Первая Пуническая. Война за обладание морем

Часть 1

Часть 2

 

Волнующие события нашей спецоперации по денацификации Украины своей очевидной актуальностью отодвинули на второй план изложение событий войны Первого Рима с Карфагеном за гегемонию в тогдашней ойкумене. Но эта задержка позволила автору по-новому взглянуть на события той давней войны, и найти в ней несомненные аналогии с нынешней войной уже Третьего Рима с Карфагеном современным, для которого та же Украина является лишь орудием в его вечной войне против Вечного Рима.

Более того, понимание глубинной сущности победы Рима в той войне, ‒ войне за саму возможность его существования, ‒ будет очень полезно для понимания значения текущего сражения глобальной войны за существование уже Третьего Рима, и уяснения необходимого условия для одержания нами победы в этой войне.

 

 

III

Рим: Путь к победе

(247-241)

«Мы за ценой не постоим»!

О превосходстве тотального сознания над либеральным

 

Гибель римского флота полностью отдала море в руки карфагенян. Их господство на море к концу 249 года было практически полным, как в начале войны ‒ и это после стольких славных побед римлян над ними в предшествующие годы!

У Карфагена к новому 248 году возник уникальный шанс перехватить стратегическую инициативу в войне. Но жизнь показала, что, несмотря на все свалившиеся на них благоприятные условия, карфагенцы стратегическую инициативу перехватить не смогли.

И первопричиной этого стали не только действия римлян, на тот период по понятным причинам ограниченные, но действия собственного руководства Карфагена, к усилиям «сверх нормы» оказавшегося категорически не способным.

Здесь едва ли не впервые сказалось онтологическое преимущество «римского» режима, который в те года без особого преувеличения можно характеризовать как «всенародный», перед олигархическим режимом Карфагена.

Римляне времен Пунических войн с пониманием отнеслись бы к известным и дорогим нам словам: «мы за ценой не постоим». А вот «отцы» Карфагена «цену», которую стоит платить за войну, вернее даже – за победу в войне, знали, как им казалось, очень хорошо.

И переплачивать не хотели, а вернее – не могли. Прежде всего, психологически. То, что в случае проигрыша им, возможно, придется заплатить много больше, таинственным образом ускользало из их делового сознания.

С этим феноменом мы столкнемся и во Второй Пунической войне, где рассмотрим его более подробно. Хотя предварительный вывод можно сделать и сейчас:

К тотальным усилиям даже для своего спасения, а еще точнее – для спасения собственной страны, олигархический режим в принципе не способен.

И эта истина вполне актуальна и в наши дни.

Возвращаясь в 249 год ‒ год консульства Клавдия Пульхра и Юния Пулла, подчеркнем. После внезапных побед над римским флотом, дополненных природными катастрофами, карфагенский флот мог сыграть решающую роль в ставшей вновь возможной победе Карфагена над Римом.

К примеру, с легкостью перерезать сообщение Рима с Сицилией и блокировать италийское побережье, пока в Карфагене будет сформирована новая армия для снятия осады с Лилибея и дальнейшего освобождения острова от римских войск.

Для этого надо было всего лишь предпринять те самые сверхусилия, о которых шла речь выше. И предпринять срочно! Но карфагенские олигархи этого сверхусилия не совершили.

Не смогли совершить по самой внутренней сути своей.

Напротив, римляне после понесенного поражения только еще сильнее сплотились в своей решимости вести войну до победного конца. Как комментирует Полибий поражение римского флота под Дрепанумом: «Однако и после этих неудач римляне до того были преисполнены жаждою всемирного владычества, что изыскивали все средства, какие были в их власти, дабы продолжать борьбу без перерыва».

Полибий писал свою историю уже после захвата Римом Греции, после Третьей Пунической войны (149-146), после осады и разрушения Карфагена, в которых он и сам принимал участие. После этих свершений Рим действительно стал владыкой средиземноморской Ойкумены. И отблеск этого грядущего величия Рима не мог не лечь и на главы о Первой Пунической.

Проявленные же римлянами сверхусилия в ту Первую войну, о которой у нас сейчас речь, были вызваны к жизни, по глубокому моему убеждению, не «жаждою всемирного владычества», а природной римской стойкостью, которая веками вела «вперед и вверх» этот необыкновенный город потомков троянского царевича и его соратников.

Война для римлян могла быть только «до победного конца» или «последнего солдата».

И никак иначе.

Все остальное – лишь следствие этой установки римского народного сознания. Сознания, очевидно тоталитарного, в отличие от либерального «народного» сознания карфагенян.

 

Для них не существует ничего невозможного

 

Как ни тяжело шла осада Лилибея, римляне ее не прекратили. Консул Луций Юний Пулл прибывший в стан осаждавших, вскоре частично реабилитировал себя за утрату флота. Военной хитростью он захватил расположенную между Дрепанумом и Панормом исключительно важную в стратегическом отношении гору Эрикс вместе с одноименным городом.

Теперь во власти карфагенян на Сицилии остались только Лилибей и Дрепанум.

Были проведены и перестановки в высшем командовании римской армии. Для улучшения управления сенат постановил отозвать в Рим Красавчика Публия Клавдия, как «не оправдавшего», а вместо него назначить диктатора. Но вот выбрать кандидатуру диктатора было, почему-то, предложено самому «не оправдавшему» ‒ не сразу и оценишь сенатское чувство юмора!

Но Красавчик Клавдий оценил его в полной мере, не без издевки предложив сенату диктатора в лице своего писаря Клавдия Глиция. И хотя на утверждение того в должности даже у сената чувства юмора не хватило, все же до конца жизни Клавдий Глиций появлялся на торжественных мероприятиях в одеянии, отмеченном знаками диктаторского отличия.

