Начало

…Пообещала – продолжаю. И хотя обстоятельства не способствуют, но «обещание – есть долг» (Конфуций). Тем более, «Когда право превращается в бесправие, сопротивление становится долгом» (Иоганн Вольфганг Гёте).

Вспоминаю и Петра Гринева из «Капитанской дочки»: «…чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: "Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую"».

«Дуэль Киселева с Мордвиновым очень занимала его…»

«Генеральской дуэли» 24 июня 1823 года предшествовало «событие чрезвычайное. Офицеры Одесского пехотного полка, входящего во 2-ю армию, дислоцированную в Молдавии, измученные и возмущенные издевательствами полкового командира, злобного аракчеевца Ярошевицкого, бросили жребий, кому избавить полк от тирана. По выпавшему жребию поручик Рубановский на ближайшем дивизионном смотре перед строем избил ненавистного подполковника. Тот вынужден был уйти в отставку, а Рубановский, разжалованный, пошел в Сибирь…

Следствие, наряженное командующим, графом Витгенштейном, свело все к ссоре подполковника с поручиком. Начальник штаба армии Павел Дмитриевич Киселев, однако же, узнал, что драма разыгралась, можно сказать, с ведома командира бригады генерала Ивана Николаевича Мордвинова. Мордвинов был одним из тех генералов, от которых Киселев, либерал и сторонник реформ, мечтал избавиться, чтобы открыть дорогу близким себе людям. И он потребовал отстранить Мордвинова от командования. Старый фельдмаршал ни в чем не перечил своему энергичному начальнику штаба. Мордвинов бригаду потерял» [1].

Далее, через некоторое время, Мордвинов снова был оскорблен Киселевым, и генералы 2-й армии – командир корпуса Рудзевич, командир дивизии Корнилов – поспособствовали дуэли с весьма жесткими условиями.

Глеб Иванов замечает: «Условились стрелять с восьми шагов (смертельная дистанция, во Франции обычно стреляли с 30-35 шагов). Число выстрелов не ограничили. Оба отказались делать первый выстрел, поэтому стреляли по команде. Мордвинов целил в голову: его пуля прошла в сантиметрах от виска. Киселев уверял, что стрелял в ноги: пуля попала в живот противнику. Ранение оказалось смертельным. До самого конца Мордвинов оставался в сознании. Он успел рассказать, что к дуэли его подталкивали Корнилов и Рудзевич» [2].

Яков Гордин, ссылаясь на слова свидетеля поединка Бурцева (секундантов не было), пишет: Мордвинов «настоятельно повторял, что в сем поединке не довольно быть раненым, но непременно один из двух должен остаться на месте» [1].

В дополнение к событию в Одесском пехотном полку: «Мордвинов знал, что командир соседней дивизии генерал Орлов, жестоко преследовавший ярошевицких, отстранен от должности, а поборник гуманности майор Раевский и вообще сидит в крепости. Знал и то, что Киселев не поддержал Орлова. Не обладая ни авторитетом Орлова, ни его убеждениями, Мордвинов, естественно, не решился открыто принять сторону молодых офицеров. Но он явно им сочувствовал…» [1].

Глеб Иванов пишет: «Киселев оповестил о случившемся командующего армией Витгенштейна и написал письмо императору: "Я считал своим долгом не укрываться под покровительством закона, но принять вызов и тем доказать, что честь человека служащего нераздельна от чести частного человека". Александр I, чье снисходительное отношение к дуэлям входило в сложную систему отношений с дворянством, решил на этот раз помиловать своего любимца, оставив его в прежней должности. Тем более что репутация генерала при дворе и в армии даже стала лучше: все отмечали, что он не стал прикрываться высоким чином и дал возможность Мордвинову искупить обиду. Влияние его настолько возросло, что злые языки обвиняли его в том, что он сознательно спровоцировал дуэль» [2; курсив мой – Л.В.]

Яков Гордин – о Киселеве: «…человек, способный на изощренную политическую игру, использовавший приемы, доходившие до коварства, скрывавший под личиной безграничной верноподданости наполеоновские планы, но при этом готовый выйти без колебаний на смертельный поединок, чтоб никто не мог усомниться в его понятиях о чести…»; «Выстрел в живот был самым "надежным". К нему прибегали в заведомо смертельных дуэлях. Вряд ли Киселев целил в ноги. Он знал, что в случае промаха его шансы остаться в живых при озлобленности противника – ничтожны. Холодный и решительный, он стрелял наверняка» [1; курсив мой – Л.В.]

