Резкость, зигзагом слов прочерчивающая реальность, присуща была иным стихотворениям Л. Котюкова:
Может, приснюсь по дурости? Где ты, моя печаль?!
Не жаль ни тебя, ни юности, да и себя не жаль.
-
Всё, что грезилось, – минуло. Всё обратилось в прах.
Кануло, сплыло, сгинуло в чёрных чужих мирах.
Резкость – и в оценке себя, и в констатации вех своего пути: в сущности – благородная безжалостность: по отношению к самому себе…
И – полярно: необыкновенная нежность шёлковым воздухом овевала иные произведения поэта:
Восходящий лунный свет,
Словно музыка безмолвья...
И душа, забыв про смерть,
Тихо полнится любовью.
И молюсь за всех живых,
Обращаясь лунной тенью,
Чтоб остался этот миг,
Словно вечное забвенье.
Акцент на душе – альфе человеческого бытования: и она, лёгкая и безмолвная, дышит любовью, поднимающей выше и выше: по световой вертикали.
Л. Котюков был бойцом: в том числе по свойству поэтической натуры.
Гневно звучали инвективы: в частности – газетным борзописцам, гораздым воспевать всё негожее:
Не вышли вы из грязи в князи...
Вы даже чёрту не нужны?!
И хари ваши безобразны,
И души мёртвые страшны.
Вы все исчезли в настоящем,
И вас грядущее не ждёт!
И лишь осиновая чаща
Желанной встречею живёт.
Поэт словно сечёт шпицрутенами сей феномен человеческой порочности: да жаль, до смерти не забить…
Поэтическая вселенная Котюкова контрастна: и социальность, смешиваясь волокнами с лиризмом, даёт особые смысловые формулы.
Он чувствовал природу, все её наполнения самым сердцем сердца: тем центром бытования человека, который, вероятно, останется неизученным никогда:
Зыбкая прозелень озими,
светом остуженный сад.
Чёрные листья над озером
к берегу не долетят.
Листья безвестного дерева
падают в стынь, не дыша.
Но до последнего берега,
может, дотянет душа.
Играет ажурно тонкая звукопись, зыбко перекликаясь, лучами соединяются замечательные «з»; а «с», словно отцеженные осенним светом, волшебно-чисто вливает свой звук в конструкцию стихотворения…
Многие из них посвящены природе: её золоту, грусти, тихой радости; во многих играет драгоценный природный свет…
И сам поэт, выполнив свою миссию, словно не умер: но – растворился в нём – высоком свете поэзии, так густо насыщавшем его земные дни.