Реально первым диктатором, ведшим войну за пределами Италии, стал Атилий Калатин, и начальником конницы при нем Цецилий Метелл. Источники не содержат свидетельств того, чтобы новые полководцы добились сколько-нибудь ощутимых результатов, но их назначение само по себе говорит об огромном значении, которое придавало затянувшейся войне римское общество и его руководство.

Полибий говорит полуукоризненно, полувосхищенно об этом римском упорстве:

«Вообще римляне во всех случаях действуют силою, и раз какая-либо цель поставлена, они считают для себя обязательным достичь ее, и раз принято какое-либо решение, для них не существует ничего невозможного.

[Очень сиюминутная мысль!]

Часто благодаря такой стремительности, они осуществляют свои замыслы, но подчас терпят и тяжелые неудачи, особенно на море. Действительно, на суше, где они имеют дело с людьми и с человеческими средствами борьбы, римляне большею частью успевают, потому что равные силы они одолевают натиском; здесь лишь изредка терпят они неудачи.

Напротив, большие бедствия постигают их всякий раз, когда они вступают в борьбу с морем и небом и действуют с тем же упорством. Так случилось тогда и много раз случалось раньше, так будет и впредь, пока они не отрекутся от той ложной отваги и упрямства; теперь они воображают, что им можно идти − по морю ли то, или по суше − во всякое время»^[1].

Но молодцы были ребята!

 

248 год. КОНСУЛЫ: Гай Аврелий Котта - Публий Сервилий Гемин

 

Консулы Котта и Гемин продолжали операции против Лилибея и Дрепанума, блокировали действия карфагенян, опустошали земли их союзников. Припасы они получали по суше.

Карталон безрезультатно действовал в Сицилии, совершил набег на Италию, но отступил из-за приближения городского претора.

Истек срок римско-сиракузского мира. Римляне заключили с Гиероном вечный союз, отменив для него все ежегодные подати.

 

Молния над Римом – первые всполохи

 

247 год. КОНСУЛЫ: Луций Цецилий Метелл - Нумерий Фабий Бутеон

 

249-247 – рейды и десанты

 

После дрепанумского сражения прошло два года. За это время преимущество все более переходило от карфагенян к римлянам, но и они были близки к окончательной победе немногим более, чем семнадцать лет назад. Их выручало то, что карфагеняне, бездарно растеряв свое полученное в 249 году превосходство, отсиживались в осаждаемых крепостях, не предпринимая ничего серьезного.

Даже свое превосходство на море карфагенцы реализовали отнюдь не в полной мере. Более того, один из авторов, описывающих Пунические войны, ‒ Зонара, ‒ сообщает об интересном эпизоде этого периода войны, относящемся к 247 году. Некая эскадра римских кораблей, выйдя из Панорма, вошла в гавань города Гиппона Ливийского. То ли маневр был осуществлен ночью, то ли карфагенцы просто не ожидали такого наглого вторжения разгромленного противника. Но сопротивления оказано не было.

Римляне высадились в гавани города, разрушили и сожгли все, что смогли в его центре и, на закуску, спалили карфагенские корабли, стоявшие в гавани на рейде. В отместку карфагенцы подняли цепь, перегораживающую вход в бухту, тем самым заперев римскую эскадру в ней.

Но римляне не растерялись. Сначала команды перебегали на корму своего корабля, который «въезжал» на цепь своим носом; потом, дружно бросались на бак, в результате чего добротно, «по-римски» сделанное судно соскальзывало с цепи по другую ее сторону. Похоже, что при отходе имел место морской бой с карфагенскими судами, завершившийся поражением последних.

Очевидно, что римляне страстно желали и вполне могли организовать такой рейд для сокрушения инфраструктуры противника в его логове. Кораблей для него много не требовалось, к тому же могли быть привлечены и суда союзников и частных лиц.

В том же году римский десант численностью около тысячи человек был высажен на острове Пелий вблизи дрепанумской гавани. Смыслом и целью этой операции могло быть только усиление контроля за подходами к Дрепануму и повышение эффективности блокады города. Какую роль мог сыграть высаженный на Пелий гарнизон станет ясно из дальнейшего[2].

 

Война Гамилькара Барки

 

Но к 247 году относится гораздо более значимое событие, определившее не только течение Первой Пунической войны до 241 года, но в значительной степени предопределившее и неизбежность Второй Пунической войны.

В 247 году в командование карфагенской армией в Сицилии вступил тридцатилетний Гамилькар – брат Мелькарта в переводе с карфагенского, ‒ по прозвищу Барка – Молния.

Эта боевая кличка стала фамильным прозвищем. Когноменом, по-римски[3].

Жизнь человека, сыгравшего одну из ключевых ролей в завершении Первой Пунической войны и подготовке Второй, до получения этого поста практически неизвестна и восстанавливается весьма приблизительно. По наиболее распространенной версии, Гамилькар принадлежал к одной из старейших и наиболее влиятельных аристократических семей Карфагена, ведущих свое происхождение от основателей города, выходцев из финикийского Тира.

Однако есть иная версия происхождения семьи Барка, которой придерживается в своей биографии Ганнибала Барки американский историк, писатель и разведчик Гарольд Альберт Лэмб (1892-1962). Он считает, что Баркиды род греческого происхождения из города Кирена[4], не принадлежащий к числу старейших семейств Карфагена. По своему духу Баркиды, если судить по двум самым известным представителям этого рода – самому Гамилькару, и особенно его знаменитому сыну, действительно были далеки от олигархов Карфагена.

Гамилькар Барка как зубами вцепился в оставшиеся под контролем Карфагена сицилийские крепости. Говорят, с Гамилькаром был и его маленький сын Ганнибал, в недалеком будущем самый упорный и самый опасный враг Рима. Похоже, Ганнибал и родился в Сицилии. Хотя, возможно, Гамилькар забрал его с собою из Карфагена, чтобы не попал младенец в жаркие объятия Баала. Во всяком случае, датой рождения Ганнибала Барки считается именно 247 год.

