«Кто я такой, чтобы судить о Пикассо…»

Он может всё…

«Кто я такой, чтобы судить о Пикассо», – сказал однажды отец Фёдор Конюхов в разговоре о своих картинах. При этом признавался, что в ранних работах нередко подражал испанскому художнику, многому учась у него.

В апреле-мае 2021 года в Таганрогском художественном музее проходила выставка живописных работ отца Фёдора. В анонсе сказано: «…выставка объединяет две его любви: к изобразительному искусству и к дикой природе. Главный принцип Конюхова-художника – создание единого образа природы и человека. Картины и графические работы, выполненные в различных техниках, стали результатом многочисленных путешествий, где полярные льды, воды мировых океанов и горные вершины оказываются импульсом для появления монументальных композиций и свободных живописных интерпретаций». Всего Фёдор Конюхов написал около трёх тысяч картин. На выставке в Таганроге было представлено более 30 работ последних лет. «Конечно, каждый знает Фёдора Конюхова как великого путешественника. Хотя первая и главная его профессия, как считает сам автор, – художник».

Этот анонс выставки художника, писателя, путешественника и священника обнаруживает для меня две вещи, в очевидности которых я не уверена, но мотив для них у меня есть. Личная встреча с героем этой книги, хоть и недолгая, всё-таки даёт мне основания для некоторых выводов.

Во-первых, отец Фёдор, подобно апостолу Павлу, старается быть, выражаясь фигурально, для иудеев – иудеем, для эллинов – эллином. Имею в виду слова апостола: «Для иудеев я был как иудей, для эллинов как эллин, я стал всем для всех, чтобы привести к Господу хотя бы некоторых» (1 Кор. 9:20-22).

Для художественного сообщества отец Фёдор в первую очередь художник; для писательской братии – тоже свой, писатель (тут мне впору гордиться, что мы в одном профессиональном сообществе – Союзе писателей России); для пилигримов – пилигрим, величайший путешественник современности. Остаётся добавить, что для нас, православных почитателей его многогранного таланта, он – прежде всего отец Фёдор, священник Русской Православной Церкви, служитель Божий, проповедник, миссионер.

Говоря об этих ипостасях личности, не знаю, акцентирует ли это сам… и не знаешь, что здесь написать раньше: путешественник, писатель, художник или священник?..

Для меня неопровержимы и отчётливо явлены три его творческие ипостаси: путешественник, священник, писатель. Именно в таком порядке. Как писатель он мне стал особенно интересен не рассказами путешественника, в которых документальность преобладает над художественностью, а духовными исканиями и размышлениями священника, где та же самая документальность приобретает наибольшую ценность и придаёт глубины суждениям автора. Рассуждать о живописи его – не моя компетенция. Разве что сказать откровенно, что многообразие техник его и разноплановость сюжетов повергают в растерянность: кажется, он может всё…

О художестве. Домыслы дилетанта

В одном из своих интервью отец Фёдор, отвечая на какой-то провокационный вопрос журналиста, скромно отозвался:

– Кто я такой, чтобы судить о Пикассо…

Не обладая таким талантом скромности, рискну порассуждать здесь о его живописи и графике. Что-то довелось увидеть мне в Интернете, что-то в качественных, хорошо иллюстрированных изданиях его книг.

К примеру, в книге «Там, где видно Бога» мы находим иллюстрации самого разного характера.

Вот икона священномученика Николая Конюхова, написанная в каноническом стиле. Красивая, чистая, торжественная и величественная. Отец Фёдор подарил мне маленькую репродукцию этой иконы, на деревянной основе, и на обратной стороне её можно прочесть следующее: «Сия икона написана русским путешественником протоиереем Фёдором Конюховым во время плавания вокруг Антарктиды на яхте в 2008 году». Видимо, потому священномученик Николай держит в левой руке лодку с белым парусом, ту самую, на которой благополучно совершил своё плавание отец Фёдор. Бирюзово-молочного цвета ткань в руке святого напоминает о водах Антарктиды за бортом парусника.

