс на стихи Лермонтова о глубокой теснине Дарьяла, о старинной башне на чёрной скале, о царице Тамаре. Всё тревожно, всё окутано тайной. Но уж очень много тут для меня непонятного. И дядя Володя, чувствуя моё смущение, изменяет репертуар. Звучит «Несжатая полоса» на слова Некрасова:
Поздняя осень. Грачи улетели,
Лес обнажился, поля опустели,
Только не сжата полоска одна...
Грустную думу наводит она.
Грустную думу наводят и на меня эти стихи и эта музыка. Мне жаль пахаря, у которого руки «высохли в щепку, повисли как плети». Я будто бы вижу это воочию. Отец моей подружки, Гали Ботуновой, не пропал без вести, как мой папа, а на радость вернулся с войны. Но вернулся-то тяжело больным, израненным. Светлыми днями и тусклыми вечерами сидел он на завалинке и таял на наших глазах, повесив голову на грудь и опустив руки. Умер в этом году. «Несжатая полоска» осиротела…
А пашут у нас по-прежнему, как и у Некрасова, на лошадях. Только налегают иссохшими от работы и недоедания руками не на соху, а на плуг. И пашут не пахари: их рассеяли-развеяли на полях губительной войны. Пашут за них теперь вдовы, жёны-матери, а мы, осиротевшие ребятишки, бегаем по вечерам к ним в поля́. Женщины, выпрягая лошадей, подсаживают нас верхом, и мы возвращаемся в село, на конюшню.
Дядя Володя – учитель начальных классов в нашей семилетней школе, где русский язык и литературу давно преподаёт моя мама. Мою привязанность к нему она, как мне кажется, не одобряет, А я не понимаю её. Каждый день бегаю к дяде Володе. Почему таким долгожданным человеком он для меня оказался? Может быть, брала своё природа? Всю войну рос я под женской опекой. А ведь мальчики так нуждаются в мужском внимании, в отцовском покровительстве.
Может быть, проявилась тут и Высшая воля? Разве не чудо, что его имя и фамилия совпали с моим погибшим отцом? Дядя Владимир Лебедев, родился, как и мой родной папа, Владимир Лебедев, в 1915 году. Как будто кто-то послал мне его в награду за беды и лишения жестокого времени, осиротившего моё поколение.
Чем же всё это закончилось? Помню приглушённый разговор мамы с бабушкой. Они думали, что я сплю. «Володя идёт!» – тревожно, испуганно говорит мама, обращаясь к бабушке, и плачет. А бабушка обнимает её и успокаивает: «Ну, что же делать, милая. Юре нужен отец. Видишь, как он к нему привязался». И когда мама с дядей Володей 8 мая 1946 года уехали в районный ЗАГС, бабушка, мать моего погибшего отца, сказала: «Юра, когда они вернутся, ты выбеги навстречу к дяде Володе и крикни: “Папа! Папа!”»
Я этот бабушкин наказ радостно исполнил! Так я обрёл себе на всю жизнь настоящего отца, которого преданно любил, за которого стоял горой, когда мама ссорилась с ним. Мне даже казалось иногда, что она была к нему не справедлива.
А папа был неуёмным фантазёром. Это мне очень нравилось в нём и подкупало. Однажды вычитал он в каком-то журнале, что можно соорудить своими руками ветряную электростанцию. Какая находка! Покончить навсегда с керосином! Зажечь в деревенском доме «лампочки Ильича»!
И началось строительство! Где-то добыта динамо-машина от трактора. Где-то закуплены провода. Устанавливается высокая мачта, которая крепится у стены сарая. Выпиливаются и выстрагиваются лопасти. И в одно прекрасное утро, вся деревня видит, что у Лебедевых над сараем взмыл вверх какой-то загадочный «ветроду́й». Так иронически прозвала нашу электростанцию мама.
Лопасти в этом «ветроду́е» стремительно крутятся под весенним ветерком. Динамка пронзительно и обнадёживающе жужжит. Бежим с папой домой. Ждём чуда. Но вот беда – тока-то нет, лампочки-то не загораются. Почему?! Пришёл к папе знакомый тракторист, улыбнулся снисходительно и сказал, что динамка от трактора должна вращаться раз в сто быстрее, чтобы вырабатывать ток.