Практически единодушно мнение, что изображению бога Мелькарта на монете из Нового Карфагена, что в Испании, приданы черты его «брата» Гамилькара Барки, а потому мы можем составить себе некоторое представление об облике полководца, хотя портрет и стилизован в духе современной исполнителю эллинистической манеры.

 

 

Гамилькар Барка

 

Художнику, который, несомненно, стремился не только добиться внешнего сходства, но и дать психологическую характеристику модели, удалось передать твердость воли, решительность и суровость властного и уверенного в себе воина-аристократа, похожего на греческих героев.

Плотно сжатые тонкие губы, курчавая борода, пронизывающий взгляд. Перед нами солдат, который не остановится ни перед чем в достижении поставленной цели.

Античная традиция приписывает Гамилькару Барке государственную мудрость, презрение к опасности, исключительное воинское мастерство. Он никогда никого не посвящал в свои замыслы, чтобы противник не узнал о них, а его воины не были бы приведены в смятение размышлениями о тех опасностях, какие им предстоят.

Назначение Гамилькара на такую ответственную должность можно считать одним из самых удачных шагов карфагенского правительства за всю войну. В Карфагене надеялись, что такому человеку удастся вывести военные действия из тупика и добиться победы.

Заняв этот пост, Гамилькар принял фактически на себя всю ответственность за исход войны с Римом. Назначение его отдельной строкой отмечает Полибий: «Карфагеняне назначили после этого полководцем Гамилькара, прозывавшегося Барка, и ему вручили командование флотом»[5].

 

Гамилькар выходит на арену войны

 

Гамилькар, получив командование, сразу приступил к активным боевым действиям, и подверг атакам с моря италийские области Локриду и Калабрию.

Затем, перенеся внимание на Сицилию, он занял область между Эриксом и Панормом, называемую «На Герктах», или Эйркте ‒ ныне гора Монте Пеллегрино. Для лагеря им была выбрана очень выгодная и вместе с тем рискованная позиция на дороге, ведущей из гавани у подножия горы к ее вершине. Кроме нее на вершину Эйркте вели только два достаточно трудных пути.

С римской стороны в 247 году консул Луций Цецилий Метелл вел операции против Лилибея, а Нумерий Фабий Бутеон – против Дрепанума.

В 247 году наблюдаются также признаки финансового истощения воюющих сторон. По Аппиану, именно из-за отсутствия денег римляне отказались от морской войны. Но еще большую роль сыграли гигантские потери в личном составе.

Карфагеняне, упустив свой шанс переломить ход войны в 249 году, попытались с запозданием сделать это в 247, попросив заем в 2 тысячи талантов у Египта. Но время было упущено раз и навсегда, и Египет, почувствовав, на чьей стороне сила, денег дать Карфагену отказался.

В результате карфагенский флот вместо того, чтобы стать орудием победы, фактически исчез с театра войны как действенная сила практически до ее конца. Причем к 241 году у карфагенцев отсутствовали подготовленные экипажи для кораблей. Напомним, что у Карфагена была лучшие на западе Средиземноморья судостроительные мощности, и столетние морские традиции. А римляне всему учились во время войны.

С 246 по 243 год в Сицилии шла преимущественно позиционная война, с римской стороны яркими победами не отмеченная, и выделять отдельно консульские годы особого смысла нет. Поэтому просто приведем общий список консулов «по старшинству» за эти годы.

 

246	Маний Отацилий Красс (во 2-й раз) Manius Otacilius Crassus	Марк Фабий Лицин Marcus Fabius Licinus
245	Марк Фабий Бутеон Marcus Fabius Buteo	Гай Атилий Бульб Gaius Atilius Bulbus
244	Авл Манлий Торкват Аттик Aulus Manlius Torquatus Atticus	Гай Семпроний Блез (во 2-й раз) Gaius Sempronius Blaesus
243	Гай Фунданий Фундул Gaius Fundanius Fundulus	Гай Сульпиций Галл Gaius Sulpicius Gallus

 

А теперь постараемся осветить общий ход этой войны, главным героем которой стал Гамилькар Барка, опираясь на труды главного описателя этой войны, нашего старого знакомца Полибия, стратега и летописца.

 

Гамилькар Барка «на Герктах»

 

Полибий предваряет свое изложение «войны Гамилькара» рассказом о том, как консул Луций Юний Пулл занял гору и город Эрикс, о чем уже говорилось выше, но для связности изложения повторим: «Консул Юний после кораблекрушения отправился в лагерь.

Горюя о понесенных потерях, он жаждал новых славных подвигов, чтобы в бою загладить прежние неудачи. Поэтому лишь только представился ему удобный случай, Юний хитростью захватил Эрикс, овладел святилищем Афродиты и городом. Эрикс ‒ тянущаяся вдоль моря гора Сицилии, на той стороне ее, которая обращена к Италии, между Дрепанумом и Панормом, ближе к границе Дрепанума.

По величине Эрикс далеко превосходит все горы Сицилии, кроме Этны. На плоской вершине этой горы находится святилище Эрикской Афродиты, по общему мнению, значительнейшее из всех святилищ Сицилии по богатству и роскоши.

Город расположен под горной вершиной; к нему ведет очень длинный и крутой путь. Гребень горы консул занял стражей, равно как и проход к ней от Дрепанума. Зорко оберегал он оба пункта, особенно подъем на гору, в том убеждении, что этим именно способом обеспечивает за собою обладание и городом, и целою горою.

Между тем карфагеняне избрали себе в военачальники Гамилькара, по прозванию Барка [247 год], и ему доверили командование флотом. Гамилькар взял с собою флот и отправился опустошать Италию. Был восемнадцатый год войны [246 год].