Вот икона святого Ангела Хранителя, шествующего по водам у мыса Горн – она напомнила мне болгарские иконы славянских просветителей братьев Мефодия и Кирилла, которые я называю пасхальными из-за яркого, праздничного колорита с обилием красного цвета. У Ангела на иконе отца Фёдора даже крылья красные! (На выставке в Инженерном замке в Петербурге 28 марта – 13 мая 2019 года это полотно выглядело чуть иначе; Ангел был не в зелёном, а в синем хитоне, возможно, приближенном к цвету океанской воды, и крылья у него более мягкого, приглушённо-охристого оттенка).

Недолгому размышлению мне пришлось подвергнуть образ малого парусника в деснице Ангела, пока не догадалась, в меру своего разумения, что это святая Церковь Христова, корабль – её традиционный символ. Поначалу казалось, что это кораблик, на котором плавал отец Фёдор, обыкновенный корабль, не символический. Парусник, яхта, на которой путешественник переплыл океан. И Ангел Хранитель помогал ему, как бы нёс на руках его вместе с яхтой. Или, может, это символ души человеческой, оберегаемой небесным защитником. Но означенный белым окружьем нимб у кораблика может указывать лишь на святость, не на земную вещественность. Потому это, скорее, символический корабль святой Церкви Христовой, на котором плывёт отец Фёдор, как пастырь Христов, и все мы, верой во Христа спасающиеся.

А почему Церковь – в руке Ангела? О, тут о многом можно мне рассуждать…

Лет пятнадцать тому назад составляла я описания клейм на иконах Курской иконописной школы во имя преподобного Андрея Рублёва. Икона «Архистратиг Михаил с деяниями» включала клейма, где Архангел, сходя к людям с небес, выступал от имени Бога, символически «замещая» Его, но фактически указывая на присутствие Бога во всех земных и небесных событиях. То есть на иконе изображён Архистратиг Михаил, в тексте Священного Писания в тех событиях, что отражены на иконе, тоже участвует он, но по смыслу – действие совершается Богом.

Потому Ангел держит и Церковь Божию – наш Корабль спасения. А бушующие океанские воды у мыса Горн – это мир наш, земные наши мытарства, готовящие нас к прохождению мытарств воздушных (при отлучении души от тела).

Вот такая философия сюжета мне здесь увиделась. Ангел Хранитель проводит каждого из нас по водам жизни к духовной родине. Замечательно здесь то, что лаконизм художественных средств, монументальность фигуры Ангела, отсутствие мелких деталей в рисунке позволяют представить это простое и притом глубокое богословское наполнение сюжета. Здесь мысли, взгляду не на что отвлекаться, концентрируешься на главном, глубинном.

Если кому-то покажутся неверными мои толкования сюжета, не буду настаивать на своей правоте. Не трактат же богословский я тут пишу, не научный комментарий к религиозному сюжету составляю. Это мои мысли и рассуждения, вызванные впечатлениями. У кого-то впечатление будет иным и толкование тоже. Свобода наших ассоциаций оправдана тем, что сам автор живописного сюжета не претендует на каноничность, это его личный художественный образ, воплощенный в технике наивной живописи. Этот сюжет можно долго рассматривать, но не обязательно молиться перед ним. Каноническая икона, напротив, создаётся ради моления, а не эстетического впечатления зрителя. И если автор прибегает к технике примитивного письма, то для чего-то это ему нужно. Трудно представить в наших православных храмах иконописный образ в такой, например, технике, как пишется икона в Эфиопии. Это архаичная, наивная, детская иконопись. Однако эфиопскую православную икону называют одним из прекраснейших явлений христианского изобразительного искусства.

Открыла портал «Правмир» и просмотрела несколько десятков фотографий эфиопской иконописи.

Воскресение Христово на ярком жёлто-красном фоне… Отец Фёдор частенько использует подобный колорит. Иконы Богородицы, святых, праотца Адама… Гедеон со своими воинами, пьющими из реки… Преподобный Моисей Мурин с чёрной кожей и светлой бородою… Великомученик Георгий Победоносец на белом коне и в красном плаще… Святой Текла, семь лет стоявший на одной ноге во славу Господа и получивший за этот подвиг несколько крыльев, да ещё и нога его рядом отсохшая, но тоже с крылышками нарядными… По преданию эфиопскому, Ангел положил эту ногу перед троном Бога, и Текла получил три пары крыльев себе, и пару – ноге. И одеяние Теклы, и крылья, и голубой фон за спиной святого создают впечатление праздничной радости и веселья. Вот таким же самобытным стилем, такими яркими односложными красками написан и Ангел Хранитель отца Фёдора.

