II
Гамилькар Барка ‒ последняя надежда Карфагена
Гамилькар – вновь становится главкомом
«Карфагеняне поняли тогда всю неумелость Ганнона в ведении дела, и снова облекли Гамилькара по прозванию Барка, властью главнокомандующего.
Они отправили его на эту войну в звании военачальника с семьюдесятью слонами, с набранными вновь наемниками и с перебежчиками от неприятелей; сверх этого дали ему конных и пеших воинов из граждан, так что всего войска было у него около десяти тысяч человек.
Немедленно, при первом же появлении Барки неприятель, смущенный неожиданностью нападения, упал духом. Утика была освобождена от осады, и вообще Барка оказался достойным и прежних своих подвигов, и тех надежд, какие возлагал на него народ»[1].
Заметим, что «неприятель был смущен при появлении Барки», несмотря на свое почти десятикратное превосходство!
К началу операции обстановка складывалась следующим образом. «Узкая полоса земли, соединяющая Карфаген с Ливией, перерезана трудно переходимыми холмами, между которыми проложены улицы [дороги], ведущие из города в страну. Случилось так, что Матос занял стражей все выгодные для войны пункты на этих холмах». Получив, тем самым, контроль над этими дорогами.
Люди Матоса заняли и мост через реку Баграда (Полибий называет ее Макарой), построив там небольшое укрепление, именуемое Полибием «городом у моста».
Выбраться из этого кольца, а тем более остаться незамеченным казалось невозможным не только крупному воинскому соединению, но даже в одиночку.
Победа при Баграде
Однако Гамилькар избрал другой путь ‒ через никем не охранявшееся устье Баграды. Он обратил внимание, что время от времени ветер наносил туда песок, и тогда можно было переправиться вброд.
Дождавшись благоприятного момента, глубокой ночью Гамилькар вывел свои войска из Карфагена, а на рассвете, неожиданно не только для противника, но и для своих сограждан, оказался на другом берегу.
Затем он направился к мосту через Баграду, рассчитывая овладеть этим стратегически важным пунктом.
Река Баграда, или Макара (ныне Меджерда) в районе тунисского города Тестура
«Узнав об этом, Спендий повел свои войска против неприятеля, причем одни в числе не менее десяти тысяч человек двинулись из города, что у моста, другие, более пятнадцати тысяч, из Утики; таким образом, оба войска шли на соединение друг с другом.
Сошедшись на близком расстоянии и вообразив, что в середине между ними заключены карфагеняне, наемники наскоро обменялись советами и ободрениями и бросились на врага.
Между тем Гамилькар продолжал путь; впереди шли слоны, за ними следовали конница и легкие отряды, а позади всего тяжеловооруженные.
Битва при Баграде
Ливийцы и наемники думали, что неприятель в страхе бежит, в безпорядке стали напирать на карфагенян и с ожесточением шли врукопашную.
Но вдруг карфагенская конница, повернув лошадей, приблизилась к отряду, обращенному против неприятеля, и стала подле; в то же время надвигалось и остальное войско. Неожиданная перемена движения поразила ливийцев, и они, только что преследовавшие неприятеля в безпорядке и врассыпную, теперь отступили и бежали.
При этом одни из них наталкивались на задние ряды, сбивали их с ног, гибли сами и губили своих же; большинство было раздавлено напиравшею с тыла конницею и слонами.
Ливийцев и наемников пало около шести тысяч человек, взято в плен около двух тысяч. Остальные бежали частью в город, прилегающий к мосту, частью в стоянку подле Утики.
Между тем Гамилькар, одержав такую победу, преследовал неприятеля по пятам, город, что у моста, взял с первого набега, ибо неприятель покинул его и укрылся на Тунете. Остальную область он исходил в разных направлениях, одни города сдались, другие, большая часть, взяты приступом.
Карфагеняне, отчаявшиеся было в успехе, после этого несколько ободрились и стали смелее».
Таким образом, разбив в первом же бою часть сил противника и захватив мост вместе с укреплением, Гамилькар установил свое господство на всей территории, непосредственно примыкающей к Карфагену.
