Александр Блок на путях к образу России
Часть 4
«Мифы – цветы земные»
Не находя духовной близости ни среди декадентствующих писателей, ни среди символистов; наблюдая то, как искусство всё более теряет связь с жизнью и – крайнее падение литературных нравов, (в дневнике 17 октября 1911 года записывает: «Происходит окончательное разложение литерат.среды в Петербурге. Уже смердит»), Александр Блок обратился к теме Родины, «теме о России». Каким-то чутьём в надвигающейся смуте он различил, что это – главное. Как разрешится судьба России, так разрешится и всё. От этого будет зависеть судьба каждого человека: «Ещё в 1906 году, в пору «Балаганчика» и «Незнакомки», он смутно почувствовал, что есть такая святыня, которая как бы создана из бед и погибелей, никакого покоя, что вся она боль и тоска. Эта святыня – Россия» (К. Чуковский).
9 декабря 1908 года он пишет письмо К.С. Станиславскому, в котором объясняет почему «тема о России» теперь главная, «больше всех нас». И как именно стоит перед ним эта реальная и живая тема. Это – «народ и интеллигенция». «Интеллигенция» - не как образованная часть общества, не как духовный пастырь народа, но – радикальная её часть с революционным сознанием, поставившая себя в положение борьбы с народом. А. Блок писал: «Ведь тема моя, я знаю теперь это твёрдо, без всяких сомнений – живая, реальная тема; она не только больше меня, она больше всех нас; и она всеобщая, наша тема. Все мы, живые, так или иначе к ней же придём. Мы не пойдём, – она сама пойдёт на нас, уже пошла. …Не откроем сердца – погибнем (знаю это как дважды два четыре). Полуторастамиллионная сила пойдёт на нас, сколько бы штыков мы ни выставили, какой бы «Великой России» (по Струве) ни воздвигли. Свято нас растопчет; будь наша культура – семи пядей во лбу, не останется от неё камня на камне.
В таком виде стоит передо мной моя тема, тема о России (вопрос об интеллигенции и народе, в частности). Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь. Всё ярче сознаю, что это – первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный».
И опять-таки, – А. Блок не отделяет себя от такой «интеллигенции». Не говорит, что это «они» делают. Наоборот, позже, когда все произойдёт, скажет, что нельзя говорить – это только «они» наделали, а мы тут не при чём… Такая этическая и нравственная высота осталась, по сути, неведомой его современникам. И даже позже, многие годы спустя: «Неужто я всех виноватей/ На этой планете была?» (А. Ахматова).
Почему именно к Станиславскому он писал, понятно. В нём он видел реальное соединение искусства с жизнью, о чём и записал в дневнике 29 марта 1912 года: «Один Станиславский – опять и актёр, и человек – чудесное соединение жизни и искусства».
Эту тему, ставшую основной и всеохватывающей, он развил в статьях «Народ и интеллигенция» и «Стихия и культура». «Тема о России» для А. Блока – не только о её красоте, «красе заплаканной и древней», величии и драгоценности, но и о той странной особенности, которая лежит в основе её «общественной» жизни, которая так или иначе подтачивает само её бытие, ввергая в революционные катастрофы, и которую он определил как «народ и интеллигенция». Этому первейшему и самому жизненному вопросу он остаётся верен до конца жизни. Эта, даже не тема, а боль за Родину станет для него той основой, которая не может изменяться ни при каких обстоятельствах. Об этом он размышляет в дневнике 11 октября 1912 года: «Стержень, к которому прикрепляется всё многообразие дел, образов, мыслей, завитушек, – должен быть; и должен он быть вечным, неизменным при всех обстоятельствах»… О модернистах: «Я боюсь, что у них нет стержня, а только талантливые завитки вокруг пустоты».
Но тем самым своей «темой о России» А. Блок обнажал такую сторону российской жизни, о которой не принято было говорить, но которая составляла суть нашего общественного и государственного устройства. Это во многой мере и определило не только его творческую, но и человеческую судьбу, его трагедию. Примечательно ведь и то, что он остался как бы в стороне от тех обсуждений «интеллигенции», которые тогда велись. Имею в виду прежде всего знаменитый сборник «Вехи» (1909 г.)
