Александр Блок на путях к образу России
Часть 3
«Страшнее мистики нет ничего на свете…»
Истинно поэтическое творение настолько многомерно в своей образности, что наш бедный и лукавый разум может вывести из него какую угодно концепцию. Внешне, вроде бы, убедительную, но по существу несправедливую, а то и откровенно ложную. Особенно если он прячется от этой многомерности и сложности творений в какой-нибудь догмат. Или в какую-то предвзятую установку. Так объясняют нередко и А. Блока. Не его поэтические воззрения постигают, а излагают свои, наивно пытаясь обратить поэта в свою «веру». Это особенно наглядно видно, когда А. Блоку отказывают в христианском понимании мира. Не нам бы, конечно, пережившим атеистическую эпоху, ввиду всех её результатов, и продолжающим жить в обезбоженном обществе, так легко и даже лихо обращаться с христианством. Остановлюсь на примере для сегодняшней общественной мысли очень уж характерном.
Если рассматривать человека исключительно «как существо метафизическое», то, конечно, можно объяснять А. Блока «используя при этом символику восточной эзотерической традиции и категории западной метафизики», как это и делает Александр Водолагин в статье «Тайное знание» Александра Блока. Основание «мистической философии духа» («Наш современник», № 11, 2015). Но человек не только ведь существо «метафизическое». А потому не следует при этом рассчитывать на успех, то есть на прочтение А. Блока. Ведь это та «традиция», которая вместо веры признаёт только «тайное знание», а вместо Бога – «высший разум». Неизменно и во все времена. А. Блок же постигает человека прежде всего как существо духовное. К тому же он был чужд каких бы то ни было доктрин, теорий прогресса и философских построений: «Построением философских и литературных теорий сам не занимаюсь и упираюсь и буду упираться твердо, когда меня тянут в какую бы то ни было школу» (А. Белому 6 августа 1907). И ему же: «Философского сrеdо не имею, ибо не образован философски». А значит, с такой точки зрения теперь нет никаких оснований даже предпринимать попытки его прочтения. И мы видим, как вооружённый такой эзотерической «традицией» исследователь вычитывает совсем не то, что есть в стихах поэта. И не замечает того, что в них действительно есть. При этом искажает как исторические факты, так и тексты поэта.
Скажем, вопреки текстам самого А. Блока он утверждает, что они с А. Белым «нашли общий язык… язык эзотерической традиции». А. Блок не отрицал значимость знакомства с А. Белым, а значит и его влияние на него. В «Автобиографии», написанной уже в 1915 году, среди «событий, явлений и веяний, особенно сильно повлиявших» на него – «знакомство с М.С. и О. М. Соловьёвыми, З.Н. и Д.С. Мережковскими и с А. Белым». Но это вовсе не значит, что это влияние было благотворным и положительным. Никакого «общего языка» у А. Блока с А. Белым, тем более на почве «эзотерической традиции», разумеется, не было. Об этом однозначно свидетельствуют его стихи, письма, дневниковые записи. Это было скорее освобождение от такого влияния.
Уже 26 июня 1906 года он отмечает в записной книжке: «Хвала создателю! С лучшими друзьями и «покровителями» (А. Белый во главе) я внутренне разделался навек. Наконец-то! (разумею полупомешанных – А. Белый, и болтунов – Мережковские)». Но не так просто было освободиться от среды. Да и возможно ли оно вообще? Ведь «лучшие друзья» приходят не столько за кошельком, сколько по душу. В записной книжке 11 – 12 июля 1909 года А. Блок отмечает: «Я думаю о том, что вот уже три-четыре года я втягиваюсь незаметно для себя в атмосферу людей, совершенно чужих для меня, политиканства, хвастливости, торопливости, гешефтмахерства… Надо резко повернуть, пока ещё не потерялось сознание, пока не совсем поздно. Средство – отказаться от литературного заработка и найти другой». То есть освободиться от всякой зависимости от такой среды, которая пагубно влияет на душу. И в дневнике 17 октября 1911 года: «Но – minimum литературных дружб – там отравишься и заболеешь». Но похоже, эта задача и эта дилемма стояла перед ним всю жизнь.
И поскольку это очень важно для понимания «Темы о России» А. Блока, проследим логику нежелания современных исследователей замечать то, что есть в стихах поэта, по сути, логику подмены.