На сторону Гамилькара переходит нумидийская конница
Однако за восставшими по-прежнему оставалось такое превосходство в силах, что понесенное поражение даже не заставило Матоса прекратить осаду Гиппона Царского, он же Гиппакрит. Сам он в решающее сражение ввязываться не хотел, а Спендию и предводителю галльских наемников Автариту предложил двигаться параллельно Гамилькару. Но при этом держаться горных местностей, чтобы сделать невозможным использование слонов и кавалерии.
Отряды Спендия и Автарита должны были изматывать силы Гамилькара постоянными атаками. Вдобавок Матосу удалось уговорить присоединиться к наемникам новые силы из числа ливийцев, а также часть нумидийских войск, преимущественно кавалерию.
В результате, когда Гамилькар расположился в какой-то долине, окруженной со всех сторон горами, поблизости от него с фронта появился лагерь ливийцев, в тылу заняли позиции нумидийцы, а на одном из флангов ‒ Спендий.
Положение Гамилькара стало угрожающим, казалось, он очутился в западне. Но тут на сторону карфагенян внезапно перешел начальник отряда нумидийской конницы, представитель высшей нумидийской аристократии Наравас.
«Он всегда был дружески расположен к карфагенянам, от отца унаследовав добрые отношения с ними. Теперь же уважение к военачальнику Гамилькару еще более укрепило его в этих чувствах. Наравас полагал, что настал момент для приобретения дружбы и расположения карфагенян, и отправился в стан их в сопровождении почти сотни нумидян. Подойдя к валу, он смело остановился и подал знак рукою.
Недоумевая, что это значит, Гамилькар послал к нему всадника, которому тот объяснил, что желает говорить с военачальником. Так как Гамилькар колебался и не доверял прибывшему, то Наравас передал свою лошадь и копья провожатым, и безоружный смело вошел в карфагенский лагерь».
Отвага Нараваса произвела сильное впечатление на карфагенцев, некоторых даже напугав, но в лагерь свой они нумидийца впустили, и дали возможность предстать перед Гамилькаром.
«Когда Наравасу дали говорить, он объяснил, что благоволит ко всем карфагенянам, но больше всего желал бы приобрести дружбу Барка.
“Теперь я явился сюда”, продолжал Наравас, “чтобы заключить дружбу с ним и быть верным товарищем его во всяком предприятии и во всяком замысле”.
При этих словах юноши, представшего перед ним с такою смелостью и говорившего так просто, Гамилькар сильно обрадовался: он не только принял его в соучастники своих предприятий, но и обещал выдать за него свою дочь под условием, если Наравас пребудет верным карфагенянам».
Гамилькар сдержал свое слово, и по победном окончании операций свою третью дочь выдал за Нараваса. Литературный дар Флобера создал дочери Гамилькара мировую славу и ввел ее в историю под именем Саламбо.
САЛАМБО. Alfons Mucha - 1896
«По заключении договора Наравас привел с собою подчиненных ему нумидян, около двух тысяч человек. Подкрепленный этим отрядом, Гамилькар приготовился к бою.
Спендий соединился с ливийцами и, спустившись в равнину, дал битву карфагенянам. Сражение было жестокое. Победителем остался Гамилькар, потому что и слоны прекрасно сражались, и Наравас оказал блистательнейшую услугу.
Автарит и Спендий бежали; из числа воинов пало около десяти тысяч, а взято в плен около четырех тысяч человек».
Великодушие Гамилькара
Вопреки ожиданиям Гамилькар отнесся к военнопленным в высшей степени милосердно. Вместо казней и расправ он позволил желавшим снова поступить под свое начало, а остальных отпустил, кто куда пожелает. Предупредив только, чтобы в следующий раз с оружием в руках ему в плен не попадались.
Следует подчеркнуть, что для тех суровых времен, да и для времен последующих, Гамилькар воевал, насколько это было возможно по условиям места и времени, по-рыцарски. Например, в 243 году на Сицилии, когда его войска сражались с легионами консула Гая Фундания Фундула, после одного из сражений у Гамилькара возник к консулу вопрос о возврате тел своих погибших солдат для последующего погребения. На это консул высокомерно «заявил послам, что если они разумные люди, то нужно просить перемирия для возврата не мертвых, но живых.
