Он был однорук - герой войны, лишившийся руки под Новгородом; он был статен и строен, и всегда возникает, как в ореоле, в серебряной оправе волос.
Пушкинский заповедник знал своего Августа: время расцвета - время правления Семёна Гейченко.
"Бог наш Пушкин... " - писал замечательный Борис Чичибабин, но, увы, сегодня и не очень-то бог, скорее смесь: анекдотического персонажа и школьной рутины.
Для Гейченко Пушкин был не только богом, но и дыханием: всё, связанное с именем Первого, свято.
Михайловское цвело, Михайловское сияло.
Учёный кот благодушно дремал на цепи метафизического злата.
Книга Гейченко "У Лукоморья, Рассказы хранителя Михайловского" читается единым духом: верный признак таланта; и, возможно, сконцентрируйся Гейченко только на писательстве, он одарил бы читателя, и обогатил глобальную русскую библиотеку множеством ярких книг...
Но... кто бы тогда следил за Михайловским, чтоб цвело, как сад?
И Гейченко жертвовал даром ради сохранения памяти, что чтил свято, и Гейченко демонстрировал самоотречение - то, что дорогого стоит, и так не ценится в змеино-прагматичном мире.
Он был подлинным рыцарем культуры, её верным витязем, и без таких – она начала бы чахнуть…