Рассматривая стихотворение А. Блока 1903 года « – Все ли спокойно в народе?..», Александр Водолагин задаётся вопросом: кто такой здесь, в этом стихотворении «народный смиритель»? И приходит к выводу, что «провидя появление такого чародея – пастыря в России», способного обуздать её «разбойную красу», А. Блок и создаёт это стихотворение. Откуда следует это убеждение в том, что необходимо обуздывать саму природу России, сам Богом данный её образ и исторически сложившийся облик? Такое убеждение следует из довольно странного представления самого исследователя о России, которая беспричинно «периодически впадающая в неистовство». Вот какой, по исследователю, облик России: «Её поведение двусмысленно, иррационально, алогично», «пребывая в дремлющем состоянии десятилетиями и даже веками, она неожиданно пробуждается к массовому историческому действию и продвигается к своей непостижимой для человеческого ума цели скачками». «Самочинно» вышла из подчинения Христу – Логосу ещё при патриархе Никоне. К тому же имеет «мрачно-кровавую историю». Словом, Россия, – какое-то мировое недоразумение, беспокойство и беда для всего «цивилизованного мира»: «Утратила чувство пути», «пошла по кругу», пустилась в беспутство: «С тех пор её поведению в мировой истории присущи пугающая высокоумный Запад импульсивность, самоубийственная жертвенность и бесстрашие». Да действительно, ведь с этим надо что-то делать «цивилизованным» людям.… И это якобы предвидел А. Блок, говоря о «народном смирителе», призванном «обуздать» Россию, её «разбойную красу» и непредсказуемость, её природу. Странна сама такая постановка «вопроса» о своей стране её гражданином, кажется, нигде в мире более не встречаемая или беспощадно пресекаемая. Словно он «выше» этого и его лично «решение вопроса» о России не касается. На самом деле это ничто не иное, как обыкновенная смердяковщина, психологическая болезнь отцеубийства, которой нет в народе, но есть в образованной, точнее плохо образованной части общества. Извечные претензии к России, к родине. Не к «режиму», не к среде, не к внешним обстоятельствам, а именно к России. Даже тогда, когда для этого нет никаких оснований. Это такой тип «либеральствующего» сознания, который без этого обходиться не может. Первопричиной всех неизбежных нестроений этого мира видеть в России. Видимо, это и есть то, о чём писал А. Блок: «И была роковая отрада в попираньи заветных святынь…».
Ну а теперь прочитаем стихотворение самого А. Блока, а не его произвольное толкование по причине довольно странных и специфических убеждений исследователя:
– Всё ли спокойно в народе?
– Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
– Все ли готовы подняться?
– Нет. Каменеют и ждут.
Кто-то велел дожидаться:
Бродят и песни поют.
– Кто же поставлен у власти?
– Власти не хочет народ.
Дремлют гражданские страсти:
Слышно, что кто-то идёт
– Кто ж он, народный смиритель?
– Тёмен, и зол и свиреп:
Инок у входа в обитель
Видел его – и ослеп.
Он к неизведанным безднам
Гонит людей, как стада…
Посохом гонит железным…
– Боже! Бежим от Суда!
Напомним, что стихотворение это написано в 1903 году, ещё до первой революции, когда только-только «кто-то» заговорил на площадях «о новой свободе», когда ещё не настал «России чёрный год, когда царей корона упадёт» (М. Лермонтов). Построено стихотворение в виде диалога. Точнее – в виде вопросов и ответов на них, перемежаемых авторским комментарием. Некто задаёт вполне здравые вопросы. Отвечает же на них кто-то, кто заговорил на площадях «о новой свободе». Тот, кто «Цепями тягостной свободы уверенно гремел» («Митинг», 1905 г.). Это следует из авторского комментария. Итак, – «Всё ли спокойно в народе?» «Нет. Император убит», – отвечает этот «кто-то». Имеется ввиду напоминание об убийстве Императора Александра II в 1881 году. Неспокойно «в народе» до сих пор, из чего следует, что Императора убил народ. Но народ ли убил Александра II? Вопрос риторический, ибо история отвечает на него однозначно: не народ. А кто убил, хорошо известно.