По опустошении Локриды и Бруттийских полей [Бруттий, ныне Calabria, область на южной оконечности Италии] Барка отплыл со всем флотом к Панормской области и занял местность, лежащую между Эриксом и Панормом и называющуюся «на Герктах»; по безопасности и удобствам для стоянки и долговременного пребывания войска она представляет наилучший пункт в Сицилии.

 

Карта северо-запада Сицилии. Эрикс находится рядом с Дрепанумом, а Эйркте чуть севернее Панорма

 

Действительно, гора эта со всех сторон обрывиста и над окружающею местностью поднимается на значительную высоту. Верхнее кольцо ее имеет в окружности не меньше ста стадий [100 стадий = 10 мор. миль = 18,5 км], а обнимаемое им пространство изобилует пастбищами и удобно для обработки, доступно действию морского воздуха и совершенно свободно от ядовитых животных.

Как со стороны моря, так и с той, которая обращена внутрь материка, гора имеет крутые неприступные обрывы; промежутки между ними могут быть легко и скоро укреплены.

Кроме того, на плоской вершине возвышается бугор, который служит вместе с кремлем и прекрасным наблюдательным пунктом над расстилающейся внизу страной.

У подножья горы есть гавань, удобная для перехода от Дрепанума и Лилибея к Италии и всегда имеющая воду в изобилии. К горе этой существует всего три прохода, очень трудных; два из них идут из материка, а один от моря.

На этом-то последнем пути расположился лагерем Гамилькар, что было большою смелостью, ибо он не имел на своей стороне ни одного города, ни на какую помощь не рассчитывал и врезывался в середину врагов.

Тем не менее, он причинял римлянам большие затруднения и подвергал их серьезным опасностям. Отправляясь отсюда своими кораблями, он прежде всего занялся опустошением италийского побережья до области кумеян.

Потом, когда римляне на суше перед городом Панормом расположились против него лагерем на расстоянии стадий пяти, Гамилькар в течение почти трех лет давал им битвы на суше частые и многообразные. Подробное описание их было бы невозможно.

Дело в том, что в борьбе замечательных кулачных бойцов, блистающих храбростью и искусством, когда они в решительном бою за победу неустанно наносят удар за ударом, ни участники, ни зрители не могут разглядеть или предусмотреть отдельных ударов и ушибов, хотя и могут получить довольно верное представление о ловкости, силе и мужестве борющихся по общему напряжению сил их и по обоюдному упорству в состязании.

Точно то же было и с военачальниками, о коих идет теперь речь. И в самом деле, историку нельзя было бы исчислить все поводы и подробности тех взаимных засад, наступлений и нападений, какие происходили между воюющими ежедневно, да и читателю описание это показалось бы утомительным и совершенно безполезным. Легче можно оценить названных выше военачальников из общего рассказа о борьбе и об окончательном исходе ее.

Ибо теперь испытаны были все военные хитрости, какие только знает история, все уловки, какие требовались обстоятельствами времени и места, все то, в чем проявляются необычайные отвага и сила. Однако по многим причинам решительная битва была невозможна: силы противников были равны, укрепления их были одинаково сильны и недоступны, а разделяющее стоянки расстояние было весьма незначительно.

Вот главным образом почему происходили ежедневно небольшие схватки и почему не могло быть какого-либо решительного дела. Всегда выходило так, что участвовавшие в бою гибли в самой схватке, а все те, кому удавалось отступить, быстро укрывались от опасности за своими окопами, откуда снова выходили на битву»[6].

 

«Слоеный пирог» на горе Эрикс

 

«Вдруг судьба подобно ловкому устроителю состязания вывела воюющих из описанного выше положения, заменила прежнюю борьбу более опасною, а заперла на меньшем еще пространстве. Именно: так как римляне занимали вершину Эрикса и его подножье, о чем сказано у нас выше, то Гамилькар овладел городом эриклян, лежащим между вершиною и разбитым у подошвы горы лагерем.

Теперь те римляне, которые занимали вершину горы, мужественно выдерживали борьбу и лишения осаждаемых.

С другой стороны, карфагеняне обнаруживали невероятную стойкость, ибо неприятель теснил их со всех сторон, жизненные припасы получались с трудом, потому что сообщение с морем они имели в одном только месте и в одном направлении.

И здесь обе стороны пустили в ход одна против другой всю изворотливость и силу, какие потребны в деле осады, претерпели всевозможные лишения, испытали все виды нападения и обороны, пока наконец “не пожертвовали победного венка богам”.

Не потому, как уверяет Фабий, что не в силах были терпеть дольше, но потому что сделались нечувствительными к страданиям и неодолимыми.

И в самом деле, прежде чем одним удалось одолеть врага, хотя и на этом месте противники боролись в течение двух лет, конец войне положен был иным способом.

Таково было положение дел на Эрикс и в сухопутных войсках, а государства противников уподоблялись породистым дышащим боем петухам. [Красиво излагает стратег!]

Не раз такие птицы, потеряв от изнеможения способность владеть крыльями, находят себе опору в собственной отваге и продолжают наносить друг другу удары, пока наконец невольно не кидаются друг на друга, быстро сцепляются, и тогда один из них падает замертво.

Подобно этому римляне и карфагеняне, утомленные трудами непрерывной борьбы, истощены были вконец, а налоги и расходы, удручавшие их долгое время, подорвали их силы.

Так и римляне сохраняли душевную твердость, хотя уже в течение почти пяти лет [248-243 гг.] совершенно отказались от моря частью вследствие понесенных неудач, частью потому, что считали для себя возможным кончить войну только сухопутными силами.

Теперь они увидели, что расчеты их не оправдались главным образом благодаря отваге военачальника карфагенян и решились в третий раз попытать счастья в морской войне.

Руководились они убеждением, что этим только способом война может окончиться выгодно для них, если предприятие поведено будет как следует, что, наконец, и удалось им.

