Завораживающая сила «Валенок» И. Дегена: будто мёртвый друг обретает голос, пока голос живого вплетается в военный кошмар, что должен стать повседневностью неустанной работы:
Мой товарищ, в смертельной агонии
не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
Восемь строк, мощно бьющие в бубен сознания: и последующим поколениям, всё дальше и дальше удаляющимся от трагедии войны, открывающие суть оной.
Тяжёлую: как познали девятнадцатилетние лейтенанты, идущие на танки, ведущие других…
Зажигался «Горячий снег» Бондарева, открывая новые пути в литературе; но всем очевиден был широкий выход военной прозы из «Окопов Сталинграда» Некрасова: сделанных с предельной графической чёткостью и монументальной живописностью, определивших надолго бытование такой, шероховато-наждачной военной прозы, с которой не поспоришь.
Впитывайте, опыт не должен повториться.
М. Кульчицкий выводил почти математически точную формулы войнного бытия:
Война - совсем не фейерверк,
а просто - трудная работа,
когда,
черна от пота,
вверх
скользит по пахоте пехота.
Марш!
И глина в чавкающем топоте
до мозга костей промерзших ног
наворачивается на чeботы
весом хлеба в месячный паек.
Резкая формула: есть ли привыкание к подобной работе?
Или, каждый раз открывая новые ракурсы возможной победы и необходимого выживания, не даёт развернуться подобной привычке, укорениться в бездне сознания?
…однако, жизнь – с пестротой эмоций и ворохами ощущений – продолжается и тут, ставят «Гамлета», например, Е. Винокуров представит соответствующие созвучия:
Мы из столбов и толстых перекладин
За складом оборудовали зал.
Там Гамлета играл ефрейтор Дядин
И в муках руки кверху простирал.
А в жизни, помню, отзывался ротный
О нем как о сознательном бойце!
Он был степенный, краснощекий, плотный,
Со множеством веснушек на лице.
«Сашка» и «Сотников» - таких непохожих А. Кондратьева и В. Быкова показывали необходимость выбора: и выбор настолько страшен и чреват, что зияет бездной, завораживая, тем не менее, исполняя долг до конца, необходимо сжиться именно с ним: таким сложным, чрезвычайно насущным.
Жизнь тогда зависела от выбора – в большей мере, чем во время мира, когда она – вариант плетения обстоятельств, к которым вынужден приноравливаться человек, оплетаемый ими.
Сложную историю «Мальчишки», анализируя жизнь на пределе возможного, погружаясь в неё вторично – стихом, живописал К. Ваншенкин - историю мальчишки, которому суждено стать героем:
А на заборе дряхлом повисая,
Грозя сломать немедленно его,
Ватага адмиральская босая
Глядела на героя своего.
…Легли на землю солнечные пятна.
Ушел с девчонкой рядом командир.
И подчиненным было непонятно,
Что это он из детства уходил.
…продолжались голоса после войны, и Р. Рождественский, к примеру, так мощно рисовал остров-образ маленького человека, совершившего подвиг:
…А когда он упал —
некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле
не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня
в полный рост!
Память вибрировала, жила, о её работе мощно высказался Ю. Левитанский:
Я не участвую в войне,
война участвует во мне.
И пламя вечного огня
горит на скулах у меня.
…и выживший, оставшийся жить А. Твардовский был убит подо Ржевом, о чём рассказал: сложно и тайно погружаясь в миры трав, основ, корней:
Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна ни покрышки.
Именно в этом стихотворение шла немыслимая работа мистического толка: и Твардовский, поэт совершенно не склонный к мистике, вершил её необычайно:
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе…
И стихотворение А. Межирова, вибрирующее проводами сложных – под током – ритмов, ниспровергаемое стихотворение, не выдворить из истории поэзии: никогда: имея в виду и качество его и силу правды, наждачной и шероховатой:
И когда не хватало
«...Предложенных мер...»
И шкафы с чертежами грузили на плот,
Еле слышно
сказал
молодой инженер:
— Коммунисты, вперед!.. Коммунисты, вперед!
Летним утром
Граната упала в траву,
Возле Львова
Застава во рву залегла.
«Мессершмидты» плеснули бензин в синеву, —
И не встать под огнем у шестого кола.
Она необъятна, конечно, советская военная литература, она даёт столько метафизического, и прозаического и поэтического золота, что воспринимается глобальной, таинственно-мистической чашей, подъятой к небесам свидетельством свидетельств.
.png)