Не случайно эта дуэль привлекала внимание А.С. Пушкина в первые дни в Одессе. И.П. Липранди свидетельствует: «Дуэль Киселева с Мордвиновым очень занимала его; в продолжение нескольких и многих дней он ни о чем другом не говорил, выпытывая мнения других: что на чьей стороне более чести, кто оказал более самоотвержения и т.п.? Он предпочитал поступок И.Н. Мордвинова как бригадного командира, вызвавшего начальника главного штаба, фаворита государя. Мнения были разделены. Я был за Киселева; мои доводы были недействительными. Н.С. Алексеев разделял также мое мнение, но Пушкин остался при своем, приписывая Алексееву пристрастие к Киселеву, с домом которого он был близок. Пушкин не переносил, как он говорил, "оскорбительной любезности временщика, для которого нет ничего священного", и пророчил Алексееву разочарование в своем идоле, что действительно этот, в полном смысле достойный человек, через тридцать лет и испытал». И – «с горькой улыбкой, припомнил прорицание Пушкина» [3].

«Поединок Киселева с Мордвиновым, – пишет Яков Гордин, – должен был заворожить его (Пушкина) насыщенностью смыслом, далеко выходящим за границы служебной ссоры двух генералов. Событийную предысторию дуэли он или плохо знал, или принципиально игнорировал. Для него все прочее заслонял "тираноборческий", "бунтовской" колорит поединка. "Слабый" зовет к смертельному ответу "сильного", и не кого-нибудь, а любимца императора. Он видел в этом торжество права чести, права поединка, дававшего дворянину последнюю защиту от посягательств деспотизма на его личное достоинство. Он трактовал поступок Мордвинова как вызов неправедной иерархии.

Липранди и Алексеев подходили к событию с точки зрения здравого смысла: что будет, ежели каждый наказанный офицер станет вызывать за это своего начальника на поединок? Как тогда поддерживать служебный порядок? Поступок Мордвинова для них, профессиональных военных, выглядел сомнительно.

Пушкин смотрел поверх подобных резонов. Он строил философию дуэли как сильного средства борьбы личности с враждебным миром, средства, не контролируемого государством. Потому его всю жизнь так бесили люди, старающиеся увильнуть от поединка. Они – помимо всего прочего – ставили под сомнение само право не дуэль, лишая "человека с предрассудками" этого оружия… <…>

Готовность ответить вызовом на любую попытку унижения, на любое ущемление прав дворянина в высшем смысле, готовность поставить жизнь на карту ради принципа личной независимости – вот идеал. Всякий иной стиль поведения не соответствовал его представлению о роли чести в дворянском самосознании» [1].

В основном – верно, но не думаю, что «событийную предысторию дуэли» Пушкин «или плохо знал, или принципиально игнорировал». «Аракчеевщина», военные поселения давно вызывали его неприятие. Помнится, еще в 1819 году он писал П.Б. Мансурову из Петербурга в Новгород: «Поговори мне о себе – о военных поселеньях. Это всё мне нужно – потому, что я люблю тебя – и ненавижу деспотизм» [4].

А еще стоит помнить, что штаб 2-й армии Витгенштейна базировался в Тульчине, дуэль проходила в местечке Ладыжине близ Тульчина. Что Тульчин с 1775 года – родовая резиденция графа Станислава Щенсного Потоцкого, который сооружает здесь в 1782 году уникальный дворцово-парковый ансамбль; что здесь родились дети его и знаменитой куртизанки, авантюристки Софии Глявоне-Витт-Потоцкой. В том числе, и София Станиславовна – с 1820-го по1830 год – жена П.Д. Киселева. Что – Я.О. Витт, начальник военных поселений Новороссии, многолетний сожитель К.А. Собаньской, – единоутробный братец Софии Потоцкой-Киселевой. Ян Витт, очевидно, посещал Тульчин.

Интересна, содержательна работа Михаила Яшина «Итак, я жил тогда в Одессе». Здесь Яшин, в частности, объясняя отсутствие Каролины Собаньской в Одессе, о чем идет речь в письме Пушкина А.Н. Раевскому (15 – 22 октября 1823 г.), пишет о пребывании ее в Тульчине: «Отсутствие Собаньской объясняется царским смотром 2-й армии в Тульчине, куда съехалось к 17 октября все армейское начальство и где были парадные обеды и увеселения, привлекшие в Тульчин окрестных помещиков» [5:119]. Думаю, эта поездка Собаньской в Тульчин не была единственной.

Весьма существенно: в Тульчине – штаб-квартира Тульчинской управы «Южного общества» декабристов под управлением П.И. Пестеля и А.П. Юшневского. Свидетельствуют, что Александр Сергеевич бывал в Тульчине в 1821-м и дважды в 1822 году. Что – «О поездке в Тульчин Пушкин мечтал еще до своей ссылки на юг России. 12 марта 1819 года А.И. Тургенев писал П.А. Вяземскому: Пушкин "не на шутку сбирается в Тульчин, а оттуда в Грузию и бредит уже войною"» [6].