Покинуть море в первый раз вынудили их обрушившиеся случайно бедствия, второй раз поражение в битве при Дрепануме. Теперь они делали третью попытку и, победив карфагенские войска на Эриксе, лишив их подвоза жизненных припасов со стороны моря, завершили борьбу.

То, что римлян наибольше побуждало к войне, был воинственный дух их. Средств для осуществления плана в государственной казне не было.

Но они были добыты благодаря рвению и любви к отечеству правителей государства»[7].

Как видим, война грозила затянуться до безконечности с непредсказуемым результатом.

К тому же, Барка, пользуясь господством на море, стал нападать на италийское побережье и захватывать пленных из числа жителей союзных Риму городов, чтобы потом обменять их на находящихся в руках римлян карфагенских пленников.

И тогда народ Рима, его лучшие люди смогли свершить «сверх-усилие», то самое усилие «сверх нормы», на которое оказалось неспособны олигархи Карфагена в канун 248 года.

К лету 242 года они на собственные средства построили Риму новый флот из двухсот пентер по образцу захваченного «скорохода» Ганнибала Родосца, с единственным условием-просьбой – в случае победы, компенсировать им затраты на строительство.

 

Финал Первой Пунической

 

242 год. КОНСУЛЫ: Гай Лутаций Катул - Авл Постумий Альбин

 

Консулом и командующим флотом в 242 году был избран Гай Лутаций Катул.

Помощником и вторым после него по команде стал претор Квинт Валерий Фальтон[8], поскольку второй консул Авл Постумий Альбин вынужден был остаться в Риме.

Дело в том, что Авл Постумий Альбин был фламином – жрецом Марса, и в этом качестве был в подчинении у великого понтифика. Великим же понтификом на 242 год был Луций Цецилий Метелл, известный нам победитель Ганнона при Панорме.

И Цецилий Метелл запретил Авлу Постумию покинуть Рим, сославшись на необходимость выполнять обязанности фламина ‒ оберегать религиозные святыни.

 

 

Авл Постумий Альбин

 

Не исключено, что этот шаг Метелла был одним из поздних проявлений борьбы между сословиями: верховный понтифик-плебей постарался использовать подчиненное положение фламина-патриция, чтобы ослабить власть патрициата и дать еще одному плебею дорогу к славе.

Гай Лутаций принадлежал к богатому, но совершенно не знатному плебейскому роду, представители которого обосновались в Риме в первой половине III века до н.э. Между тем древний род Постумиев уже три века давал Риму высших магистратов, в том числе в ранге консула.

Если такая версия верна, то следует сказать, что Метелл своего добился – об Авле Постумии Альбине мы, кроме приводимого портрета, знаем только, что он еще успел побывать цензором в 234 году. А вот Гай Лутаций Катул плотно вошел в летописи римской боевой славы. И как увидим далее – вполне заслуженно.

 

Блокада флотом Катула Дрепанума и Лилибея

 

Но это все потом, а пока во главе вверенного ему флота в составе, как боевых кораблей, так и транспортов, Гай отбыл прямо к берегам Сицилии. Никакого противодействия на море карфагеняне не оказали ‒ этот поход, кажется, был для них полной неожиданностью, к тому же они просто не располагали флотом в Тирренском море. Целью Гая Лутация стал Дрепанум.

Кстати, в контексте этой операции, кажется, становится вполне понятной акция на острове Пелий несколькими годами ранее[9]. Римляне, вполне возможно, поддерживали жизнеспособность этого своего поста, который был отличной дозорной точкой и пунктом «подскока» прямо напротив Дрепанума.

Во всяком случае, информация об обстановке вблизи этого города была сенату довольно хорошо известна. Она заключалась в том, что карфагенский флот в полном составе находился в этот сезон в Африке. Скорее всего, у пунийского командования были проблемы с боеспособностью войск.

Починить корабли и пополнить запасы можно было и не уводя флот в Ливию, а вот войска и наемники наверняка нуждались в пополнениях, а скорее всего, просто в замене. Как известно, одним из слабых мест карфагенян всегда был кадровый состав их войск.

Во всяком случае, и Дрепанум, и Лилибей с моря были открыты. Лучшего момента ждать не приходилось. Молниеносно появившийся римский консульский флот, разделившись на две части, одновременно выполнил и две задачи.

Меньшая часть флота заняла якорные стоянки Лилибея, вновь блокировав город. Основные силы ворвались в гавань Дрепанума и установили над ней контроль.

Консул приказал немедленно организовать регулярную и надежную блокаду Дрепанума с суши, возведя осадные сооружения и установив метательные машины. Однако он ни на минуту не забывал о своем главном предназначении.

У Гая Лутация не было сомнения в том, что карфагенский флот не заставит себя долго ждать. Ожидая морского сражения и стремясь к нему, консул проводил регулярные учения личного состава своего флота.

Тем не менее, ждать пришлось до следующей весны, когда консульский срок Гая Лутация Катула успел истечь. На благо Рима его сенат, сделавший полезные выводы из ранее сделанных ошибок, назначил Катула проконсулом для сохранения империума, то есть права командования подготовленным им самим флотом. В противном случае Первая Пуническая при другом новоиспеченном консуле могла бы продлиться еще на неизвестный срок.

Интенсивной боевой подготовкой консулу удалось уже в разгар операции прямо рядом с осажденным городом превратить своих новобранцев в сплоченные команды, годные для предстоящего боя. В конечном итоге именно эта неустанная подготовка и обеспечила римлянам исключительно важное преимущество в решающий момент.

 

Рейд Ганнона Великого

 

В Карфагене вскоре узнали о том, что римляне вернули себе господство на море в сицилийских водах. Мириться с этим пунийцы, на сей раз не собирались. И даже средства отыскали.

Был снаряжен довольно большой флот, который насчитывал в своем составе ‒ по разным данным ‒ от 250 до 400 кораблей. Скорее всего, вторая цифра верна ‒ часть была боевыми кораблями, но значительную часть флота составляли тяжело нагруженные хлебом и прочими припасами транспортные корабли.