Если говорить о рисунках-иллюстрациях к главам книги, то некоторую растерянность у меня вызвала чаша с белой тканью, по сути – медный таз с водой и свисающим с его края полотенцем, в руке пирата острова Сомали в заставке к очерку «Про пиратов». В другой-то руке у пирата был, как и полагается, длиннющий острый кинжал или, скорее, меч, в общем, тесак, однозначно устрашающий. И как одно с другим увязать – неясно. Зачем пирату в красном плаще и с кинжалом этот милый тазик с белым полотенцем?

И когда уже отчаялась что-то понять, отмахнулась: мало ли чего автор придумать может! – тут вдруг и увидела в этом тазу… то есть осознала, что этот таз – символическая очистительная чаша! Не для физического умывания, а для духовного.

Это чаша для путешественника, мало, что заболевшего тропической лихорадкой в чужой земле, так ещё и лишившегося яхты, угнанной пиратами. В одной руке держа нож, угрожающе поблёскивающий, а другой предупредительно придерживая чашу для омовения с чистым полотенцем на краю, этот пират символизировал обстоятельства, посланные Богом. Без этого образа белого полотенца, указывающего на чистоту, смысл рисунка был бы неясен.

На реальных пиратов мореплаватель не обиделся, принял испытание как из рук Божиих, и собственным усилием вернул себе яхту.

А зачем такие сложности? – может спросить кто-то. – Зачем Бог даёт такие испытания, если отец Фёдор любит Его и молится? То есть целесообразно ли тут вообще толковать о путях Божиих, не проще ли говорить только о том, что реально происходит в жизни, и происходит оно просто потому, что должно же что-то происходить.

Не думаю…

Что мы знаем о путях Божиих? Говорят: кого любит Бог, того и бьёт. Видимо, чтобы укрепить и возлюбить ещё больше…

Потому и отец Фёдор запечатлел этого пирата с чашей омовения, что благодарно принимает и любовь Божию, и испытания на крепость собственной любви…

Ещё понравился мне образ жены путешественника (рядом с рисунком увидела имя – «Иринушка»), вполоборота, со спины, в открытом платье, с угловатыми плечами и тонким станом…

Сразу подумалось о картинах Климта, несмотря на разницу в технике. Сама тема здесь климтовская: женщина, любовь, тайна… Меня легко тут оспорить. Но что поделать с ассоциативным видением, когда те или иные линии, выражение глаз, форма руки могут мгновенно вызвать в сознании то, что ты хорошо помнишь.

У меня есть альбом Климта, много раз листала его. И вот эти угловатые плечи героини картины Конюхова сразу напомнили мне «Поцелуй» с его изогнутыми фигурами влюблённых и «Портрет Адели Блох-Бауэр», у которой кисть правой руки так страдальчески согнута перпендикулярно запястью…

Пейзажи, особенно горы, нередко напоминают о Рерихе, и вспоминаешь, что отец Фёдор не раз повторял в своих интервью, и нам при встрече рассказывал, как кто-то, увидев реальные горы, воскликнул: – Они такие, как у Рериха! Это звучало высшей похвалой художнику, его изобразительному таланту. Означало это и то, что в сознании современного русского человека, увидевшего горы издалека, в дымке воздушного покрывала, обычно первая культурная ассоциация: Рерих! Горы как у Рериха! Другого имени сходу никто и не вспомнит…

Примерно та же ситуация у меня и с картиной Конюхова, изображающей путника с изломанно изогнутыми крыльями (позднее нашла в инете название её: «Из последних сил»; написана на полотне воздушного шара): сразу на ум приходит «Демон поверженный» Врубеля. Хотя здесь, опять же, никакого сходства в техниках рисунка. Просто изломанные крылья сразу отсылают нас к известному образу. Если быть более щепетильной, надо уточнить, пожалуй, что у отца Фёдора на картине изломаны не крылья, а скорее только перья сильно помяты, но возникает ощущение такого мощного трагизма…