Пишут: «На время пребывания П.И. Пестеля в Тульчине приходятся его встречи с А.С. Пушкиным, который <…> хотел побывать в Тульчине, где находился штаб 2-и армии и где среди круга молодых офицеров он имел немало знакомых. В первый раз ему удалось приехать в Тульчин лишь в феврале 1821 года, потом он побывал здесь ещё дважды – в августе и ноябре 1822 года. Остановившись у Пестеля, он также общался с Юшневским, Басаргиным, Раевским и другими участниками Южного общества. Эти встречи и разговоры о будущем России вдохновили Пушкина на создание стихов, где Тульчин упоминается в связи с декабристами» [7].

Замечают, что Поэт совмещает свои поездки в Тульчин и Каменку.

«Блестит над Каменкой тенистой …»

Не только «ранняя весна», но и неистребимая память об А.С. Пушкине.

…Всматриваюсь в лист Рабочей тетради А.С. Пушкина,. Он заполнялся в ноябре - декабре 1823 года, т.е. – в Одессе. На обороте 36 листа (т. 4, ПД 834; рис. 1) – «наброски строф XXIX и недоработанная строфа XXX "Евгения Онегина"» [8:107].

Убедимся, вспомнив XXIX строфу:

Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без ума.

Далее – там же: «Рисунки: автопортрет, профили В.Л. Давыдова и неизвестных; среди них изображение Татьяны Лариной».

Р.Г. Жуйкова отмечает одно из мнений: изображена К.А. Собаньская [9]. Я не сомневаюсь: в самом низу слева, с развевающимися волосами – она, возможно, и другие профили – её, в том числе – над автопортретом, о чем писала еще в 1999 году [10]. Потом встречала это мнение и у других…

Но при чем тут изображение Василия Львовича Давыдова? Однако – «Бывают странные сближения»…

В.Л. Давыдов – владелец села Каменка Чигиринского уезда Киевской губернии. Сегодня – город Черкасской области Украины.

Каменка принадлежала в XVII веке и полякам Житкевичам и Любомирскому, и Богдану Хмельницкому. А также – «русскому генерал-фельдмаршалу Г.А. Потемкину-Таврическому, а затем перешла к его племяннице Екатерине Давыдовой, при которой произошло обустройство поместья». От Екатерины Давыдовой Каменка перешла к ее младшему сыну полковнику Василию Львовичу Давыдову» [11].

В.Л. Давыдов (1780 - 1855) – участник Отечественной войны 1812, дважды ранен. Был адъютантом князя Багратиона. «За участие в Бородинском сражении награждён орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом. За отличие в сражении под Малоярославцем пожалован золотой шпагой за храбрость. Участвовал в заграничных походах» [12]. Он – единоутробный брат героя Отечественной войны 1812 года генерала Н.Н. Раевского, двоюродный брат генерала А.П. Ермолова и генерала, поэта-партизана Д.В. Давыдова, которые нередко гостили в Каменке. В 1820-е годы Василий Львович «отдал свою каменскую усадьбу в полное распоряжение декабристского тайного общества, декабристы создали «Каменскую управу» Южного общества декабристов ( С.Г. Волконский, М.Ф. Орлов, И.Д. Якушкин и др.)»[11].

Вспоминаю: 4-го декабря 1820 года из села Каменка в Петербург Александр Сергеевич напишет поэту, переводчику, издателю Н.И. Гнедичу: «Был я на Кавказе, в Крыму, в Молдавии, и теперь нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. … Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов. Вы поверите легко, что, преданный мгновенью, мало заботился я о толках петербургских…» [13:20].

Около 5 апреля 1821 года родятся стихи:

В.Л. Давыдову

Меж тем как генерал Орлов –
Обритый рекрут Гименея –
Священной страстью пламенея,
Под меру подойти готов;
Меж тем как ты, проказник умный,
Проводишь ночь в беседе шумной,
И за бутылками аи
Сидят Раевские мои,
Когда везде весна младая
С улыбкой распустила грязь,
И с горя на брегах Дуная
Бунтует наш безрукий князь…
Тебя, Раевских и Орлова,
И память Каменки любя, –
Хочу сказать тебе два слова
Про Кишинев и про себя…

«И с горя на брегах Дуная / Бунтует наш безрукий князь…» – это, несомненно, об Александре Ипсиланти. С ним встречался Пушкин в Кишиневе.