Дав такой высокомерный ответ, консул тотчас понес серьезные потери, так что многим показалось, что его бахвальство встретило должное возмездие от богов.
Когда Фунданий послал глашатаев для договора о погребении погибших, Барка ответил весьма отлично от предыдущего ответа консула.
Ибо, заявив, что он находится в состоянии войны с живыми, но не имеет разногласий с мертвыми, предоставил разрешение на их захоронение»[2]. Не часто история регистрировала случаи, когда карфагенский военачальник очевидным образом превосходил благородством римского.
Случай же с плененными мятежниками стоит того, чтобы еще раз повторить о нем непосредственно словами Полибия. «После этой победы Гамилькар дозволил желающим того пленникам вступить к нему на службу и вооружил их доспехами убитых неприятелей.
Тех же пленных, которые отказывались от этого, он собрал вместе и обратился к ним с речью, говоря, что прощает им проступки, совершенные раньше, и дает каждому полную свободу идти, куда кто желает.
Но на будущее время он предостерегал их и угрожал, что всякий, кто обратит свое оружие против карфагенян, будет в случае захвата безпощадно наказан».
Перечитывая сейчас эти слова Полибия, я невольно подумал, насколько в истории, во всяком случае, в психологической истории, как называл ее Честертон, повторяются определенные сюжеты. Слова Гамилькара, обращенные к прощенным и отпущенным им на все четыре стороны мятежникам, напомнили мне слова нашего Верховного от 24 февраля, когда он посоветовал простым ВСУшникам сложить оружие и мирно отправляться по домам. Защищать им, в сущности, некого кроме киевского нацистского режима, подлежащего тотальному уничтожению.
С народом Украины мы не воюем.
Но в обоих случаях призыв к миру и милости не был услышан. На примере нынешней спецоперации это видно невооруженным глазом. А во времена Гамилькара в ответ на его «мирные инициативы» последовали следующие действия со стороны главарей мятежников.
В ответ на милосердие – чудовищная жестокость
Милосердие Гамилькара вызвало панику среди главарей мятежников, почувствовавших, что власть может ускользнуть от них. В ответ они задумали чудовищную даже для тех жестоких времен жестокость, дабы повязать ею всех восставших, и сделать их послушным орудием до конца в своих руках.
«Матос и Спендий, с ними вместе и галл Автарит с тревогою взирали на мягкость, с какою Гамилькар обошелся с пленными, и опасались, как бы через это ливийцы и большинство наемников не соблазнились обещанным помилованием.
Поэтому обдумывали, каким бы образом подвинуть толпу к какому-либо новому нечестию и обратить неистовство ее против карфагенян. Они решились собрать солдат в одно место, а когда это было сделано, послали к ним вестника с письмом, как бы присланным единомышленниками их из Сицилии.
Письмо гласило, что за Гисконом и всеми приверженцами его, которых наемники предательски схватили, о чем мною рассказано выше, они должны строго наблюдать, так как несколько человек вошли в соглашение с карфагенянами с целью освободить их.
Воспользовавшись этим случаем, Спендий прежде всего стал убеждать воинов не обольщаться милостью карфагенского военачальника относительно пленных.
“Не о спасении пленных помышляет он”, ‒ говорил Спендий, ‒ “но о том, как бы при помощи освобождения их покорить вас своей власти, и если мы ему доверимся, он разом отмстит не отдельным личностям, но всем нам”.
Кроме этого, он предостерегал солдат, что если они выпустят из рук Гискона, станут посмешищем врагов и сильно повредят самим себе, ибо дадут возможность убежать столь опасному человеку и искусному вождю, который наверное будет злейшим врагом их.
Спендий еще не кончил, как явился другой вестник с письмом, как бы присланный из Тунета, и сообщал сведения наподобие тех, какие получены были из Сардинии.
Вслед за сим говорил галл Автарит, что спасти свое положение они могут единственно тем, если перестанут возлагать какие бы то ни было надежды на карфагенян. Всякий, кто будет рассчитывать на милость карфагенян, не может быть верным их товарищем.
Поэтому он внушал воинам доверять тем только людям и со вниманием слушать только тех ораторов, которые всегда выступают с наиболее враждебными и суровыми предложениями относительно карфагенян; врагами своими и предателями считать людей, которые высказываются в смысле противоположном. [Читателю не напоминают эти приемы в «информационной войне» нечто из современности?]