Это очень сложное для понимания стихотворение, так как представляет собой столкновение противоположных «мнений» на одни и те же вопросы. Одни из них, как понятно, – ложные. Случайно ли во времена А. Блока вспоминалась драма убийства императора Александра II? Нет, конечно. Она оставалась живым символом, бродившим в обществе.19 октября 1911 года А. Блок заносит в дневник: «Кроме «бюрократии» «как таковой», есть и бюрократия общественная». То есть, формирующая в обществе эти «мнения». И далее А. Блок записывает о террористке, участнице убийства Александра II Гесе Гельфман: "Все – круговая порука, одна путаница, в которой сам чёрт ногу сломит. И потому – у кого смеет повернуться язык, чтобы сказать хулу на Гесю»… Это о том, что говорят «на площадях». И кто становится в обществе «героем»? – Террористы…
«Каменеют и ждут», «власти не хочет народ», «народный смиритель» – «темен, и зол, и свиреп» – это всё ответы того же «кого-то», кто говорит «о новой свободе». Но почему «Инок у входа в обитель/ Видел его – и ослеп»? Потому что «народный смиритель» – это Спаситель, Вечный Судия. А Бога не видел никто никогда… Потому и «ослеп». Это для инока. А для того, кто на площадях говорит, Он, Спаситель, конечно же, – «тёмен, и зол, и свиреп». Ну а что должен был смирить «народный смиритель», Спаситель? «Разбойную красу» России, саму её Богом данную природу? Да нет же, Он должен смирить тех, кто, говоря о «новой свободе», готовит беззаконие и хаос, ибо якобы «власти не хочет народ». Вот что провидел А. Блок уже в 1903 году – не политического тирана, способного «обуздать» Россию, поднять её «на дыбы», а отступление от Божьего Суда (– Боже! Бежим от Суда!). Когда Спаситель становится «тёмен, и зол, и свиреп», тогда начинается беззаконие. «Народный смиритель» здесь призван смирить хаос, беззаконие, успокоить народ, а вовсе не обуздать Россию, её «разбойную красу», – как вывел из стихотворения исследователь, вооружённый «эзотерической традицией».
Если бы Александр Водолагин обращался не к «эзотерической традиции», а к русской литературной традиции, он нашёл бы «народного смирителя», «мощного человека» и не стал бы свои представления выдавать за Блоковские. Имею в виду непостижимо пророческое стихотворение шестнадцатилетнего М. Лермонтова «Предсказание»:
Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт.
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.
Далее идёт страшная картина мерзости беззакония, после того как царей корона упадёт: «Когда детей, когда невинных жён/ Низвергнутый не пощадит закон». И только потом – «И зарево окрасит воды рек/ В тот день явится мощный человек,/ И ты его узнаешь и поймёшь,/ Зачем в руке его булатный нож:/ И горе для тебя! – Твой плач, твой стон/ Ему тогда покажется смешон». И всё будет ужасно в этом «мощном человеке», «как плащ его с возвышенным челом».
Конечно, в этом стихотворении юного М. Лермонтова «мощный человек» – это не Блоковский «народный смиритель». М. Лермонтов в этом стихотворении изображает причину возникновения беззакония, и – путь выхода из него, которые на все времена едины, подчинены одному и тому закону. «Возвышенное чело» же говорит о том, что здесь М. Лермонтов имел в виду Наполеона. Так он определяет его в другом стихотворении. Но в этом стихотворении Наполеон – уже не конкретная личность, а «мощный человек» вообще, усмиряющий не Россию, а беззаконие, терзающее Россию, вызванное падением короны царей, то есть разрушением государственности. Как видим, «народный смиритель» так же как и «мощный человек» обуздывают не «разбойную красу» России, не её природу, но то беззаконие и революционный анархизм, которые её убивают и в который она впадает отнюдь не по причине какой-то своей «неистовости» и природной аномальности. Таким образом, у современного исследователя вышла не характеристика России, а вольное или невольное – её унижение и оправдание беззакония…
Ну а «мрачно-кровавую историю» имели, пожалуй, все страны. А потому апеллировать к ней в одних случаях и не замечать её же в других, значит искажать историю вообще. Такой «аргумент» должен быть отвергаем изначально, как лукавый и спекулятивный, направленный вовсе не на поиски истины.
Как видим, с помощью «эзотерической традиции» в принципе невозможно прочитать А. Блока. В стихотворении «Осенняя воля» («Выхожу я в путь, открытый взорам…») исследователь и вовсе усмотрел какую-то политическую подоплёку, там, где её абсолютно нет.
Много нас – свободных, юных статных –
Умирает не любя…
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя!
А. Блок говорит о прямо противоположном тому, что усмотрел толкователь. Поэт говорит о своём обретении пути, о пробудившейся в нём любви («Вот оно, моё веселье, пляшет…»). Он говорит о том, что не каждый, родившийся человек, способен обрести любовь и свой путь, а потому и умирает не любя. И тут же указывает на то, как и где обрести эту любовь – в Родине, в России, в том, что она «приютит» в своих необъятных далях, ибо без этого невозможно ни жить, ни плакать.