Об отношении Поэта к греческим событиям написано немало, один из источников – письма А.С. Пушкина, вероятно, В.Л. Давыдову из Кишинева и Одессы.

«После Тульчина, – замечает Б.А. Трубецкой, – Каменка была одним из самых главных центров, где происходили важнейшие заседания и собрания членов Южного тайного общества декабристов» [14:123].

Трубецкой напоминает, что Василий Львович Давыдов был «одним из деятельнейших членов Южного общества декабристов, руководителем (вместе с С. Волконским) Каменской управы». Отмечает: «Любопытно свидетельство одного из современников В.Л. Давыдова – А.А. Ивановского, который, сделав рисунок пером с Давыдова на следствии, внизу рисунка написал: "Василий Львович Давыдов, на слова, что тайные общества наши были модою и подражанием немецкому Тугенбунду отвечал: "Извините, господа! Не к немецкому Тугенбунду, а просто к бунту я принадлежал"» [14:120; курсив автора – Л.В.]

Б.А. Трубецкой пишет: «Первая встреча Пушкина с Давыдовыми произошла во время приезда А.Л. и В.Л. Давыдовых в начале ноября 1820 г. в Кишинев к генералу М.Ф. Орлову. Видимо, с Давыдовыми Пушкин и выехал в середине ноября 1820 г. в Каменку, где прожил (включая поездку в Тульчин и Киев) до конца февраля – начала марта 1821 г.» [14:120].

«О каменских и киевских делах Пушкин вспомнит, когда будет написана трагедия "Борис Годунов", – писал Б. Трубецкой. – В неотосланном (по-видимому, к Н.Н. Раевскому-сыну) письме от 1826 г. Пушкин замечает о трагедии: "Она полна славных шуток и тонких намеков, относящихся к истории того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков. Надо понимать их – это непременное условие"» [14:123; курсив мой – Л.В.]

Широко известно о сценке в Каменке, разыгранной заговорщиками, огорчившей юного Поэта. Поистине прав Антон Дельвиг: «Великий Пушкин, малое дитя…»

Тогда в Каменке Александр Сергеевич написал стихи «Нереида», «Я пережил свои желанья…», закончил поэму «Кавказский пленник». А еще – Элегию «Редеет облаков летучая гряда…», о чем – в моей статье «Что в имени тебе моем?..» [15].

Сейчас замечу: интересно, что в любом пушкинском сборнике, непосредственно за стихами к Давыдову 1821 года – стихи:

Дева

Я говорил тебе: страшися девы милой!
Я знал, она сердца влечет невольной силой.
Неосторожный друг! я знал, нельзя при ней
Иную замечать, иных искать очей.
Надежду потеряв, забыв измены сладость,
Пылает близ нее задумчивая младость;
Любимцы счастия, наперсники судьбы
Смиренно ей несут влюбленные мольбы;
Но дева гордая их чувства ненавидит
И, очи опустив, не внемлет и не видит.

Осмеливаюсь думать, что и эти стихи – о Каролине Собаньской, с которой А.С. Пушкин познакомился (а, может быть, после перерыва встретился?..) 2 февраля в Киеве. Туда, используя многолюдные контрактовые ярмарки, проводившиеся в это время, съезжались и будущие декабристы, и члены польского Национального масонства и Патриотического общества для решения своих важнейших организационных и программных вопросов.

Я уже вспоминала в работе «Южные корни национальной трагедии» о свидетельстве С.Г. Волконского, в частности, о контрактах в Киеве в 1819 году: «У нас собирался кружок образованных людей, как русских, так и поляков, довольно большой по случаю съезда на контракты, и даже круг дамского знакомства не был пусто светский, а дельный» [16; курсив мой – Л.В.]

Не исключаю, что и наша «Марыся» входила в этот круг. А убогий «наполеончик» Ян Витт, метивший в губернаторы Новороссии, интриговал против Ланжерона, затем против Воронцова, надзирая за ним, и даже во дни Вознесенского смотра войск (18 августа – 3 сентября 1837 года) устраивал «…подземные мины, чтобы в одно приятное утро взорвать на воздух князя Воронцова, и потом занять место Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора» [17:137].

Его не удовлетворили отмеченные императором «успехи в начальном устройстве военного поселения», «когда дивизии Витта отличились на высочайшем смотре 2-ой армии в Тульчине (17 октября 1823 года)» [5:122]. Мечтая о независимости Польши, Я. Витт признавался Леону Сапеге в своем решении «…сразу же после известий о его (императора Александра I – Л.В.) смерти двинуться с моим корпусом на Киев и овладеть тамошним арсеналом» [5:128].