К тому же к теме России, судьбе страны и народа, он обращался в то время когда уже явно уготовлялось её революционное крушение. Своей книгой «Стихи о России» (1915 г.) он противостоял этой катастрофе. Неужто те, кто это бедствие приближал могли простить его за это? Нет, конечно. То, о чём предупреждал его А. Белый («Они Вас не простят»), в конце концов произошло. Не простили. (см. повесть о тайне смерти А. Блока «Пред ликом родины суровой я закачаюсь на кресте…», «Трагические судьбы русских писателей», М., «Звонница-МГ», 2020).
В статье «Стихия и культура» (декабрь 1908 г.) А. Блок оговаривается, что его тема не философская и не политическая: «Если бы тема моя была философской темой или касалась политической злобы дня, я не имел бы права говорить таким языком. Но тема моя – не философская и не политическая». И – не психологическая, можно добавить. Он обращается к духовной природе человека и к народу. Это – народная тема, вопрос о судьбе народа и страны. В дневниковой записи 8 июля 1917 года он говорит об этом со всей определённостью: «Нельзя оскорблять любой народ приспособлением, популяризацией. Вульгаризация не есть демократизация. Со временем народ всё оценит и произнесёт свой суд, жестокий и холодный над всеми, кто считает его ниже его, кто не только из личной корысти, но и из своего… интеллигентского недомыслия хотел к нему «спуститься». Народ – наверху; кто спускается, тот проваливается». Потому что – «Народ – венец земного цвета, краса и радость всем цветам». Но к этой теме о России, к народному понимаю жизни А. Блок шёл, можно сказать, всё предшествующее время своего творчества. Он выработал всеохватывающее представление, которое определил, как народная стихия, о чём пишет в статье «Стихия и культура»: «А уверены ли мы в том, что довольно «отвердела кора» под другой, такой же страшной, не подземной, а земной стихией – стихией народной?»
Он находил приметы и свидетельства этого в реальной сельской жизни, в шахматовской обстановке. Как он вспоминал в «Автобиографии» (1915г.) «До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна; меня тревожили знаки, которые я видел в природе, но всё это я считал «субъективным» и бережно оберегал от всех». (Выделено мной – П.Т.).
Уже с первых писем к З. Гиппиус, он вступил с ней в полемику о предлагаемом ею «синтезе», относительно возможной «реальности» этого сочетания. Вместе с тем, А. Блок сообщает ей свои наблюдения из сельской шахматовской жизни. Причём, наблюдения, альтернативные тем, которые проповедовали Мережковские. В июле 1902 года он пишет З. Гиппиус из Шахматова: «Здесь в одной из соседних деревень ходит странное (и уж исторически совсем необъяснимое) поверье: «она мчится по ржи» (буквально – и больше ничего)... Тут есть ведь совпадение, какая-то трудно уловимая, но ощутительно одна мечта и с тем Петербургом, который «поднимется с туманом» (у Достоевского) и с Вашим «невидимым градом Китежем». Одна из деревень – это Боблово, имение Д.И. Менделеева, обитель Прекрасной Дамы молодого поэта. Таким образом, она, мчащаяся по ржи, чувствуемая поэтом как вечная апокалиптическая светлая Жена и Прекрасная Дама совместились, совпали даже географически – у Боблова… То есть – «В речах о мудрости небесной/ Земные чуются струги» («Там, в полусумраке собора», 1902 г.). Причём, эту невнятную её он соотносит и с образом нового Петербурга Ф. Достоевского, и с таинственным невидимым градом Китежем, который в это время искали Мережковские. Дело в том, что З. Гиппиус и Д. Мережковский совершили поездку на Керженец и озеро Светлояр, где по преданию находится «невидимый град Китеж». То есть, они искали уже хорошо известное, не замечая того же невидимого и таинственного в жизни современной. А. Блок же увидел в современной стихийной жизни то извечное, невидимое и таинственное, что всегда пребывает в ней. При этом именно такие «природные» видения рассматривает как противостоящие мистицизму. В письме к З. Гиппиус 16 августа 1902 года он прямо указывает на это: «Вся жизнь медленная, её мало, мало противовеса крайнему мистицизму. А он ведь влечёт за собой «непобедимое внутреннее обмеление», эти Ваши слова я очень оценил».