Казалось бы, смысл этого чудного, очень важного для А. Блока стихотворения в его постижении России вполне ясен. Из этого стихотворения уж никак не следует уничижения России, того, о чём пишет Александр Водолагин: «Иное дело «матушка Россия», периодически впадающая в неистовство и «уничтожающая лучших своих сынов». Но чего не сделаешь ради «эзотерической традиции».
Очевидно, что такое объяснение А. Блока в русле «эзотерической традиции» не только не объясняет его «тему о России», а по сути, искажает её на прямо противоположную. Опыт А. Блока в постижении России современному исследователю оказался ни к чему. У него свой образ России, пугающий высокоумный Запад. На это хотелось всё же напомнить «эзотерику»: да, русский народ проявлял «импульсивность, самоубийственную жертвенность и бесстрашие», но не по своей исторической нелепости и беспричинной прихоти, а тогда, когда оказывался на грани своей гибели и что именно Запад неоднократно ставил нашу страну на эту грань. Да и продолжает ведь и теперь это неразумное дело…
В конце концов дело самого исследователя, какой образ его Родины живёт в его душе. Ни переубеждать, ни воспитывать его не станем, ибо это безнадёжное дело. Для нас важно то, почему ему не удалось прочитать А. Блока, почему он извлёк из его стихов то, чего там нет. Увлечённый «эзотерической традицией», он приписывает А. Блоку «мистическую философию», ему абсолютно несвойственную, которую поэту пришлось отрицать всю жизнь. Всё это странное построение исследователя строится на заявлении молодого, безмерно влюблённого А. Блока, где «мистицизм» имел не философское значение, а скорее восторженно-эмоциональное: «Собирая мифологические материалы, давно уже хочу я положить основание мистической философии моего духа» (1902 г.). Примечательно, что философ не замечает того, что поэт говорит об этом, «собирая мифологические материалы». Какие именно материалы? Для философа это не столь важно. Главное для него – «мистическая философия духа»...
И поскольку вопрос о «мистицизме» А. Блока получает в исследованиях концептуальное значение, хотя и тупиковое для постижения его поэзии, приведем хотя бы некоторые свидетельства самого А. Блока. В «Автобиографии» он вспоминал: «Трезвые и здоровые люди, которые меня тогда окружали, кажется, уберегли меня тогда от заразы мистического шарлатанства, которое через несколько лет после того стало модным в некоторых литературных кругах». Правда, признаёт, что впоследствии «отдал дань этому новому кощунственному «веянию». В письме А. Белому 3 января 1906 г. признавался, что он в некотором смысле сам виновен в том, что о нём думали, как о мистике: «Уже я дал всем знакомым бесконечное число очков вперёд, и они вправе думать, что я всей душой предан мистическому анархизму; я не умею опровергнуть этого и не умею возразить, особенно при публике».
Вопрос о мистицизме А. Блока, точнее – о его немистицизме постоянно встречается в его письмах и записях. А. Белому 15 октября 1905 года пишет: «Ты думаешь, что я мистик? Я не мистик... Для меня и место-то, может быть, совсем не с Тобой, Провидцем и знающем пути, а с Горьким, который ничего не знает, или с декадентами, которые тоже ничего не знают. …Но разница между декадентами и мной есть. Например, мне декаденты противны всё больше и больше».
Ему же – 6 августа 1907 года из Шахматова: «С «мистическим реализмом», «мистическим анархизмом» и «соборным индивидуализмом» никогда не имел, не имею и не буду иметь ничего общего. Считаю эти термины глубоко бездарными и ровно ничего не выражающими». Даже обращается, в редакцию «Весов» о том, что – «не имею ничего общего с теориями «мистического анархизма», о чём сообщает Е.П. Иванову 9 августа. Наконец, у него есть специальное размышление в записной книжке 1906 года о соотношении религии и мистики, «Религия и мистика»: «Они не имеют общего между собой. Хотя – мистика может стать одним из путей к религии. Мистика – богема души, религия – стояние на страже. Относительно «религиозного искусства»: его нет иначе, как только переходная форма. Истинное искусство в своих стремлениях не совпадает с религией… Крайний вывод религии – полнота, мистики – косность и пустота».