Какая досада! Ведь, он прав, а мы посрамлены. Переживём эту неудачу? Конечно! Не получилось с электростанцией – построим аэросани! Зима у нас долгая, добираться в окрестные сёла и деревни тяжело. Сядем в аэросани и помчимся без дороги по заснеженным полям, лесам и оврагам!
Аэросани строились несколько лет. Были поездки в Кострому к инженеру Петерсону, откуда папа привёз однажды пропеллер от спортивного самолёта, сооружалась из досок огромная станина, вырезывались из толстого листа фанеры две лыжи, извлекался на время мотор из мотоцикла ИЖ-49. Работа кипела, подоспевало время вожделенного запуска чудо-машины. Да только и на сей раз Господь не попустил! Случилась беда. В 1962 году сгорел наш дом вместе с моей любимой, бесценной библиотекой, доставшейся мне от моих дедов и прадедов, да ещё, в горький добавок, – сгорели аэросани с нашими вдохновенными трудами…
Перечислять все папины проекты я не буду. Он ими жил, они придавали смысл его существованию. Они играли роль идеалов, которые зовут, но не достигаются, причём, не только на бытовом, но, ведь, чаще всего, и на государственном уровне.
Впрочем, нет правил без исключения, Вот папа дарит мне фотоаппарат «Зоркий». Кадры на его плёнке миниатюрны. Нужен увеличитель. А его в продаже нет. Папа покупает взамен проектор для диафильмов. Но электричества-то в деревне тоже нет! Как быть?
Берёт папа немецкий велосипед «Диамант», переворачивает его вверх колёсами, крутит педали – заднее колесо вращается, велосипедная динамка жужжит. Тянем от неё провод к проектору, вставляем в него вместо диафильма проявленную фотоплёнку, проецируем на стену, прикалываем к стене лист фотобумаги, засвечиваем, опускаем засвеченную фотобумагу в растворы «проявителя» и «закрепителя»… Второй час ночи, а мы с папой крутим и крутим на кухне велосипедное колесо. Динамка гудит тонко, въедливо, пронзительно. Мама проснулась и кричит из соседней комнаты: «Когда же вы угомонитесь и уймётесь, полуночники?!»
Был папа чутким и добрым человеком, ценил красоту, любил детей. В гущах зелени по вёснам оглашали нашу округу своими шальными песнями неугомонные соловьи. Устанет он в школе с ребятишками, отдаст последние силы на копке грядок под картошку, но с наступлением вечера не может усидеть дома. Его не оставляет равнодушным это чудное и короткое состояние цветения, буйства запахов, чарующих звуков птичьего пения, это чудо пробуждения природы после долгого зимнего сна. До глубокой ночи бродит он с портативным магнитофоном по лесным опушкам, вымокнет весь с головы до пят, лазая по кустам, подкрадываясь к соловьям как можно ближе, чтобы записать все оттенки их изощрённого пения. А завтра, на последнем в этом году уроке, или потом, холодной зимой, в следующем учебном году, он приносит магнитофон в класс, чтобы напомнить своим питомцам о весне, соловьях, красоте родной природы.
Неспроста так любили его дети. Вот он возвращается с уроков домой. Я наблюдаю из окна. С папой идут два мальчугана. Один цепляется с гордостью за его руку, идёт рядом, а другой, забегая вперёд и пятясь спиной, преданно смотрит ему в рот. И оба они острижены наголо, потому что просили родителей подстричь их «под Владимира Михайловича»…
Сергей Анатольевич Сокуров подарил 15 лет назад, на мой 70-летий юбилей, такую дорогую для меня импровизацию:
Мне дал Всевышний два отца
с одной фамилией – крылатой.
Один – родной – он был солдатом,
не помню я его лица…
Второй отец, Владимир тоже,
всегда был рядом, пастырь мой,
учил, как поступать негоже,
и правде. Знать, и он родной.
Такое чудо из чудес
бывает волею небес.
 кв.jpg)