Надо отметить то, что пред своими все знающими «лучшими друзьями» молодой А. Блок и деликатен и корректен. В том, первом письме от 14 июля 1902 года, в котором он оспаривал «синтез» Мережковских, он уничижённо замечает: «Сам я всё ещё редко и с трудом решаюсь пускаться в твёрдое обоснование всей «сути века», главное потому, что органически не имею в себе большой части необходимого для построений матерьяла, например – сознания общественных связей и древнехристианской этики». Но поражает то, с какой настойчивостью и последовательностью А. Блок отстаивает свои христианские представления, и удерживает их в своём сознании. Как это преобразуется в образы мы знать не можем, ибо разум «убивает», как он писал позже в стихотворении «Художник». Но уже в 1901 году он это понял и выразил:
Не жди последнего ответа,
Его в сей жизни не найти.
Но ясно чует слух поэта
Далёкий гул в своём пути.
Кроме того, через народные воззрения А. Блок выходил на то соотношение вечного и преходящего, без чего не бывает настоящего художника: «Пока не найдёшь действительной связи между временным и вневременным, до тех пор не станешь писателем, не только понятным, но и кому-либо и на что-либо, кроме баловства, нужным».
Мы уверенно можем сказать только то, что и Она, мчащаяся по ржи, и чувствуемая им вечная Жена, и Владычица вселенной, и Прекрасная Дама слились в единый образ в стихах, с которых собственно и начинаемая для него «Тема о России» – «На поле Куликовом»:
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
…Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной.
Я не боюсь.
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнёт ковыль…
Она – в воззрениях А. Блока – это Богородица. По самому её объективному значению и по тому, как Её представлял поэт. Но нигде Её он так и не называет. Правда, в университете, слушая лекции профессора И.А. Шляпкина по фольклору и русской литературе, – «Лекции по истории русской литературы с начала письменности до ХVI в.» – А. Блок намереваясь, (заметим, накануне свадьбы), летом 1903 года написать работу «Сказания об иконах Богородицы», отмечал: «Думаю о сочинении на тему «Сказания об иконах Богородицы». Это было естественным ещё и потому, что в общении с А. Белым и С. Соловьёвым обсуждался вопрос о том насколько Блоковская Прекрасная Дама, в Соловьёвском значении Софии, соответствует образу Богородицы.
Из курса профессора И.А. Шляпкина А. Блок почерпнул представление о народной словесности, основу которого составляла славянская мифология, народные обряды и магия, что «история литературы – это история народного самосознания во всех его проявлениях» (И.А. Шляпкин).
Так что Она, пребывающая в природе и в то же время – в храме, в соборе в Блоковском мире носит все признаки Богородицы, хотя так и не именуется.
Но удивительно, что поверье это в литературоведении толковалось не иначе, как имеющее иноземное происхождение, словно для понимания своей мифологии, нам никак не обойтись без «мглы – ночной и зарубежной»: «Поверье это, близкое к немецким легендам о появлении Roggenmuhme, предвещающей смерть» (Э.В. Померанцева). Но не из чего не следует, что поверье это, записанное А. Блоком, имеет такое же значение.
Этот, такой таинственный Блоковский образ получил продолжение в современной поэзии. У выдающегося поэта нашей эпохи Юрия Кузнецова (1941-2003), пожалуй, самого мифологического поэта, есть загадочное стихотворение «Тайна славян», написанное в 1981 году:
Буйную голову клонит ко сну.
Что там шумит, нагоняя волну?
Во поле выйду – глубокий покой,
Густо колосья стоят под горой.
Мир не шелохнется. Пусто – и что ж!
Поле задумалось. Клонится рожь.
Тихо прохлада волной обдала,
Без дуновения рожь полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!
Всюду шумит. Ничего не слыхать.
Над головою небесная рать
Клонит земные хоругви свои,
Клонит во имя добра и любви.
А под ногами темней и темней
Клонится, клонится царство теней.
Клонятся грешные предки мои,
Клонится иго добра и любви.
Это она мчится по ржи! Это она!
Клонится, падает с неба звезда,
Клонит бродягу туда и сюда,
Клонит над книгой невинных детей,
Клонит убийцу над жертвой своей,
Клонит влюблённых на ложе любви,
Клонятся, клонятся годы мои.
Что-то случилось. Привычка прошла.
Без дуновенья даль полегла!