Сказав это, Автарит далее советовал пытать и казнить Гискона, захваченных вместе с ним товарищей и пленных позже карфагенян. Так как солдаты понимали его речь, то Автарит пользовался в их собраниях огромным влиянием. Благодаря долголетней военной службе он научился финикийскому языку, с которым большинство воинов было хорошо знакомо, потому что раньше они долго служили у карфагенян. Вследствие этого Автарит встречен был единодушным одобрением в собрании и удалился, напутствуемый похвалами.
Хотя из каждого народа выделились и выступили вперед многие солдаты и, памятуя прежние благодеяния Гискона, желали, по крайней мере, не допустить до пытки, но не было никакой возможности понять хоть что-нибудь из того, что говорилось, потому что говорили многие разом и каждый на своем языке.
Когда, наконец, стало понятно, что требуется отмена пытки, а кто-то из сидящих произнес: “Бей!”, солдаты разом побили камнями всех выступивших вперед. Родственники вынесли трупы убитых, как бы истерзанные зверями.
[Так сторонники Матоса и Спендия поступили со «своими»! Дальнейшее, увы, слишком предсказуемо].
Гискона и его товарищей, всего до семисот человек, Спендий велел вывести за вал, удалить на небольшое расстояние от стоянки и прежде всего, отсечь им руки.
Начало сделано было с Гискона, того самого, которого незадолго перед тем они предпочли всем карфагенянам, величали своим благодетелем и которому доверили решение спорного дела. По отсечении рук несчастным отрезали носы и уши; изувеченным перебили голени и заживо еще бросили в какую-то канаву.
При известии об этом несчастии карфагеняне бессильны были сделать что-либо; негодующие и печальные по случаю бедствия, они отправили посольство к Гамилькару и другому военачальнику ‒ Ганнону с просьбою о помощи и об отмщении несчастных.
К злодеям посланы были глашатаи за получением трупов. Но те не выдали замученных и объявили, чтобы впредь не посылали к ним ни глашатая, ни посла, так как их ждет та же участь, какая постигла теперь Гискона.
На будущее время они постановили и одобрили решение: всякого захваченного в плен карфагенянина предавать мучительной смерти, а всякого союзника их отсылать по отсечении рук в Карфаген. Постановление свое они исполняли неукоснительно».
Проказа души
Полибий, описавший все вышесказанное, замечает, что души людей, как и тела их, могут болеть болезнью, подобной проказе, и они начинают гнить и медленно разлагаться, хотя по виду это все тот же человек. Такая ужасная участь постигла души наемников.
«Взирая на это, всякий согласится, что бывают случаи, когда не только какие-нибудь нарывы и наросты на теле становятся злокачественными и не поддаются лечению, но еще больше гораздо души людей.
Действительно, при нарывах, если подвергнуть их лечению, бывает иногда так, что, раздражаемые лечением, они тем быстрее распространяются; если же лечение приостановить, то по самой природе своей они разъедают прилегающие места и не проходят до тех пор, пока не будет поражено все тело.
Подобно этому, и в душе часто образуются черные гнилостные болячки, и тогда человек обращается в нечестивейшую кровожаднейшую тварь.
Если таким людям оказывать снисхождение и милость, они принимают это за коварство и хитрость и по отношению к милостивым становятся еще вероломнее и жесточе.
Если же покарать их, ярость их возрастает, и нет ничего столь отвратительного или ужасного, к чему они не были бы способны, самую разнузданность вменяя себе в заслугу.
Наконец, они дичают совершенно и теряют свойства человеческой природы».
Приведя диагноз неизлечимой никакими средствами душевной болезни, поразившей отныне души мятежников, Полибий указывает на ее истоки.
«Источником такого расположения и главнейшею причиною его должно почитать испорченность нравов и дурное воспитание с детства. Содействует этому многое, больше всего наглость и корыстолюбие каждого начальника.
Все это имело место в то время в массе наемных солдат, а наибольше в среде начальников».