Слабым местом этой эскадры, что выяснилось впоследствии, была крайне низкая подготовка гребцов и команд на кораблях. Вероятно, не предполагая внезапной активизации римлян, карфагеняне подзапустили свой военный флот и в итоге собирали экипажи «с бору по сосенке».

Командующим назначили Ганнона II Великого[10]. Главной целью операции было лишь разблокирование лагеря при Эриксе. Это весьма показательно, поскольку явственно демонстрирует, сколь важна для пунийцев была эта база и как болезненна была ее потеря. К морскому бою с римлянами не стремились. О разблокировании двух важнейших портов на Сицилии речь не шла.

Катастрофической для карфагенян была нехватка качественных войск на кораблях.

По плану Ганнона его флот должен был скрытно преодолеть акваторию, контролируемую римскими кораблями, по возможности избегая встречи с ними и тем более открытого столкновения. Достигнув лагеря при Эриксе, флот должен был выгрузить припасы и тем облегчить корабли.

Взамен продовольствия собирались взять на борт отлично подготовленных и испытанных в боях воинов-наемников из войска Гамилькара, а также и его самого.

И вот тогда, располагая высококлассным войском, можно было вступить в морской бой с римлянами или померяться силами в ходе внезапной десантной операции. Однако римлянам удалось сорвать выполнение этого плана в самом начале.

 

Битва флотов при Эгатах, заключившая войну

 

Встреча флотов произошла на подходе к Сицилии, вблизи островков Эгатского архипелага. Карфагеняне подошли к острову Гиера и встали здесь на стоянку, изучая обстановку.

Римляне успели создать достаточно качественную систему разведки. Отчасти она состояла из патрульных сил легкого флота, однако важную роль играли и дозорные посты на островах, а также местное население и рыбаки. Поэтому о прибытии карфагенского флота консул Гай Лутаций узнал сразу же. Он верно предугадал опасения карфагенян и стремление противника проскользнуть мимо незамеченным. Нужно было ему помешать.

Посадив на корабли отборных легионеров, консул отправился с основными силами флота к другому островку архипелага ‒ Эгусе. Здесь он по традиции обратился к войску с ободряющей речью, сообщив, что битва, в которой победа Рима неизбежна, будет завтра. Кормчим кораблей были даны соответствующие указания.

Ошибки допустить было нельзя. Нужна только победа! Флот, построенный буквально на последние народные деньги обязан победить.

В определенном смысле судьба «Res publica Romana» ‒ «Общего дела Римского народа» ‒ решалась 10 марта 241 года у невзрачных Эгатских островков.

 

 

Утром, когда рассвело, Гай Лутаций осмотрел окрестности и провел совещание со своими корабельщиками. Море было бурным, хотя настоящего шторма ждать, вроде, не приходилось. Кроме того, сильный ветер дул с запада ‒ он был попутным для карфагенцев и противным для римлян. Все это серьезно осложняло задачу.

Однако консул Гай решился. Он прекрасно понимал, что если навяжет бой сейчас, то будет иметь преимущество. Тяжело груженые и неповоротливые корабли противника были практически неспособны к маневру. Не располагая абордажными командами должной численности и качества, они могли стать хоть и сопротивляющейся, но относительно легкой добычей.

Пропустить их к Эриксу было нельзя ‒ потом, когда они освободятся от груза и примут на борт Гамилькара, которого римляне боялись в тот момент больше всего, победа станет весьма проблематичной.

Поэтому Катул вывел флот в море. Благодаря неустанным учениям команда споро выполнила все приказания, и флот, несмотря на сильное волнение, слаженно развернулся в линию для фронтальной атаки. Кроме того, корабли римлян были дополнительно облегчены накануне. С них сняли все лишнее, не служившее для целей морского сражения.

Карфагеняне, шедшие под парусами при попутном ветре, внезапно увидели на своем пути разворачивающийся для атаки римский флот. На их судах началось смятение. Удирать от римлян против ветра и с забитыми трюмами было безсмысленно.

Без всякого окружения противники карфагенцев не оставили им никакого выбора. Нужно было идти вперед. Полибий пишет, что положение противников было прямо противоположно тому, что имело место во время битвы близ Дрепанума.

Карфагеняне, убрав паруса и подбадривая друг друга криками, стали готовиться к неизбежной битве, разворачиваясь также в боевую линию.

Как только сражение началось, стало очевидно преимущество римлян. Их подготовка была на высоте. Напротив, карфагеняне, вообще не готовившиеся к морскому бою, намеревались всю дорогу пройти под парусами. Их гребцы, похоже, с отплытия из Африки не садились на весла и вообще не имели должной подготовки.

 

 

Солдаты также не имели боевого опыта — карфагеняне откровенно не верили в возрождение морского могущества римлян и не считали их достойными противниками. Поэтому фронтальный бой сразу же был ими проигран почти во всех пунктах.

Примечательно, что римляне не полагались только на свои «вороны».

Таранная тактика с их стороны применена была также широко, как и абордажный бой, что отразилось на потерях в ходе сражения.

Имея преимущество по всем основным показателям, римские корабли полностью господствовали над противником.

Выбирая направление удара, они отправляли на дно одни корабли врага, в то время как с другими надежно сцеплялись абордажными мостиками, перенося бой на их палубу.

Сохранилось исключительно яркое свидетельство Луция Аннея Флора о ходе этого боя, поистине достойное пера поэта:

«Римский флот, удобный, легкий, надежный... вступил как будто в конное сражение. На любые удары подвижные ростры отзывались словно живые.

В самое короткое время разбитые вражеские суда покрыли своими обломками все море».

К этому сложно что-то прибавить.

В течение краткого времени бой завершился.