Это она мчится по ржи! Это она!
Что там шумит? Это клонится хмель,
Клонится пуля, летящая в цель,
Клонится мать над дитятей родным,
Клонится слава, и время, и дым,
Клонится, клонится свод голубой
Над непокрытой моей головой.
Клонится древо познанья в раю,
Падает яблоко в руку мою.
Это она мчится по ржи! Это она!
Пир на весь мир! Наш обычай таков.
Славно мы прожили сорок веков.
Что там шумит за небесной горой?
Это проснулся великий покой.
Что же нам делать?.. Великий покой
Я разгоняю, как тучу, рукой.
Буйную голову клонит ко сну,
Снова шумит, нагоняя волну…
Это она мчится по ржи! Это она!
А. Блока, как видно по всему, прежде всего интересовало сознание простых людей. То, как они представляли себе мироустройство и как понимали себя в этом мире. Так он постигал народное самосознание. В зависимости от этого строились взаимоотношения с крестьянами. Здесь для него всё было значимо.
Бездонное озеро
В ночь на Ивана Купалу 23 июля 1907 года он записывает легенду о Бездонном озере: «В озере под деревней Сергиевской нет дна. Иногда всплывают доски с иностранными надписями – обломки кораблей. Это отдушина океана (рассказывал Владимир Ястребов лесничему Сергею Ермолаевичу Князеву». Озеро Бездонное – уникальный уголок природы, где произрастают редкие для Подмосковья виды растений, использовалось как учебная база МГУ. Находится на шестом километре от Солнечногорска, у деревни Сергеевки. Владимир Ястребов – крестьянин деревни Гудино, что близ Шахматова. С гудинскими крестьянами шахматовские обитатели поддерживали наиболее тесные связи. Именно гудинцы встречали их, когда Бекетовы и Блок приезжали из Петербурга. При этом гудинцев естественно одаривали. Тётка поэта одно время учила гудинских детей грамоте. Бабка Блока шила для деревенских невест покрывала. Самой бедной семье в деревне иногда помогали, скажем, купив корову. Федот (Седов), о котором писал Блок, – был притчей во языцех, как самый бедный крестьянин. Но главное – не желающий выходить из своей бедности: крыша его избы совсем прохудилась, а он её не чинит… Словом, «отношения обитателей Шахматова с окрестными крестьянами были всегдашней темой раздумий Блока. Выходили же эти раздумья далеко за пределы бекетовской усадьбы» (Ст. Лесневский, «Вопросы литературы», № 11, 1970).
Одним из таких гудинцев, не только наиболее образованных, но оригинально мыслящих и был для А. Блока Владимир Ястребов. В нём он видел одного из тех живых, «стихийных людей», которые создают легенды и живут в согласии с природой. Это люди – ещё не испорченные «цивилизацией», душа которых не ослепла «для видений». Через таких людей поэт обретал веру в потаённые, ничем неистребимые народные силы.
Услышанную от Владимира Ястребова легенду о Бездонном озере А. Блок использует в статье «Стихия и культура», выходя на масштабные обобщения о народе: «Есть другие люди, для которых земля не сказка, но чудесная быль, которые знают стихию и сами вышли из неё, – «стихийные люди». Они видят сны и создают легенды, не отделяющиеся от земли: о храмах, рассеянных по лицу её,.. о том, что доски, всплывающие со дна глубокого пруда, – обломки иностранных кораблей, потому что пруд этот – «отдушина океана». Земля с ними, и они с землёй, их не различить на её лоне, и кажется порою, что и холм живой, и дерево живое, и церковь живая, как сам мужик – живой».
Необычными были отношения А. Блока с этим крестьянином Владимиром Ястребовым, если они даже становятся предметом переписки с женой Любовью Дмитриевной. Ястребов дал А. Блоку какой-то портрет митрополита Платона с целью его оценки, идентификации: настоящий ли он? Но и с хитрой надеждой на то, чтобы этот портрет у него купили. А. Блок пишет жене 9 июля 1915 года из Шахматова: «Гудинский Владимир спрашивал меня, оказался ли «подлинным» портрет митрополита Платона и намекал, что ты его не купила. Что ему сказать? Может быть, отдать, если спросит, или купить?»