И картина «Весна. Портрет жены художника», что на 51-й странице книги, естественно вызвала в памяти таитянок Гогена. К примеру, гогеновская «Женщина, держащая плод» разрезом глаз, грубоватым очерком носа, широкими губами явно родственна конюховской «Весне». При этом у Конюхова первобытная сила природы в образе любимой женщины одухотворена отчётливее, чем у Гогена. У таитянок усталость во взгляде, истомлённость негой и покорная пустота (готовая принять любую форму, как писала Марина Цветаева о жене Пушкина). От портрета жены художника исходит личностная воля, первобытная жизненная сила одухотворена глубочайше осмысленным, каким-то сверхъестественно живым взглядом огромных, магнетически притягивающих глаз.

Графика. Ангел с чёрной долонью

Особое впечатление произвела графика отца Фёдора.

Один из ранних графических этюдов на тему «Жизнь и быт народов Севера» оказался для меня неразрешимой загадкой. Растолковать себе его содержание так и не смогла, но чем-то он всё время притягивал.

Вначале казалось, что там, рядом с оленями и собаками, некий шаман в меховой шапке. Потом увиделись не отдельные детали, а целое – большую часть этюда занимают крылья; северный ангел стоит босиком на лыжах, и хотя на голове у него шапка-ушанка с пышной меховой оторочкой, одет он в белую рубаху до пят, а на груди – перекрестья шнуровки на её вырезе. Эта фигура напомнила мне стихи Цветаевой:

Не стыдись, страна Россия!

Ангелы – всегда босые...

Самое неожиданное в этом сюжете – чёрная громадная ладонь правой руки ангела, как-то слишком резко, будто с физической судорогой, выставленная вперёд, как бы навстречу зрителю. Когда рассматриваешь картину, эта ладонь сразу бросается в глаза, в неё буквально упираешься взглядом. Это происходит невольно и неизбежно. Из-за неё я поначалу и приняла крылатое существо за шамана. Только присмотревшись, заметила, что чёрный нимб вокруг головы в шапке – вовсе не чёрный по факту, в нём звёзды мерцают. Это лишь фон северного звёздного неба для настоящего нимба, прочерченного легонько поверх крыльев и плеч…

Рассмотреть детали этого рисунка удалось мне хорошенько только тогда, когда нечаянно заглянуло в комнату яркое и горячее заходящее солнце, обжигая мне правое плечо, склонённое над книгой. Сегодня самый долгий летний день (22 июня 2021 года), и шествовать солнышку по небу до закатного состояния ещё долго. Так вот, даже в очках я одной детали с правого края этюда поначалу и не заметила. А тут вдруг отчётливо обозначился на рисунке парусник, качающийся на волнах… между рогами северного оленя. Может, и не между, а чуть выше, но это всё равно поражает... Есть тут ещё и волки, спрятавшиеся в снегу, и чёрная собака, лающая на северное сияние, и какой-то старик в бушлате, сидящий на белой постели с подушками, сияющими белизной…

Вещь замечательная, по всему видать – жизненная, но оказавшаяся сложной для моего понимания, может быть, потому, что я мало читала о жизни Фёдора Конюхова на Чукотке. Сам он писал об этом периоде так:

«Годы, проведённые там, многое мне дали: я научился управлять собачьей упряжкой и пересёк зимой всю Чукотку вдвоём с другом и учителем Ататой, эскимосом из посёлка Новое Чаплино; строил байдарки из моржовой кожи вместе с охотниками-зверобоями эскимосами в посёлке Сиреники, расположенном на берегу Берингова моря. С далёкой Чукотки следил за тем, как меняется мир: не только с точки зрения событий политических и деятельности влиятельных людей, хотя мне пришлось повидать их достаточно (и событий, и людей). Нет, я замечал более тонкие перемены и видел, как люди в разное время вели себя по-разному. Всё это пережил, ко всему приглядывался и старался передать в своих рисунках и картинах, собранных на краю света (России)» (Там, где видно Бога, с.59).