И объясняет то, почему он чужд мистицизму. Потому что мистицизм перекрывает пути познания жизни: «Мистики и символисты не любят этого – они плюют на «проклятые вопросы», к сожалению. Им нипочём, что столько нищих, что земля круглая». Собственное «я» не даёт им возможности проникнуть в суть вещей: «Мистический анархизм! А есть ещё – телячий восторг. Ничего не произошло – а телёнок безумствует». В письме А.В. Гиппиусу – с полемическим задором: «Я жил среди петербургских мистиков, не слыхал о счастье в теории, все они кричали (и кричат) о мрачном, огненном «синтезе». Но пока я был с ними, вёсны веяли на меня, а не они. Веяла «лучезарная Подруга», и стихи я посвящал ей, а не Зинаиде».
19 марта 1912 года пишет, как видно по всему выстрадано и вполне определённо: «Лучше вся жестокость цивилизации, всё «безбожие» «экономической» культуры, чем ужас призраков времён отживших; самый светлый человек может пасть мёртвым перед неуязвимым призраком, но он вынесет чудовищность и ужас реальности. Реальности надо нам, страшнее мистики нет ничего на свете».
Но так как умолчать о христианстве А. Блока всё-таки невозможно даже «изотерику», то Александр Водолагин поминает о нём: «Всё же не забывал о Христе». С добавлением его стихов: «Пред ликом родины суровой/ Я закачаюсь на кресте». То есть, – главное событие мировой истории – распятие Христа и его воскресение, с чем уподобляет себя поэт, и вдруг – «всё же не забывал». Это не то событие, о котором можно говорить так. Значит, для исследователя оно мало что значит. А потому он полагает, что и для А. Блока оно имеет такое же значение, то есть никакого… К таким искажениям неизбежно приводит в толковании поэзии «эзотерическая традиция».
Всё это не даёт никаких оснований судить о приверженности А. Блока мистицизму. Наоборот, свидетельствует о последовательном освобождении и отстранению его от него. Но исследователь Александр Водолагин игнорирует это, так как оно не даёт ему возможности говорить о «тайном знании» поэта. И главное – это свидетельствует о христианских воззрениях А. Блока. А этого приверженец «феномена русской внецерковной религиозности» ни в творчестве поэта, ни вообще в России допустить никак не может. Какая угодно «религиозность», но только не христианская… А потому придумывает «двоеверие Блока, якобы так и не решившегося на окончательный выбор между Дионисом и Христом, не достигшего искомого им «апокалиптического синтеза» язычества и христианства». Во-первых «двоеверие» одно время популярное в толковании «Слова о полку Игореве», немыслимо и невозможно, представляет собой кабинетный домысел, о чём убедительно писал академик Д.С. Лихачёв. Во-вторых, можно говорить о том, что А. Блок с молодости стремился к некоему цельному мировоззрению, но никак не к «синтезу». Такой «синтез» предлагала ему изначально З.Н. Гиппиус, о чём он отвечал ей в приведённом нами обстоятельном письме, основываясь именно на Апокалипсисе, на Откровении святого Иоанна Богослова. Но поразительно, что этот «синтез» в его абсолютной неизменности и столь значительное время спустя, вослед за З.Н. Гиппиус предлагает современный исследователь. Поистине не Россия «пошла по кругу», а по какому-то поистине заколдованному кругу идёт объяснение личности и творчества Александра Блока…
Природа столь антихристианских воззрений современного философа, приписываемая им А. Блоку, очевидна. Это, идущие ещё во времена поэта «религиозно-философские» искания «нового христианства», разумеется, «очищенного», представляющие собой «синтез» христианства, язычества и других аспектов общественного сознания. Поиски «другого» Бога. А в своей метафизической основе – «синтез» Христа и Сатаны. Позже – эти поиски «новой религии» продолжатся во всевозможных религиозно-философских сектах и масонских кружках, как союз христианства и революции, что немыслимо и невозможно по причине антибожественной сущности всякой революции, о чём убедительно писал Дмитрий Нечаенко в статье «Двенадцать» как сновидческая мистерия» («Наш современник», № 8,9 – 2011). Общее же для них является ослабление духовной сущности человека и отпадение от Бога. Но несмотря на трагические последствия этого несчастья, подобный «синтез», как видим, продолжается. Причём, с привлечением для этого, совершенно безосновательно личности и творчества Александра Блока, изначально отвергавшего подобный «синтез». А. Водолагин прекрасно продемонстрировал свою философскую осведомлённость, но к прочтению А. Блока это не имеет, пожалуй, никакого отношения.
Как видим, с помощью «эзотерической традиции» невозможно в принципе прочитать А. Блока. Исследователь, вооруженный такой методологией, «находит» в текстах поэта не то, что в них действительно есть, а то, что подтверждает его «учение». Полагая, что объясняет А. Блока, он объясняет только себя.
(Продолжение следует)