Гамилькар становится избранником армии
Повязав мятежников круговой порукой массового убийства Матос, Спендий и Автарит рассчитывали заставить их добиваться победы любыми средствами. Надежд на примирение с карфагенцами отныне не было. Речь могла идти теперь только о войне на уничтожение.
Действительно, если до описанных надругательств над Гисконом и его спутниками, можно было в какой-то степени сочувствовать мятежникам, а в их действиях была своя правда, то сейчас ими было совершено сатанинское по своей жестокости действо, после которого они уже не могли рассчитывать на милость «богов и людей».
Гамилькар также оставил попытки вразумить своих бывших солдат и примкнувших к ним ливийцев. «Попадавших в его руки неприятелей в схватке он убивал на месте, а доставленных пленных бросал на растерзание зверям, ибо истребление врагов вконец почитал единственным средством решить борьбу». И Гамилькара можно понять.
Ввиду сохраняющегося многократного численного превосходства неприятеля, «Гамилькар призвал к себе Ганнона [Великого] в надежде соединенными силами положить скорейший конец войне». Следует отметить, что, судя по совокупности фактов, Гамилькар не столько «призвал к себе Ганнона», сколько выполнил просьбу совета старейшин, переживающего пока шок от своей «мудрой попытки» сэкономить на солдатском жаловании. Ганнон был ставленником и вождем олигархической группировки, которая желала иметь своего человека в войсках.
Но соединить в единомысленное целое прямого и жесткого солдата Гамилькара и «либерального» военачальника-олигарха Ганнона было задачей трудно достижимой. «Военачальники после соединения своих отрядов так сильно поссорились между собою, что не только теряли благоприятные для борьбы моменты, но взаимными распрями многократно давали неприятелю возможность вредить им».
Надежды карфагенцев на скорое победное окончание войны вновь отодвинулись в непонятное далеко. В результате, совет старейшин был вынужден предложить одному из командующих по выбору солдат покинуть войска.
Нетрудно понять, что солдатское предпочтение было оказано Гамилькару.
Ганнон удалился от дел, уведя с собою часть войск. Судя по всему, у него был свой контингент, подчиненный ему как «генерал-губернатору» Ливии. Вообще, очевидно, что за Ганноном стояли весьма влиятельные силы Карфагена, так как, по-хорошему, за все его художества и трибунала мало.
Зато отныне Гамилькар стал считать себя не столько карфагенским магистратом, сколько солдатским вождем. Теперь в своих взаимоотношениях с карфагенскими «власть предержащими» он мог рассчитывать в основном на своих воинов, что так пригодится ему в недалеком будущем.
Несчастья Карфагена нарастают
Между тем, мятеж еще отнюдь не был подавлен, и Карфаген никак не мог чувствовать себя победителем. Несчастьям вообще свойственно наслаиваться друг на друга.
Так, «запасы [продовольствия] подвозимые из так называемых у карфагенян Эмпорий [карфагенских поселений в районе Малого Сирта], те запасы, на которые они возлагали наибольшие надежды касательно прокормления войска и снабжения его всеми нужными предметами, погибли на море от бури».
«В то же самое время наемные солдаты, составлявшие гарнизон в Сардинии, соревнуя Матосу и Спендию, восстали против карфагенян, находившихся на острове. Бостора, бывшего в то время начальником вспомогательных войск, они заперли в кремле и убили вместе с его согражданами.
Когда карфагеняне снова отправили Ганнона [так называемого Ганнона Сардинского, не путать с Великим] военачальником во главе войска, это последнее покинуло его и передалось мятежникам; самого военачальника они взяли в плен и тотчас распяли на кресте.
После этого восставшие предавали всех карфагенян на острове неслыханным, изысканным мучениям и смерти, а затем покорили своей власти города и стали обладателями острова, пока не поссорились с сардинцами и не были выгнаны в Италию.
Так потеряна была для карфагенян Сардиния, остров замечательный по величине, многолюдству населения и по своему плодородию». А заодно бывший источником дополнительного снабжения Карфагена продовольствием, особенно в трудные для того времена.
«Довершением бедствия было отпадение городов Гиппакрита и Утики, единственных в целой Ливии, которые не только мужественно переносили тягости настоящей войны, но оказали упорное сопротивление врагу во времена Агафокла и при вторжении римлян в Ливию, словом, всегда оставались верными карфагенянам.