П.А. Журов, первым из исследователей и писателей побывавший на месте бывшего Шахматово в 1924 году, писал в статье «Шахматовская библиотека Бекетовых-Блока»: «О том, что некоторая часть книг рассеялась по рукам окрестных крестьян, можно судить по тому, что старик-крестьянин дер. Гудино (поблизости с Шахматовым) Ястребов, с которым Александр Александрович поддерживал знакомство, дарит таракановскому учителю А.Н. Михайлову книгу Н. М. Минского «Религия будущего», принадлежавшую Блоку. Книга дарится как собственная с собственноручною надписью Ястребова и сорванной обложкой (на обложке вверху обычно ставилась подпись Блока)». (Труды по русской филологии ХХIV, литературоведение. Тарту, 1975). Видимо, речь идёт всё-таки о титуле книги, а не её обложке.
На эту книгу Н.М. Минского «Религия будущего (философские разговоры)» СПб, 1905 г.) А. Блок написал рецензию в августе 1905 года. Отмечает дух этой «взрослой, не юношеской, боевой книги» – разрыв между разумом и чувством веры. В связи с этой книгой А. Блок высказывает глубокую мысль о том, что «возврат от метафизического познания к наивному чувственному невозможен, так как, раз открывшаяся бездна не может исчезнуть. Расколотость сознания может быть примирена только шествием сквозь все провалы метафизического разума…». Трудно представить, чтобы А. Блок обсуждал столь сложные мировоззренческие аспекты с крестьянином. Тем более, что в таких как Владимир Ястребов он видел цельность мировоззрения, носителей «стихии»…
Шахматовская же библиотека А. Блока не рассеялась среди крестьян и вопреки утверждению В. Маяковского, не сгорела вместе с домом. Она была вывезена в село Новое. Позже, как рассказывали мне старожилы, книги из Шахматова видели в селе Вертлино, что близ Солнечногорска. Судя по характеру отношений А. Блока с Ястребовым, он мог и подарить ему книгу «Религия будущего» Н.М. Минского, о которой он уже написал. Ястребов же, не имея теперь такого собеседника, как А. Блок, льнул тоже к «учёному человеку» таракановскому учителю А.Н. Михайлову. Кстати сказать, по всей видимости, герою детского блоковского стихотворения «Учитель» («Кончил учитель урок…»).
Автор в Шахматово
Когда в 1980 году вместе с местными краеведами я предпринял поездку по следам последнего управляющего, приказчика Шахматова «рязанца» Николая Яковлевича Тяпина (Лаврова), (1875-1940), у меня теплилась надежда на то, что он, человек грамотный, пописывающий стихи, мог взять себе что-то из книг А. Блока в уже безхозном Шахматово.
Однако, это не подтвердилось. Мы нашли лишь его могилу в селе Загрядчино Липецкой области. Потом я разыскал уже престарелых его детей в Москве. Как свидетельствовали они, кроме часов, подаренных отцу А. Блоком, у него ничего из Шахматово не было. Видимо, он настолько уважал А. Блока, что не посмел ничего взять из уже опустевшего дома. И я устыдился своего исследовательского азарта. Ведь я нашёл то, что ценнее всякой книги, которая и найденной, может вновь затеряться, – нашёл то драгоценное, что всегда мерцает в народе, несмотря ни на какие внешние обстоятельства – честность, порядочность… В конце концов управляющий по причине революционных обстоятельств, «скрылся», о чём А. Блок отметил в записной книжке 1 марта 1918 года: «Мама получила письмо от Николая из Шахматова. Люба у неё. Вокруг Шахматова появились «анархисты», которые «арестуют» и требуют выкупа. Кроме того, опять требуют поселить на «белой кухне» Федота. Николай предупреждает, что он может испугаться и «скрыться».