Нелишне, может быть, вспомнить о том, что неоднократно заговорщики планировали убийство Александра I на военных смотрах. В частности, во время маневров в Бобруйске летом 1823 года.

Пишут: «Шел 1823 год. Как обычно, с 15 по 25 января в Киеве проходила контрактовая ярмарка. Под её прикрытием провели свой очередной съезд декабристы Южного общества. Одним из вопросов, который обсуждался на нем, был вопрос о сроках восстания. Активными сторонниками скорейшего выступления был Сергей Муравьёв-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин. Они и явились организаторами первого конкретного замысла открытого выступления в Бобруйске» [18].

Помните? – «…И Муравьев, его склоняя, / И полон дерзости и сил, / Минуты вспышки торопил».

Желательна была и присылка от московских заговорщиков «нескольких молодых людей, которые прибыли бы в Бобруйск почти одновременно с императором и были бы включены в полки относительно проведения арестов». «Руководство "молодыми людьми" поручалось И.С. Повало-Швейковскому». Похоже, москвичи не отозвались, а «молодые люди» – не заведомо ли планируемые жертвы-смертники?..

Кстати, давно мучает мысль: а не привиделась ли сдуру «сладкой парочке» «блошек-наполеончиков» возможность склонить Пушкина к роли Лувеля? Им, им подобным – испокон! – горе, слезы, кровь русская – ничто. Главное – wolność ojczyzny!.. А уж какая вольность и кому, для чего – понятно…

Простите за отступление. Продолжаю. Наконец, – «В мае 1823 года были отправлены письма на юг В.Л. Давыдову и С.Г. Волконскому с просьбой приехать или прислать кого-нибудь от Южного общества в Бобруйск. В конце июля пришло "очень запутанное письмо" от Волконского, из которого М. Бестужев и его друзья смогли понять, что общество в этом году еще не намерено действовать. Давыдов отмолчался: ни сам не приехал, ни письма не написал. О его позиции говорил на следствии И.В. Поджио: "Если я не ошибаюсь, кажется, говорил мне Давыдов, что он противился этому лиходейству"» [18; курсив мой – Л.В.]

Василий Львович Давыдов был осужден по I разряду, приговорен к пожизненной каторге. Петропавловская крепость, Сибирь – Иркутск, Благодатский рудник,Читинский острог, Петровский завод... По окончании 13-летнего срока обращен на поселение в город Красноярск. В 1828 году уехала к мужу в Сибирь его жена Александра Ивановна, оставив родственникам шестерых детей. Еще семеро родились в Сибири. Обучая своих, Давыдовы принимали и всех желающих. «От местных жителей Давыдов получил прозвища "Властитель дум", "Короб просвещения"» [12].

…В Тульчине и Каменке достойные наследники поставили памятники А.С. Пушкину. Привлекателен и – сродни одесской скульптуре-памятнику у Музея Александра Сергеевича – памятник в Каменке (рис. 2).

Памятник А.С.Пушкину в Каменке

Надеюсь, он переживет «пушкинопад». А в Одессе пришлось наш защитить от вандалов, неоднократно осквернявших его, «фанерным саркофагом», испещряемым похабными надписями (рис. 3).

Памятник А.С.Пушкину у Музея в Одессе

Умудрились оные, шавки нынешних «наполеончиков», 3 июля – в день 200-летия приезда-вселения Александра Сергеевича в Одессу – залить краской и мемориальную доску у ворот Музея. Как не повторять всечасно слова Поэта брату из Одессы? –

«Душа моя, меня тошнит с досады – на что ни взгляну, все такая гадость, такая подлость, такая глупость – долго ли этому быть?» [19:80].

Или – строки стихов «Мое беспечное незнанье...» (1823, Одесса):

...Взглянул на мир я взором ясным
И изумился в тишине:
Ужели он казался мне
Столь величавым и прекрасным?
Чего, мечтатель молодой,
Ты в нем искал, к чему стремился,
Кого восторженной душой
Боготворить не устыдился?
И взор я бросил на людей,
Увидел их надменных, низких,
Жестоких ветреных судей,
Глупцов, всегда злодейству близких,
Пред боязливой их толпой,
Жестокой, суетной, холодной,
Смешон глас правды благородный,
Напрасен опыт вековой.
Вы правы, мудрые народы,
К чему свободы вольный клич!
Стадам не нужен дар свободы,
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

«Печальный жребий…»

…Одной из недостойных «одесситок» была, думаю, Каролина Собаньская. Повторюсь: не оставляет мысль, что неправ уважаемый пушкинист М.А. Цявловский, говоря: «Ни Пушкин, ни Мицкевич не подозревали, перед какой женщиной они преклонялись» [20:171]. Многое позволяет думать, что Пушкин и подозревал, даже совсем юным, и уж, тем паче, – окончательно прозрел в Одессе.