Напротив, теперь без всякого повода города эти перешли на сторону ливийцев и вместе с переменою обнаружили нежнейшее расположение и доверие к мятежникам. Мало того: по отношению к карфагенянам они проявили непримиримую злобу и ненависть.
Так, явившийся к ним от карфагенян вспомогательный отряд, около пятисот человек, они истребили вместе с начальником его, сбросив всех их со стены, а самый город передали ливийцам. Карфагенянам мятежники отказали даже в просьбе похоронить несчастных.
Матос и Спендий, ободренные этими удачами, приступили к осаде самого Карфагена».
Гамилькар выручает Карфаген
Но и тут Карфаген спасли находчивость и военная удача и воинское искусство Гамилькара. Из осажденного города к нему пробился отряд под командованием некоего Ганнибала.
«Благодаря этому Гамилькар вместе с Ганнибалом и Наравасом делал набеги на страну и отрезывал Матосу и Спендию пути к подвозу припасов. Наибольшую услугу в этом деле, равно как и во всех других, оказывал ему нумидиец Наравас.
Нумидийская конница
Таково было положение войск на открытом поле».
Как видим, своими рейдами Гамилькар, Ганнибал и Наравас парализовали доставку продовольствия в лагерь осаждавших Карфаген мятежников.
В результате, «Матос и Спендий оказались в положении столько же осаждающих, сколько и осаждаемых. В получении припасов Гамилькар стеснил их до того, что они вынуждены были наконец снять осаду».
Ущелье Пилы – последний оплот мятежников
«Немного времени спустя они [Матос и Спендий] выбрали храбрейших солдат из наемников и ливийцев, всего около пятидесяти тысяч человек, в том числе и ливийца Зарзаса с его отрядом, снова выступили в поход, причем шли бок о бок с неприятелем и наблюдали за Гамилькаром.
Из страха перед слонами и конницею Нараваса мятежники избегали равнин; напротив, старались захватывать местности гористые и ущелья. В это время вследствие своей неопытности они терпели частые поражения, хотя нисколько не уступали противнику в смелости и предприимчивости.
Как и следовало ожидать, тогда обнаружилось на деле все превосходство точного знания и искусства полководца перед невежеством и неосмысленным способом действий солдата.
В самом деле, Гамилькар истребил множество мятежников без битвы, потому что умел в небольших делах отрезывать им дорогу к отступлению и, подобно искусному игроку, запирать их.
Многие другие были перебиты в больших сражениях, причем он или заводил врагов в засады, о которых те и не подозревали, или внезапным и неожиданным появлением, днем или ночью, наводил на них ужас. Всех, кого только захватывал в плен, он бросал на растерзание зверям».
Что же, «эра милосердия» окончилась, и не по вине Гамилькара. Дальнейшая мягкость лишь усилила бы сопротивление врага, и затянула военные действия. А так, война вступила в свою завершающую стадию, стремительно приближающуюся к развязке.
Гамилькар Барка
Измотав силы противника в крупных и мелких столкновениях, Гамилькар добился того, что повстанцы разделились: одна их часть под командованием Матоса обосновалась в Тунете, а большая часть ‒ порядка сорока тысяч человек, ‒ которую возглавляли Автарит и Спендий, была заперта в местности, которую именуют Прион, или ущелье Пилы.
Как комментирует Полибий «Гамилькар совершенно неожиданно расположился лагерем против мятежников в местности, неудобной для врага, но выгодной для его собственного войска.
И поставил противника в такое положение, что тот не отваживался на битву, но не мог и бежать, так как со всех сторон окружен был рвом и валом, наконец доведен голодом до того, что люди поедали друг друга. Так постигала их достойная кара от божества за нечестивое злодеяние, совершенное над другими.
Идти в битву они не осмеливались, предвидя верное поражение и наказание в случае плена; о примирении никто и не напоминал, потому что они сознавали свои преступления. Согласно обещаниям вождей, наемники все ждали помощи от Тунета, а пока терпели всевозможные лишения.
После того, как съедены были пленные, которыми, о ужас, питались мятежники, после того, как съедены были рабы, а с Тунета не было никакой помощи, начальникам явно угрожала месть разъяренной бедствиями толпы.