Удивительно, что чуть раньше, когда пролистывала эту книгу в первый раз, ещё ничего не успев прочитать, одна из иллюстраций, трёхрукий ангел (как мне увиделось поначалу) в ярком причудливом… скафандре? костюме? кольчуге?.. – не знаю, как назвать, – сразу напомнил страницы рассказа Николая Лескова «На краю света». И вот теперь сам автор произносит эти слова – «на краю света», на краю России…

У Лескова есть эпизод, где сопровождавший замерзающего архиерея дикарь, бегущий по заснеженной тундре без шапки, так что волосы встали дыбом и сверкали на солнце бриллиантами морозного инея, показался владыке небесным ангелом, идущим забрать его душу, выскользнувшую, кажется ему, из окоченевшего уже тела.

У Конюхова ангел явно женского пола: слегка обозначена под блестящей кольчугой выпуклая грудь, слишком женственны длинные ноги в высоких сапогах. И опять эта жёстко очерченная правая кисть с широко расставленными пальцами… Третья рука какая-то анатомически неправильная – не смогла я определить, где там большой палец, а где мизинец. И спускается она будто с неба, закрывая лицо крылатого женственного существа.

Картина необычайно красива по колориту, динамична и таинственна, и можно долго расшифровывать её сюжет, но ясно в ней одно: ангел летит над волнами, едва касаясь водной дорожки, а за спиной у него ослепительное солнце, восходящее над мысом Горн (это потом уже я узнала, что картина называется «Ангел с острова Гоф»). Крылатый напряжён и тревожен, и его стремительный бег по водам будто бы сдерживается небесной дланью, заслонившей ему глаза…

Пожалуй, ничего неожиданного в том, что автор книги, вспоминая Чукотку, называет её краем света. И никакой связи с Лесковым тут, конечно же, нет.

Что же касается того северного, чукотского, крылатого существа с довольно невзрачной длинноносой физиономией и клочковатой чёрной бородкой, да ещё и с чёрной ладонью с растопыренными пальцами, то мне вдруг подумалось, что по отношению к отцу Фёдору нынешнему это странное существо, стоящее босиком на лыжах, можно назвать ангелом прошлой жизни. У поэта Тимура Зульфикарова есть замечательная поэма о любви и о жизни, которая называется «Ангел Бывых Дней».

Ты ли Ангел Бывых Дней явился мне?..

Я знаю тебя Ангеле...

Я ждал Тебя Ангеле...

У тебя очи отечные дымчатые прозрачные, как озера белозерские северные яснодонные…

У тебя очи ивовые вечноплачущие о былом вечностраждущие...

У тебя под очами вечно соль от слёз... И она жжёт.

Ты ивовый снежный Ангел...

Ты Ангел Ива...

Я стою под снежными дремучими ветвями дланями твоими, Ангеле...

…Ангеле Бывых Дней, Ты ли стоишь манишь таишь в паоб­лаке тумане?..

Ангеле, Ты ль исходишь говоришь лепечешь усопших голосами дальними?..

…Человече!..

Подними небу земные скоротечные очи твои…

И увидишь Колокол над собой…

И ударь в него…

И пробудится и пойдет к тебе Ангел Бывых Дней…

Свете!..

Вот таким Ангелом Бывых Дней в длинной русской сорочке и кажется мне сегодня это крылатое детище воображения художника. А чёрная тревожно выставленная вперёд ладонь его словно предупреждает: нельзя возвращаться к прошлым грехам, если ты уже обрёл крылья веры. И нельзя забывать своё предназначение…

Для восприятия душой, а не глазами

На выставке художественных работ Фёдора Конюхова в Ростове-на-Дону рядом с одной из картин было помещено его стихотворение. Не знаю даты написания, но думается, что создано оно было до принятия священного сана.

АНГЕЛ С ОСТРОВА ГОФ

Ангелы сильно любили меня,

Держали на привязи, взаперти.

На самом краю. Но в иные края

Душа порывалась уйти.

Дрожащий огонь в жёлтом сколе зрачка

То вспыхивал, то затухал.

Но утром под тихое пенье сверчка

Он умерший, вновь воскресал.

Ушли ли те дни в безвозвратную даль –

Поди-ка сейчас угадай.

Где ангелы те, та любовь, та печаль?

И где тот надколотый край?