Интересно: широко известно гадание Пушкину в Петербурге некоей Кирхгоф. Но оказывается и в Одессе – «Грек предсказатель везет Пушкина в лунную ночь в поле и, спросив день и год его рождения, после заклинаний говорит ему, что он умрет от лошади или от беловолосого человека. Он же повторяет предсказание Кирхгоф о двух изгнаниях» [20:322; курсив мой – Л.В.]

С.С. Ланда в своей серьезной, глубокой работе, вспоминая героиню драмы Адама Мицкевича «Барские конфедераты», пишет: «Сохранены даже внешние черты Собаньской: один из героев пьесы называет «длинные светлые волосы» графини «золотым потоком» [21:139 - 140]. То есть, – очевидно: К. Собаньская была светловолосой.

Снова обращаю внимание на «знаменитый» одесский лист Рабочей тетради (т. 4, ПД 834, л. 42, 42 об.) Он «знаменит» и тем, что, несомненно, заполнялся в Одессе (на листе 41 об. – дата «8 дек. 1823 nuit» – в ночь!), и тем, что на лицевой стороне среди многих – изображение Каролины Собаньской, а над ним – строки: «Для призраков закрылись вежды / Но были надежды». Под ним – черта и – «Не я первой, не я последний». И тем, что на обороте и – так называемая «бесовская сцена», и – лучшее изображение «дьяволицы» и белой лошади [16, рис. 5, 6, 7, 10, 11]. Сегодня даю только фрагмент: склоненные головы женщины и белой лошади (рис. 4).

У головы женщины – меч, на шее ниже ожерелья – круговой надрез, струя и – лужица под нею. Общепринято: женщина – Каролина Адамовна Собаньская (1795 - 1885), «Милый Демон», «вамп», «одесская Клеопатра», «дьяволица». И просто – «несчастная», как в личном разговоре со мною в 2000-м году, поддержав мои работы, атрибуции В. Владимирова, заметил П.В. Палиевский…

Да, К. Собаньская умерла в нищете и безвестности. Прожив большую жизнь, на закате дней ухаживая за ослепшим мужем (четвертым) – французским «третьеразрядным поэтом» Жюлем Лакруа. Пыталась, говорят, заняться «бизнесом»: основать вместе с Софией Потоцкой-Киселевой казино, но, вероятно, – безуспешно. В отличие от последней, заядлой картежницы. Та, получив огромное наследство, выстроила в Бад-Хомбурге (Германия) четыре дома под казино и в её честь была даже названа улица: Киселёффштрассе. Но и она умерла в одиночестве и забвении.

Поистине, – сюжет для «Сказки о рыбаке и рыбке», и – назидание.

Будут у Пушкина рисунки и взнузданных белых лошадок, и – павших…

Многие листы Рабочих тетрадей привлекают внимание. Сегодня впервые отмечу изображение на 39 листе (т. 4, ПД 834) и начатые здесь строфы XXXVII, XXXVIII, первые три стиха строфы XXXIX Главы второй «Евгения Онегина» (рис. 5). Первый том Рабочих тетрадей упоминает только «Рисунки: женские портреты» [8:107].

В нижнем слева вижу изображение Каролины Собаньской. А под ней – те самые три стиха XXXIX строфы. Приведу ее полностью в окончательной редакции:

XXXIX

Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею,
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

XL строфа, заключающая Главу вторую, рожденную в Одессе, начинается строчками-стихами:

И чье-нибудь он сердце тронет,
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;

Щемит сердце… Но, разумеется! – не может потонуть в Лете ни одна строка нашего Поэта!

…Замечу, что аналогичное изображение (вверху, слева), думаю, К. Собаньской возникнет и на листе (т. 4, ПД 835, л. 8; рис. 6), где – запись по памяти Пушкиным «стихотворения В.А. Жуковского "Стихи, петые на празднестве посла лорда Каткарта, в присутствии е. и. величества"» [8:113]. Стихи – «На первое отречение от престола Бонапарте». Приведу лишь 4 строфы, что – возле профиля:

…Где тот, пред кем гроза не смела
Валов покорных воздымать,
Когда ладья его летела
С фортуной к берегу пристать

К стопам рабов бросал он троны,
Срывал с царей красу порфир,
Сдвигал народы в легионы
И мыслил весь заграбить мир.

И где он?.. Мир его не знает!
Забыт разбитый истукан!
Лишь пред изгнанником зияет
Неумолимый океан.

И все, что рушил он, природа
Уже красою облекла,
И по следам его свобода
С дарами жизни протекла!

