Естественность.
Отсутствие патетической позы.
В книге «Блок-ада» слоятся судьбами люди: те, кто навсегда останутся ленинградцами, впитав с рождения особую субстанцию великого Города: который выступает – в не меньшей мере, чем людская сумма – персонажем величественного, исполненного подлинности – языковой и жизненной – повествования.
Ирония Кураева часто изящно обращается на себя.
Ирония, своеобразно стакнутая с невероятной, белого высверка соли, стойкостью – перед лицом запредельного, невозможного, невероятного.
М. Кураев видит реальность… не исключающей элементы абсурда: более того – именно он и может стать содержательным центром, как в «Зеркале Монтачки», где зеркала, точно сговорившись, отказываются отражать своих хозяев, и волокна бытия путаются, угрожая действительности.
Трагизм, своевольно превращающий людей в призраков при жизни, словно следствие трагичности жизни вообще: её изломов, её каверз, её онтологической несправедливости.
«Капитан Дикштейн» - фантастическое повествование о судьбе кронштадтского мятежника – причудливо отразился в этих своевольных зеркалах, сводящих ценность человеческой жизни… почти к нулю.
Вот и «Капитан Дикштейн» развернётся снова, где писатель словно заглядывает в одну из чёрных исторических дыр, выстраивая своеобразную судьбу рядового истории: прожившего, тем не менее, жизнь яростную и интересную.
Кураев ярок, как публицист и эссеист: перец его статей забирает читательское сердце.
Мир фантасмагорический мешая с реалистической манерой литературного исполнения, всегда оставаясь в силовом поле собственной индивидуальности, Кураев сильно высказывается за эпоху, в которой досталось жить…
