…Удалось прочитать несколько публикаций к 90-летию Роберта Рождественского. Благодарна авторам: Руслану Семяшкину (Симферополь) «В песню, в стихи свои ушел…», его же: «За гранью смертельного круга»; Николаю Головкину (Дмитров, Москва) «Боль моя, ты покинь меня...» ( ); искуснику краткости, архипродуктивному Александру Балтину «К 90-летию Р. Рождественского».
Надеюсь, что немало публикаций к юбилею поэта, публициста, переводчика, прожившего очень непростую и, увы, недолгую жизнь: всего 62 года, есть и в других СМИ.
…Но не могу не поблагодарить – сердечно, искренне! – самого Роберта Ивановича Рождественского!
…За шёпот и за крик,
За вечность и за миг,
За отгоревшую звезду,
За смех и за печаль,
За тихое прощай,
За всё тебя благодарю.
* * *
…Вспоминаю:
Я родился –
нескладным и длинным –
в одну из душных ночей.
Грибные
июньские ливни
звенели,
как связки ключей.
Приоткрыли
огромный мир они
зайчиками
прошлись по стене...
«Ребенок
удивительно смирный...» –
врач сказал обо мне…
Вот и сейчас – за окнами наконец разразился июньский ливень, но за грибами не поохотишься… А до ливня-то грохотало – страх! И хотя уже почти привычно, но так и просятся слова: «То ли гроза, то ли эхо… войны…» Ох, простите, – спецоперации…
А вчера, отмечая юбилей, весь день читала стихи из томиков «Ровеснику» (1962) и «Стихотворения» (1988) – из серии «XX век Поэт и время», слушала многие песни, вспоминала...
Вспоминала, как в 14 лет, не принимая возникших вдруг «стиляг», писала в своих «стихах» и о смысле и цели жизни: об их постыдных «узеньких брючках пижонских», а чуть позже познакомилась со стихами Роберта Рождественского «Вступающим в жизнь» и «Парни с поднятыми воротниками», что «в куртках кожаных / в брюках–джинсах…», «совет»:
Вы постойте,
парни.
Постойте!
Может быть,
чего-нибудь
и выстоите.
Что же, иные и выстояли… То бишь, – не выдюжили, а выудили. Замутив предварительно «океан Любви». Нам на беду, на лихо. Помню:
– Почем фунт лиха?
– Не торгую
лихом.
Дверь в детство открывается со скрипом.
…И снова людям
новый век отпущен.
Но память
возвращается
к живущим.
Приходит память,
чтобы многократно
перехлестнуть календари
обратно.
Она в ночи
плывет над головами
и говорит неслышными словами
о времени
суровом и великом.
Я помню все.
Я не торгую
лихом.
Вспоминала как в школьные, студенческие, аспирантские годы чтица-декламатор «дарила» благодарным слушателям стихи: Концерт («Сорок трудный год….»), Стихи о хане Батые, «На Земле безжалостно маленькой…», «Мы судьбою не заласканы», «Человеку надо мало...»; по заказу прекрасного вирусолога, зав. лабораторией Майи Васильевны Маликовой выученную Балладу о зенитчицах.
Как не вспомнить стихи: «Я писал и пишу по заказу»? –
По заказу
и часа, и мига.
Боли в сердце.
Дрожанья струны.
По заказу
орущего мира
и смертельной его
тишины…
Шутки ради: вспомнился добрый, настоящий, увы, недооцененный друг, приславший мне письмо со стихами: «Будь, пожалуйста, послабее…» (1962).
И конечно же – до последнего дня не забыть уникальный Реквием (Вечная слава героям) Роберта Рождественского, многократное чтение его на студенческих вечерах, на олимпиаде...
Как же больно сегодня вспоминать! –
…Устремленные к солнцу побеги,
вам до синих высот вырастать.
Мы –
рожденные песней победы –
начинаем
жить и мечтать!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели, –
мы допоем!
То, что отцы не построили, –
мы построим!
Но все-таки, наперекор всему, словом поэта заклинаю:
…Будут в степях
травы
шуметь.
Будет стучать
в берег
волна…
Только б допеть!
Только б успеть!
Только б испить
чашу
до дна!
Только б в ночи
пела
труба!
Только б в полях
зрели
хлеба!..
Дай мне
ясной жизни, судьба!
Дай мне
гордой смерти, судьба!
Финал великолепного творения души, сердца, всего естества поэта – не просто слова – Наказ! -
…Встречайте трепетную весну,
люди Земли.
Убейте войну,
прокляните
войну,
люди Земли!