Вместо заключения…

…Помнится, закончила я первую часть строфой «Отрывков из путешествия Онегина», где стих-строка «Мир вам, тревоги прошлых лет!», да и другие звучат прощанием. И – естественно: тут же, в следующей строфе, признание:

Иные мне нужны картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины...

...Мой идеал теперь - хозяйка.
Мои желания – покой,
Да щей горшок, да сам большой.

Последняя строка выделена Поэтом. Не случайно, и это – не «прозаические бредни», но – выстраданное желание и осознанное понимание своего Долга. Перед самим собой, своим народом, Россией. Долга служения, избавления от влияния «наполеончиков» и их «Марысь». И родятся «Борис Годунов», «Полтава» и многое другое.

А «Отрывки» писались в 1825 – 1930 годах, закончены 18 сентября 1830-го. Нам особенно интересны строфы, посвященные Одессе, первые слова: «Я жил тогда в Одессе пыльной…», конец: «Итак, я жил тогда в Одессе…» Строфы, рожденные в 1825 году в Михайловском. По-доброму пишет Поэт об Одессе, даруя ей «грамоту на бессмертие», хотя изведал в ней немало горя…

Интересно и свидетельство современников об отношении к Пушкину в Одессе офицеров и солдат русской армии: «Во время прогулки Пушкина за городом по приказу офицера П.А. Григорова батарея приветствует его орудийным залпом. Сбежавшиеся офицеры, узнав, что залп был дан в честь Пушкина, ведут его с триумфом в свои палатки праздновать нечаянное посещение поэта» [20:322].

…В своей статье десятилетней давности [22], когда мы достойно отметили наше 190-летие – рекомендую ее вашему вниманию – я писала, повторюсь, простите:

Именно в Одессе А.С. Пушкин, пережив, перечувствовав многое, в том числе и «какие-то неизвестные нам обстоятельства» (А. Ахматова), родился как Русский Национальный Поэт. Это утверждал еще П.В. Анненков. Он писал о «нравственном перевороте», «нравственном отрезвлении Пушкина» в Одессе от «космополитизма романтической школы». Переходе от «байронизма» к «русскому народному творчеству, еще никем не тронутому», открытии «впервые разнообразного русского мира, с чертами нравов, понятий и представлений, ему одному свойственных» именно в одесский период [23: 233, 235, 238]. Дальнейшее утверждение – и навсегда! – в Михайловском, в «Борисе Годунове».

«Богатый Михайловский период был периодом окончательного обрусения Пушкина, – писала Ариадна Тыркова-Вильямс, – От первых, писанных в полурусской Одессе, строф "Онегина" уже веет русской деревней. <…> Пушкин, вместо барских гостиных, где подражали Европе в манерах и мыслях, очутился в допетровской, Московской Руси» [24:76].

В Михайловском «чуткий слух поэта с восторгом ловил державный шелест российских знамен», здесь Пушкин «ощутил живую силу русской державы и нашел для нее выражение в "Годунове". С тех пор и до конца жизни он в мыслях не отделял себя от империи»; «был могучим источником русской творческой великодержавной силы» [24: 91-92].

Разве такое прощается «выходцами», «переметчиками», «для коих ubi bene, ibi patria, для коих все равно: бегать ли им под орлом французским или русским языком позорить все русское – были бы только сыты» [25:248-249]?

Сегодняшние – всеми способами развращают, лишают юных нашей духовной опоры.

А.С. Пушкин писал: «Простительно выходцу не любить ни русских, ни России, ни истории ее, ни славы ее. Но не похвально ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцев» [26:335] . Но – «Нет убедительности в поношениях и нет истины, где нет любви» [27:360].

...В Одессе по Пушкину «все Европой дышит, веет», но нелегко ему «привыкнуть к европейскому образу жизни – впрочем, я нигде не бываю, кроме в театре» [28:64]. И – очаровательной иронией звучит: «Одесса город европейский – вот почему русских книг здесь и не водится» [29:70]!..

Но нам сегодня не до смеха… Однако навязываемые нынешними «наполеончиками» «европейские ценности», безудержный цинизм, прозябание, когда – «Всяк суетится, лжет за двух, / И всюду меркантильный дух» – верю! – не приживутся, отторгнутся здоровыми силами. И им поможет Александр Сергеевич Пушкин. И многие его законные наследники. Пускай пока:

Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-лёгкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь море Чёрное шумит…

«Народ безмолвствует», но море-то – шумит…

Июль 2013, июль 2023, Одесса.