Тогда Автарит, Зарзас и Спендий порешили передаться неприятелю и вступить в переговоры о мире с Гамилькаром. Отправив глашатая к карфагенянам и получив от них согласие на прием посольства, мятежники в числе десяти явились к карфагенянам.
Гамилькар обратился к ним с такого рода условиями: “Да будет дозволено карфагенянам выбрать из неприятелей по своему усмотрению десять человек, а все прочие уйдут в одних туниках”.
Когда условие было принято, Гамилькар тотчас объявил, что, согласно уговору, он выбирает присутствующих. Так карфагеняне получили в свои руки Автарита, Спендия и прочих знатнейших предводителей.
Когда ливийцы заметили, что вожди их схвачены, и ничего не знали об условиях мира, они приняли это за измену и бросились к оружию.
Но Гамилькар окружил ливийцев слонами и прочим войском и всех положил на месте, а было их свыше сорока тысяч человек. Местом этого происшествия был Прион. Название свое оно получило от сходства по виду с орудием [пила], которое теперь и называется этим именем.
Рассказанной выше победой Гамилькар снова оживил в карфагенянах надежду на лучшее будущее, хотя они уже отчаялись было в спасении».
Судьба как бы нарочно
Теперь в Ливии остался только «центр силы» мятежников ‒ в Тунете. Матос по-прежнему удерживал его. Отряды Гамилькара, Ганнибала и Нараваса принуждали ливийские города один за другим складывать оружие и прекращать сопротивление, а затем осадили в Тунете Матоса.
Гамилькар обложил город с двух сторон, поручив Ганнибалу занять подходы к Тунету, ведущие из Карфагена, а сам подошел к нему с юга.
Картина войны. Бордовым обозначены мятежные города, темно-зеленым ‒ лояльные Карфагену. Бордовые линии ‒ перемещения мятежников, черные ‒ Гамилькара, зеленые ‒ Ганнона и Ганнибала.
Основные события: 1 ‒ наёмники восстают и занимают Тунис; 2 ‒ осада Утики и Гиппакрита;
3 ‒ Ганнон снимает осаду с Утики; 4 ‒ битва за Утику. Ганнон побежден; 5 ‒ Гамилькар покидает Карфаген и побеждает мятежников в битве при Баграде; 6 ‒ кампания Гамилькара;
7 ‒ битва в ущелье Пилы. Смерть Спендия, Зарзы и Автарита; 8 ‒ осада Туниса. Смерть Ганнибала;
9 ‒ армия Ганнона присоединяется к Гамилькару; 10 ‒ битва возле Лептиса. Матос побежден
На открытом пространстве, хорошо видном с городских стен, устроили показательную казнь: Спендия и остальных пленников, захваченных в ущелье Пилы, прогнали по дороге и распяли на виду у всех. И тут Судьба, Тюхэ или Фортуна, в зависимости от ее русского, греческого или римского звучания, сыграла с победоносными осаждавшими одну из своих злых шуток.
«Между тем Матос, заметив безпечность Ганнибала и излишнюю самоуверенность его, сделал нападение на его стоянку, причем множество карфагенян было убито, все прочие бежали из стана. Мятежники завладели всем обозом и взяли в плен Ганнибала.
Тут же они подвели его к кресту Спендия, сняли повешенного и после жестоких мучений над Ганнибалом повесили живого еще на том же кресте, а затем убили тридцать знатнейших карфагенян над трупом Спендия.
Судьба как бы нарочно поставила этих людей рядом, дабы доставить обоим противникам случай одному вслед за другим проявить чрезмерную месть».
Гамилькар не смог помочь своему незадачливому соратнику, так как вследствие большого расстояния между лагерями своим и Ганнибала он узнал о нападении неприятеля из города слишком поздно.
Получив же донесение о казни Ганнибала, Гамилькар отошел от Тунета к устью река Баграда, к месту, с которого два года назад началась его личная война с бывшими своими солдатами, и там устроил временный лагерь.
Олигархическая группировка поднимает голову
Похоже, что, воспользовавшись этим неприятным эпизодом затянувшейся уже на три года войны с наемниками, который даже Полибий именует серьезным поражением, в Карфагене вновь усилилась, притихшая было, олигархическая группировка.