Мечту пронесите через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придет никогда, –
заклинаю, –
помните!
…Прервавшись, зажигаю на балконе лампадку, молюсь, читаю весь Реквием. Светает…
…Немного – о песнях. Их, на стихи Роберта Рождественского – сотни. Хочу вспомнить лишь три десятка – самых любимых, в который раз сетуя на неправедность – неправильность называть так часто автором песни композитора, забывая об авторе текста – стихов! А без истинных стихов – основы песни, мы и получили оболванивающую какофонию, пуще того: гвалт, шабаш!..
В 50-х – 80-х годах родились: Песня неуловимых мстителей, Погоня, За фабричной заставой, Билет в детство («Где-то есть город, тихий, как сон…»), Баллада о красках, За того парня, Мгновения, Песня о далёкой Родине, Товарищ Песня, Даль великая, Притяжение земли, Эхо любви, Песня о годах («Пусть голова моя седа...»), Сладка ягода, Не надо печалиться, Позови меня, Благодарю тебя, Свадьба, Пой, гитара!, Стань таким («В этом мире, в этом городе...»), Старые слова («Три слова, будто три огня…»), Любовь настала («Как много лет во мне любовь спала…»), Там, за облаками, Ноктюрн («Между мною и тобою – гул небытия…»), Огромное небо («Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя…»), Позвони мне, позвони, Желаю вам, Зимняя любовь («Слишком холодно на дворе...»), Вальс прощания («Представьте, что это почудилось…»), Песня матери («Проходит время, и солнце светит.../ Ах, как нежданно взрослеют дети!»).
* * *
…О «легендарной пятерке» поэтов вспомнит в своих ДНЕВНИКАХ (https://biography.wikireading.ru/h35tSH7RYe ) Владимир Сергеевич Бушин.
О, этот поистине «золотой век» интереса к поэзии, многотысячные залы, стадионы молодежи, желающей слушать «всего лишь»… стихи! И затмевала многих – далеко не по праву – истинно «квадрига»: Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина, Б. Окуджава. Но не пятым – первым! – был Роберт Рождественский! Во всяком случае, для меня. Коренником!
Послушаем Владимира Бушина:
« * * *
Но продолжу о той легендарной пятерке.
21 = 24 сентября 1992 года в "Правде" была опубликована стенограмма "круглого стола" в редакции на тему "Опыт и уроки советской цивилизации". Очень хорошо и полезно.
Интереснее всех выступила Жанна Болотова. Она не теоретизировала, а говорила конкретно – о жизни. Между прочим, сказала о Роберте Рождественском: "Его стихи и песни многие годы были с нами, мы их любили, они настолько естественно выражали наши чувства и мысли, что забыть их невозможно. И вот вспомнились мне такие строки:
Мне земля для жизни более пригодна
после Октября семнадцатого года.
Я в державу верую вечную эту,
Красную по смыслу, по флагу, по цвету.
Никогда не прячусь за кондовой завесой,
По национальности я – советский".
Этими строками я могу и сейчас сказать о себе.
Прочитанные строки – пример заостренной поэтической гиперболы. Если быть рассудительным и аккуратным, то надо сказать, что все мы, разумеется, оставались кто – русским, кто – украинцем, кто – белорусом, но по духу мы были единым советским народом. Такой прием заострения был известен еще деду Щукарю. Однажды он варил в поле для бригады кашу, а воду взял из какой-то лужи, и каша получилась с лягушками. И вот, побитый за это колхозницами, он воскликнул: "До чего вы, бабы, вредная нация!"
Но Жанну тут же перебил Виктор Кожемяко: "Одно только обидно: кончил Роберт Иванович, увы, совсем иными стихами. Попал-таки под влияние перестройки".