Примечания

1. Гордин Яков Аркадьевич. Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни. Бунт против иерархии. // https://history.wikireading.ru/95313

2. Иванов Глеб. Киселев против Мордвинова, 1823 год. Дуэль как политический трамплин. // https://aif.ru/politics/russia/ot_pistoletov_k_otbivnoy_kak_na_duelyah_reshalis_gosudarstvennye_voprosy

3. Липранди. Из дневника и воспоминаний. Страница 3 // http://pushkin-lit.ru/pushkin/vospominaniya/vospominaniya-38-3.htm

4. Пушкин А.С. – П.Б. Мансурову, 27 октября 1829 г. Из Петербурга в Новгород. // А.C. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 т. – М.: «Наука», 1966. – Т. 10. – С. 14.

5. Яшин Михаил. «Итак я жил тогда в Одессе…» К истории создания Элегии Пушкина «Простишь ли мне ревнивые мечты…» // Нева, 1977, «. – С. 100 – 143.

6. Ден Т.П. Пушкин в Тульчине. // http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/is1/is1-222-.htm

7. Тульчин // https://ru.wikipedia.org/wiki/Тульчин

8. Пушкин А.С. Рабочие тетради. – Том I. – СПб. – Лондон, 1995.

9. Жуйкова Р.Г. Портретные рисунки Пушкина. Каталог атрибуций. – С.-Петербург, 1996. – С. 323.

10. Владимирова Людмила. «Ужель та самая Татьяна?..» // Одесские Известия, 17, 18 августа 1999, №№ 153 (1742), 154 (1743). – С. 3.

11. Каменка (город, Украина) // https://ru.wikipedia.org/wiki/Каменка (город, Украина)

12. Давыдов, Василий Львович https://ru.wikipedia.org/wiki/Давыдов,_Василий_Львович

13. Пушкин А.С. – Н.И. Гнедичу,4 декабря 1829 г. Из Каменки в Петербург. // А.C. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 т. – М.: «Наука», 1966. – Т. 10. – С. 20 - 21.

14. Трубецкой Б.А. «И память Каменки любя...» // Б.А. Трубецкой. Пушкин в Молдавии. Издание пятое, переработанное и дополненное. Глава третья. «Отчизне посвятим души прекрасные порывы...» – Кишинев: Литература Артистикэ, 1983. – С. 119 – 124. И – http://a-s-pushkin.ru/books/item/f00/s00/z0000008/st024.shtml

15. Владимирова Людмила. «Что в имени тебе моем?..» // http://moloko.ruspole.info/node/6628

16. Владимирова Людмила. Южные корни национальной трагедии. // https://sklaviny.ru/proekty/slavyane/lyuvla03.php

17. Мурзакевич Н.Н. Автобиография. Примечания и биографический очерк кн. В.Д. Дабижа. – СПб, 1886.

18. Бобруйский план восстания. // https://wiki.bobr.by/ Бобруйский план восстания

19. Пушкин А.С. – Л.С. Пушкину. Январь (после12) – начало февраля 1824 г. Из Одессы в Петербург. // А.C. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 т. – М.: «Наука», 1966. – Т. 10. – С. 79 - 81.

20. Цявловский М.А. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. – М.: Издательство АН СССР, 1951. – Т. 1.

21. Ланда С.С. Мицкевич накануне восстания декабристов. // Литература славянских народов. Из истории литератур Польши и Чехословакии. Изд-во АН СССР, 1959. – Вып. 4. – С. 91-185.

22. Владимирова Людмила. «Нет истины, где нет любви». // https://rospisatel.ru/vladimirova-pushkin.htm

23. Анненков П.В. А.С.Пушкин в Александровскую эпоху. – СПб., 1874.

24. Тыркова-Вильямс А.В. Жизнь Пушкина. ­ М.: Молодая гвардия, 1998. – Т. 2. – 511 c.

25. Пушкин А.С. Торжество дружбы, или оправданный Александр Анфимович Орлов // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 т. Издание третье.– М.: Издательство «Наука», 1964. – Т. 7. – С. 245 - 254.

26. Пушкин A.C. Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений. // А.С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 т. – М.: Госиздат. худ. лит-ры., 1962. – Т. 6. – С. 324-342.

27. Пушкин A.C. Александр Радищев. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 т. Издание третье. – М.: Издательство «Наука», 1964. – Т. 7. – С. 349 - 360.

28. Пушкин А.С. – Л.С. Пушкину. 25 августа 1823 г. Из Одессы в Петербург. // А.C. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 т. – М.: «Наука», 1966. – Т. 10. – С. 64 – 65.

29. Пушкин А.С. – П.А. Вяземскому. 4 ноября 1824 г. Из Одессы в Москву. // А.C. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 т. – М.: «Наука», 1966. – Т. 10. – С. 69 – 70.