И группировка эта приложила все усилия, чтобы вновь навязать Гамилькару в «сотоварищи» своего вечного ставленника Ганнона Великого. Как почти единодушно пишут все историки Ливийской войны, дабы «помирить их и совместно действовать во благо Карфагена». Читателю, надеюсь, ясно из предыдущего, что пользы Гамилькару от Ганнона было, как от гири на ногах. Но покойный Ганнибал своим «легкомыслием до смерти» не оставил ему выбора.
Когда читаешь в солидных трудах, что теперь, благодаря дружным и согласованным действиям видных карфагенских полководцев, удалось окончательно победить мятежников, то, право становится то ли смешно, то ли грустно от такого вопиющего непонимания случившегося.
Совершенно ясно, что лучший полководец Первой Пунической войны добил бы после небольшой перегруппировки силы мятежников, ослабленные потерей основной частью армии в ущелье Пилы. И олигархи Карфагена понимали это не хуже нас с вами.
А вся история «примирения» его с Ганноном нужна была исключительно для того, чтобы втянувшая Карфаген в жестокую войну с собственной армией олигархическая группировка, могла с гордостью говорить о своем крупном вкладе в победу.
Что и произошло в действительности.
[Нечто подобное можно ожидать и у нас, по победном окончании спецоперации по денацификации Украины].
Короче говоря, прикрывшись лозунгом «национального единства», карфагенскому совету старейшин удалось вернуть вечного Ганнона из политического небытия. И на протяжении следующих 35 лет, как у нас будет возможность убедиться, он неизменно будет возглавлять «антибаркидскую» фракцию в сенате. Сыграв немалую роль в поражении Карфагена и во Второй Пунической войне.
Разумеется, Карфаген проиграл бы ее и без Ганнона, но ненулевую роль в поражении он, равно как и вся олигархия Карфагена, сыграли.
Развязка
А пока «помирившиеся» Ганнон и Гамилькар «единодушно» гоняли остатки войск Матоса вдоль Ливийского побережья, пока не удалось навязать остаткам мятежников решительное сражение у города Лептис, которое те неизбежно проиграли.
«Побеждаемый в небольших стычках, происходивших у города, именуемого Лептисом, и у некоторых других, Матос, наконец, отважился решить дело в большом сражении, чего желали и сами карфагеняне. Приняв такое решение, противники призывали к битве всех своих союзников, стягивали из городов свои гарнизоны, как бы собираясь покончить все одним ударом.
Когда с обеих сторон все было готово к нападению, противники выстроились в боевой порядок и разом бросились друг на друга. Победа была на стороне карфагенян, и большинство ливийцев пало в самой битве; прочие бежали в какой-то город и вслед за тем сдались; сам Матос попал в плен.
После этой битвы остальные части Ливии не замедлили покориться карфагенянам.
Упорствовали в возмущении только Гиппакрит и Утика, ибо они с самого начала лишили себя всякой надежды на пощаду и снисхождение, и потому никак не могли просить о мире. И в таких преступлениях много значит умеренность и воздержание от непоправимых увлечений.
Ганнон и Барка расположились лагерями, один у одного города, другой у другого и вскоре принудили осажденных к сдаче на условиях, поставленных победителем.
Так кончилась война, причинившая было карфагенянам величайшие затруднения; теперь они не только снова завладели Ливией, но и достойно покарали виновников возмущения.
В заключение войско в триумфальном шествии через Карфаген подвергло Матоса и сообщников его всевозможным истязаниям.
Почти три года и четыре месяца [241-238 гг.] вели войну наемники с карфагенянами, из всех известных нам в истории войн самую жестокую и исполненную злодеяний».
Гамилькар выиграл эту войну и спас на этот раз Карфаген, уничтожив при этом более 20 тысяч своих бывших солдат – ветеранов Сицилии.
Нам осталось рассказать о его дальнейшей судьбе главного героя этой войны, со стороны Карфагена – Гамилькара Барки, и что не менее важно, о совершенно неожиданной роли Рима в победном окончании Карфагеном его войны с собственной армией.
Продолжение следует