«Анархисты» – это скрывавшаяся по оврагам вокруг Шахматово банда Фонарей, – как рассказал мне житель деревни Осинки, что у самого Шахматова, Николай Иванович Тишаков, видевший А. Блока, они-то и сожгли Шахматовский дом. Как говорили, не из злого умысла, а по неосторожности, скрываясь в нём от холода…
Так завершилась первая история Шахматова. Вторая началась с семидесятых годов миновавшего века, когда там стали проводиться Блоковские праздники поэзии. И она – не менее примечательна и трагична, чем первая. Это – тоже «тема о России», но уже о России нашего времени…
Народную жизнь А. Блок постигал, разумеется, не только в непосредственном общении с простыми людьми, крестьянами, вникая в их образ жизни, разгадывая их облик. Он глубоко и основательно изучал её по литературе и научным этнографическим трудам. Особенно – в университете. С большим увлечением он изучал мифологию и фольклор. Видел в них основу миропонимания, считая, мифологию прежде всего ценной тем, что «она повествует о тайном сочетании здешнего и нездешнего, земного и небесного», реального и мыслительного, воображаемого, тоже реального, но иного рода. И в то же время: «Мифы – цветы земные. Они благоуханны только до предела религии. Выше – мифу нет места». Именно через фольклор и мифологию Блок постигал то, что «двойственно нам приказанье судьбы», сочетание его природной основы и духовной сущности.
Большое влияние в университете оказал на него профессор И.А. Шляпкин: «Мои намерения…клонятся к славяно-русскому – и они подкрепились новым впечатлением от профессора Шляпкина» (письмо 26 сентября 1902 г.). Он бывает у профессора дома, о чём пишет матери: «Был у Шляпкина… говорил ему о Достоевском, Иване Царевиче и пр., и он соглашался».
Итогом изучения фольклора и постижения народной жизни стала его глубокая и обширная статья «Поэзия заговоров и заклинаний» (октябрь 1906 г.). Народное творчество, магия и обрядность, считал он, являются той рудой, где «блещет золото неподдельной поэзии». И приходит к выводу, что «забывать и изгонять народную обрядность – значит навсегда отказаться понять и узнать народ». И это была «не любительская, дилетантская статья, а исследование, стоящее на уровне современной Блоку науки» (Э.В. Померанцева, «Александр Блок и фольклор», «Русский фольклор», вып. 3, М-Л., 1958).
А. Блок обращается к фольклору не потому, что он «символист», а символисты, как известно, «постоянно подчёркивали значимость обращения писателя к фольклору». Кстати, Э.В. Померанцева объяснявшая обращение А. Блока к фольклору «символизмом», как глубокий и чуткий исследователь, сама же это и опровергала: «В этом отношении среди плеяды поэтов-символистов совершенно особое место занимает Александр Блок». С той лишь поправкой, что А. Блок занимает «особое», выдающееся место в русской литературе вообще, а не только «среди символистов»…
Именно глубокое знание фольклора приводит А. Блока к тому пониманию устройства российской жизни, которое он представил в статьях «Стихия и культура» и «Народ и интеллигенция». Это знание позволило ему постичь общемировую проблему, которую можно определить как «цивилизация и культура», и которая, как совершенно очевидно, приобретает все большую злободневность и трагичность теперь, в наши дни, когда, с одной стороны утрачивается равновесие между человеком и природой, с другой – утрачивается духовная сущность человека: «Что же дальше? – Спрашивал он в «Предисловии» к поэме «Возмездие», – Не знаю и никогда не знал; могу сказать только, что вся эта концепция возникла под давлением всё растущей во мне ненависти к различным теориям прогресса».
Эти свои воззрения А. Блок изложил уже позже, в статье марта-апреля 1919 года «Крушение гуманизма»: «Отчего не сказать себе, наконец, с полной откровенностью, что никогда в мире никакая масса не была затронута цивилизацией?.. Отчего нужно непременно думать, что народ рано или поздно (а для учёных, преследующих педагогические цели, даже непременно «рано» и «скоро») проникается духом какой бы то ни было цивилизации?.. Если предположить, наконец, что проникновение масс цивилизацией станет некогда возможно, то возникает вопрос, нужно ли оно?»
Это подтверждает проницательность и правоту А. Блока, – учили народ, просвещали его в народных школах, гимназиях и университетах всей мощью государственной пропаганды и вдруг оказалось, что не тому учили и не так просвещали. М. Гершензон в знаменитом сборнике статей о русской интеллигенции «Вехи» писал: «Мы были твёрдо уверены, что народ разнится от нас только степенью образованности и что, если бы не препятствия, которые ставит власть, мы бы давно уже перелили в него наше знание и стали бы единой плотью с ним. Что народная душа качественно другая – это нам и на ум не приходило» (М., 1909). Но к такому выводу приходили очень даже немногие.
(Продолжение следует)