Не менее 50 карфагенских кораблей было потоплено в результате таранных атак, не менее 70 ‒ захвачено римлянами.

«Не менее» ‒ потому что в источниках есть и более высокие численные данные: например, 63 потопленных и 125 захваченных судна.

Примерно 10 000 человек было захвачено в плен.

 

 

Карфагенцев спасло то, что ветер в разгар схватки резко переменился. Их уцелевшие корабли под парусами отошли в беспорядке к острову Гинера, а римляне вернулись к Лилибею[11]. Ганнон спасся и привел остатки флота в Карфаген.

Римляне его не преследовали, справедливо полагая, что успех и так превосходит все ожидания.

Их потери не превышали 20 судов, что было относительно невысокой платой за победу. Консул после сражения отвел свой флот под Лилибей.

Уроки сражения были очевидны.

Применение новых, более мореходных и скоростных кораблей и тщательная подготовка личного состава дали решающее преимущество римлянам.

Исключительно высокой оценки заслуживает деятельность разведки, наведшей консульский флот на противника не хуже, чем это сделал бы радар.

И, конечно же, грамотное построение флота честолюбивым и талантливым консулом принесло свои плоды.

Карфагеняне попали в ловушку и потом играли уже на чужом поле и по чужим правилам. Возникает вопрос: как пошли бы события, будь на месте карфагенских транспортников облегченные корабли с боеспособными экипажами?

Надо признать, что, без сомнения, понеся более высокие потери, римляне победили бы и в этом случае.

Качество той войны, которую они вели, уже было выше, чем у их противников ‒ это выражалось хотя бы в том, что они вполне искусно использовали «бинарную» тактику, имея, перефразируя известную максиму Петра Великого, уже две руки вместо одной.

 

На таких условиях быть дружбе…

 

Битва у Эгатских островов сняла любые вопросы о победителе. Теперь даже самые горячие головы в карфагенском правительстве осознавали, что продолжение войны попросту невозможно, как невозможно ни поддержать сражающихся на Сицилии воинов Гамилькара, ни собрать новую армию или снарядить флот.

Оставалось лишь просить о мире. Неограниченные полномочия для его заключения были переданы Гамилькару Барке. Гамилькар, внезапно оказавшийся перед крахом всех своих замыслов, должен был скрепя сердце покориться обстоятельствам. Как пишет Полибий:

«Барка исполнил долг военачальника честно и разумно, именно: до тех пор, пока положение дел допускало какую-нибудь надежду на успех, он не останавливался ни перед какими усилиями и опасностями и, как подобает военачальнику, испытал все средства, обещавшие победу.

Но когда положение ухудшилось и у него не оставалось более никакой надежды на спасение вверенных ему воинов, Барка сознательно и благоразумно покорился обстоятельствам и отправил к римлянам послов для переговоров об окончании войны и заключении мира.

От вождя требуется, чтобы он умел одинаково верно определять моменты как для победы, так и для отступления.

Лутаций с радостью принял предложение Барки, ибо ему известно было, что сами римляне истощены войною и тяготятся бременем ее. Поэтому войне положен был конец на таких приблизительно условиях:

“На таких условиях быть дружбе между карфагенянами и римлянами, если и римскому народу будет угодно: карфагеняне очистят всю Сицилию, и не будут воевать с Гиероном, и не поднимут оружия ни на сиракузян, ни на союзников сиракузян.

Карфагеняне отдадут римлянам без выкупа всех пленных.

Карфагеняне выплатят римлянам в течение двадцати лет 2 200 эвбейских талантов серебра”»[12].

Во время переговоров Гамилькар должен был мобилизовать все свои дипломатические способности, чтобы добиться приемлемых условий: его контрагент, максимально использовавший преимущества победы при Эгатах и господства на море, пытался включить в договор статьи, выполнение которых должно было унизить карфагенских воинов и тем самым затруднить вербовку наемных солдат. То есть серьезно ослабить обороноспособность Карфагена.

Гай Лутаций Катул потребовал, чтобы воины Гамилькара покинули Сицилию безоружными, но Барка добился, чтобы его войска получили возможность эвакуироваться с острова после уплаты выкупа ‒ 18 денариев за человека.

И все же эта сравнительно небольшая дипломатическая победа не могла в целом компенсировать весьма неблагоприятного для карфагенян результата войны, хотя, само собой разумеется, Гамилькар сделал все для того, чтобы условия мира не подорвали боеспособности Карфагена и не помешали бы ему готовиться к реваншу.

Было достигнуто соглашение и о судьбе пленных пунийских воинов. Карфагеняне просили разрешения выкупить их, но встретили исключительную любезность недавнего противника: римские власти возвратили даром тех, кто содержался в государственных тюрьмах.

Находившиеся в частных руках пленные карфагеняне могли быть выкуплены, причем активное участие в этом приняла римская казна.

Вероятно, уже на данной стадии переговоров было зафиксировано соглашение, запрещавшее Карфагену направлять свои корабли в районы, находившиеся под контролем Рима и его союзников и вербовать наемников на территории Италии. Несколько позже оно вошло в окончательный текст договора. Впрочем, в обозримом будущем у Карфагена и не предвиделось подобной возможности.

Все эти условия поражают совершенно неожиданной для Рима мягкостью. Побежденный Карфаген ценою полного отказа от Сицилии, которая никогда и не была целиком в его власти, сохранил не только независимость и все остальные владения в Западном Средиземноморье, но также и свое положение великой державы, то есть он оставался грозным противником.

Не удивительно, что в Риме такой договор вызвал недовольство и народное собрание отказалось его ратифицировать. В Сицилию была направлена специальная комиссия из десяти человек, чтобы на месте пересмотреть условия мира.

Однако результат ее деятельности был до смешного ничтожен. Контрибуция возросла до 3 200 талантов с обязательством уплаты в течение десяти лет; кроме того, в договор записали обязательство карфагенян покинуть острова, расположенные между Италией и Сицилией[13].