Жанна ответила: "А я не читала… Что ж, очень жаль, что попал…"
Я позвонил Жанне и сказал, что она и не могла читать у Рождественского ничего "перестроечного" и жалеть ей не о чем – ничего такого он и не писал. И вообще в этой "легендарной" пятерке он был белой вороной, "красной по смыслу, по флагу, по цвету". В самом деле, он, как это проделывал Евтушенко, не хвалил Сталина, чтобы потом проклинать его; не издавал за границей своих сочинений, чтобы потом каяться за это, бить себя в грудь и хныкать на пленуме Союза писателей: "Я больше не буду… Это урок на всю жизнь"; не писал стихов о Бабьем Яре, чтобы потом переделывать их; наконец, у него и мысли не могло быть – бросить родину, податься за океан, дабы США стали страной его постоянного пребывания, а Россия в немалой степени – страной пропитания. Рождественский, как Окуджава, не сочинял песни с антисоветским намеком, двусмысленные повести с фигой в подтексте, и уж, конечно, немыслимо представить, чтобы он наслаждался зрелищем любого расстрела, не говоря уж о расстреле почти двухсот своих соотечественников. И никогда он не фокусничал со словом, не выворачивал его наизнанку, как Вознесенский-Кирсанов, в его стихах все было ясно, доходчиво, они шли из глубины сердца; разумеется, не мог он написать стихи, посвященные памяти Пушкина, а через тридцать лет объявить, что они посвящены Мандельштаму; и уж, конечно, орда клеветников Шолохова была ему отвратительна. Наконец, не мог Роберт, как могла Ахмадулина, собрать за одним столом пять своих драгоценных вторых половин хотя бы уже по той причине, что всю жизнь у него была только одна половина.
И – поразительное дело! Человек всю свою литературную жизнь прожил в тесном житейско-бытовом окружении таких фигур, по-своему очень сильных, энергичных, даже агрессивных, да еще с молодых лет имея под боком супругу, которая ныне голосит: "Я всегда была крупной антисоветчицей!" (да, в ней было нечто даже очень крупное, если смотреть со спины), и при всем этом кошмаре устоять, выдюжить и до конца остаться советским человеком, советским поэтом.
Тут уместно определенного рода сопоставление с поэтом старшего поколения – Ярославом Смеляковым. Ведь как только жизнь не метала его, не пыталась переломить, сплющить, стереть в пыль! Ведь он трижды сидел – при всех режимах! Мало того, во время войны еще и выпал на его долю плен у финнов. Другой написал бы 33 тома о несправедливости жизни вообще и о советской жизни в частности, о своих мучениях, страданиях, терзаниях. Критик Борис Рунин был уверен, что Смеляков «скрывал от своей музы, что его трижды лишали свободы». Нет, не скрывал, просто музы бывают разные. У Солженицына рифмовалось "муза – пузо", а у Смелякова: муза – дочь Советского Союза…»
…Не скрою: очень горько, больно было узнать, что Роберт Рождественский подписал то мерзкое Письмо 42-х. Руслан Семяшкин спрашивает: «Почему он поставил свою подпись под этим недостойным его личности обращением либерального крыла отечественной литературы, тем самым чуть ли не перечеркнув все им ранее сказанное и написанное? Чем руководствовался?»
Известно: «В начале 1990 года Рождественский тяжело заболел, врачи поставили диагноз опухоли головного мозга». Но – «В результате успешной операции, сделанной во Франции, Рождественский прожил ещё более четырёх лет и продолжал творить». А «непосредственной причиной смерти» – 19 августа 1994 года – «стал инфаркт» (https://ru.wikipedia.org/wiki/Рождественский,_Роберт_Иванович). Не вынесло сердце измены. Но была ли она?..
Мне видится правота Владимира Бушина. Он уточняет (ПОЗВОЛЬТЕ УТОЧНИТЬ... https://document.wikireading.ru/hw5PhqgIBe ):
«Ныне из 42-х осталось человек десять-двенадцать. Некоторые рухнули сразу, словно под тяжестью содеянного. Первым, не прожив и трех месяцев, 31 декабря того же 1993 года умер Михаил Дудин. За ним 26 января 1994-го, меньше, чем через месяц, – Алесь Адамович. Через полгода, 19 августа – Роберт Рождественский. Через неделю после Роберта, 27 августа – Василий Селюнин... А потом они посыпались, как горох. До пришествия Путина дожили немногие.
И можно заметить, что большинство из 42-х – нерусские. А у некоторых русских жены – еврейки. Не исключено, что, как в случае с Дементьевым, жёны и давали согласие на подпись. Именно так, думается, произошло и с писателем-фронтовиком, Героем Социалистического Труда Михаилом Дудиным, жена которого Анна Фиш была дамой весьма деятельной. Возможно, так было и с Рождественским, жена которого Алла Киреева объявляет себя ныне "самой крупной антисоветчицей"» (курсив мой – Л.В.)
…Первый мой сборник стихов Роберта Рождественского открывается стихами «Нахожусь ли в дальних краях…» Прочтите их. И я веру сохраняю: измены не было, не было измены!
Верю: стихи и песни Роберта Рождественского, его Реквием будут востребованы лучшими из вступающих в жизнь, родившимися завтра! И – поддержат, и помогут!..
21 - 22 июня 2022, 4 часа…
1.