Но последняя клаузула только оформляла и закрепляла юридически положение, сложившееся после прекращения военных действий. В самом деле, трудно представить себе, чтобы, потеряв Сицилию, Карфаген мог сохранить какие бы то ни было владения в бассейне Тирренского моря.

Комиссия 10-ти приняла решение, определенно убедившись в том, что не снисходительность Гая Лутация, но объективные обстоятельства велят римлянам умерить свои аппетиты.

Гамилькар Барка убедил римлян не выдвигать своих требований, которые могли бы привести к срыву мирных переговоров. А судьба экспедиции Регула, да и самого Регула, погибшего в карфагенском плену, разумеется, была слишком памятна.

В 241 году мир был подписан. Война окончилась.

Гамилькар Барка вывел подчиненные ему войска из Северной Сицилии в Лилибей, после чего отказался от своих полномочий. Отправкой солдат Гамилькара в Карфаген руководил комендант Лилибея Гискон.

Отставка командующего, подлинных мотивов которой мы не знаем, ознаменовала собой переход власти в руки враждебной Гамилькару аристократической группировки. Одним из ее крупнейших деятелей был Ганнон Великий, сыгравший вскоре столь отрицательную по отношению к карфагенянам роль во время так называемой Ливийской войны.

 

Ради славы, пользы и величия,

или − без обладания морем нечего думать о победе…

 

Первая Пуническая война длилась двадцать четыре года и была одной из самых продолжительных и кровопролитных войн, которые знала античность. В упорнейшей борьбе до полного истощения сил сошлись самые могущественные державы западного Средиземноморья.

Боевые действия велись на Сицилии и Корсике, в Сардинии и Северной Африке, а масштабы морской войны никогда не достигались ранее и, вероятно, не были превзойдены до конца эпохи.

В морских сражениях одновременно принимало участие до семисот судов, а общие потери сторон приближались к пятистам кораблям у карфагенян и семистам ‒ у римлян, причем данные цифры учитывали только квинкверемы, самый тяжелый тип боевых кораблей[14].

В потерях живой силы счет шел на сотни тысяч.

Неожиданным результатом Первой Пунической войны стала кардинальная перемена в геополитическом статусе двух держав, претендовавших на власть в античной Ойкумене. В начале войны Карфаген находился на пике своего могущества, а Рим лишь стремился к нему. Но главное даже не в этом.

Война начиналась как противостояние ведущей морской державы – Карфагена, с державой сухопутной, не имеющей вовсе флота, – Римом.

К концу войны морская мощь Карфагена была сломлена однажды и навсегда. «Римляне дважды в ее ходе фактически оставляли море в руках карфагенян, но каждый раз возвращались, заново отстраивая флот и восстанавливая его мощь.

Причиной этого было то, что все прекрасно понимали, − без обладания морем нечего было и думать о победе.

Симптоматично, что именно в результате морской изоляции Сицилии римлянами окончательно прекратила сопротивление вполне еще боеспособная армия Гамилькара Барки.

В ходе войны размах боевых действий на море превосходил все, что знала до того история. Число одновременно сражающихся в битвах людей достигало почти 300 000.

В ходе войны совокупные потери квинкверем − основной ударной силы того времени на море − достигали с карфагенской стороны 500 единиц, а с римской − 700, большинство из которых погибли в результате кораблекрушений.

Грандиозность этой морской битвы действительно потрясает воображение»^[15].

Но самое важное то, что морская мощь Карфагена была сломлена морской пехотой Рима не только физически, но и морально. Больше никогда полководцы и адмиралы Карфагена не рассматривали море, не только как поле битвы, но и как коммуникационную артерию во время войны.

Любая война с Римом отныне мыслилась как сухопутная, что резко уменьшало даже теоретические шансы на победу.

И выстоять Риму во Второй Пунической войне, называемой иногда Отечественной войной римского народа, помогло помимо беззаветного мужества его граждан, главенство римского флота на Средиземном море. Такой перемены статуса сражающихся мировых держав в ходе военного конфликта больше не знает история.

С момента победного окончания Первой Пунической войны Рим с полным правом может быть причислен к числу ведущих морских держав всех времен и народов. Уже на закате античного Рима примерно в 410 году н.э. Вегеций Флавий Ренат римский военный историк и теоретик, в своем трактате «О военном деле» имел все основания с законной гордостью констатировать:

«Римский народ всегда имел наготове флот ради славы, пользы и величия своего государства, а не вследствие необходимости при каком-нибудь волнении; именно для того чтобы никогда не было такой необходимости, он всегда имел флот в готовности.

Ведь никто не решается вызывать на войну или наносить обиду тому царству или народу, который, как он знает, может быстро оказать сопротивление и наказать за эту смелость».

Подписанный Гаем Катулом и Гамилькаром Баркой мир завершил вековую борьбу за Сицилию. Риму удалось то, что не удалось ни Дионисию, ни Агафоклу. Эта война, отмечает Полибий, «была продолжительнее, упорнее и важнее всех войн, какие известны нам в истории».

В отношении доблести победный венок, по его признанию, стяжали римляне, но величайшим вождем того времени по уму и отваге был Гамилькар Барка.

В глубине души Гамилькар не признал поражения в войне, тем более что его армия в бою не была разбита. И вся остальная жизнь его была посвящена одной цели – реваншу! Любой ценой…

Однако вскоре после наступления мира у Карфагена возникла такая головная боль, по сравнению с которой даже недавние военные испытания показались вздором.

Случившееся столь явно и ярко характеризует нравственный уровень правителей Карфагена, едва не приведших к гибели Карфаген на сто лет раньше отпущенного судьбою срока, что требует отдельного рассказа.

В историю происшедшее вошло под именем Ливийской войны или войны наемников.

Но об этом следующий рассказ.