Один из посетителей этой выставки оставил в инете отзыв, который мне хочется тут процитировать, потому что сама я этих слов не нашла, когда пыталась определиться, что привлекает меня в живописи и графике отца Фёдора. А на сайте Проза.ру удалось прочесть о художнике-мореплавателе интересные факты и предположения:

«Оказывается, в ранней молодости не только сам на вёсельной лодке переплыл Азовское море, но и получил хорошее образование в нескольких художественных школах. И когда оказался на севере, в районе порта Находка, писал хорошие картинки из жизни северных народов: их ремёсла, связанные с рыбной ловлей, охотой на лыжах или на собачьих упряжках, причём очень профессионально. В те времена Фёдор Конюхов бывал в Париже, организуя свои выставки. И парижане восхищались очень реалистичными картинами, рисунками мало знакомой им походной жизни коренных жителей Севера.

Много дней и ночей проведя в одиночестве, он почему-то решил, что передать правдиво всё, что он видел: эти восходы, закаты, эти экстремальные ситуации с десятиметровыми волнами в районе мыса Горн, чудесные спасения и выживания в этих широтах, где под днищем его яхты или лодки лежали на дне сотни гораздо более крепких и сильных судов, просто невозможно. И он решил, видимо, что надо придумать в изображении на картинах что-то новое, философское, со смыслом и содержанием чего-то божественного, светлого, и в то же время загадочного. Так появился новый обширный цикл фантастических, но не совсем уходящих от реальности и восприятия душой, а не только глазами, разнообразных картин его мироощущений!»

Вот ради этой конечной характеристики, ради трёх её положений и цитирую этот отзыв – во-первых: «фантастические, но не совсем уходящие от реальности» вещи изображает отец Фёдор; во-вторых, картины его созданы для «восприятия душой, а не только глазами»; в-третьих, отражают они всё разнообразие его впечатлений и мироощущения в целом.

Пожалуй, для всех очевидно, что любой художник пишет картины на основе своих впечатлений и опираясь на своё мироощущение. Не всякому зрителю будут по нраву те или иные формы отражения субъективных впечатлений художника. Не всякий проникнется духом причастности и сопереживания, если фантастические образы покажутся чуждыми по колориту или агрессивными по сюжету, по технике исполнения. К примеру, слишком мрачные по цвету рисунки я избегаю долго рассматривать, а если краски многообразны и жизнерадостны, возвращаешься снова и снова, пытаясь понять, что хотел сказать нам художник. Или просто: хотел сказать. Даже без надежды на понимание. Без желания быть принятым. Просто потому, что не мог молчать…

Помню, где-то прочитала у него рассуждение, что ему нужно много-много сил, чтобы успеть рассказать всё, что открылось ему о горе Синай. Он писал картину, а при этом чувствовал, что впечатление столь сильно, что красками не всё можно передать, надо писать книгу…

В одном интервью он обронил кое-что о методе: «Мне надо через свои картины передать настроение, а не фотографию…»

О портретах жены художника: «Я пишу её образ…» (в смысле – не портрет, передающий сходство с оригиналом). И тут же вспоминает квадратные лица на портретах жены Пикассо…

Радужный, красный, чёрный

«Ангелом с острова Гоф» называется у него как раз та картина, о которой я долго размышляла, ещё не зная её названия и даты создания. Написана она в 2007 году. Подзаголовок у названия: Атлантический океан. То есть остров Гоф, видимо, находится в Атлантике. А я по своей ограниченности решила, что здесь у него всё тот же коварный мыс Горн, устрашающий всех мореплавателей. Потому, значит, и Ангела сдерживает некая рука, с высоты, из-за края картины, опускающаяся Крылатому на лик. Вот как раз по поводу этой картины могу сказать, что она хоть и непонятна мне по сюжету, и тревожно-загадочна по ощущению, но рассматривать её хочется снова и снова, потому что есть в ней какое-то чистое радужное сияние.

Вопреки пошлости современного употребления слова «радужный» обожаю радугу и все её цвета! Кстати, напрасно флаг ЛГБТ-сообщества называют радужным. Это неверно. Как бы ни пытались унизить природу эти больные люди, а радуги у них нет. Им не хватает чистого небесно-голубого цвета. Настоящая радуга звучит вот так (и это знают все нормальные дети): Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан! Вот настоящая радуга: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый.

Посмотрите на картину отца Фёдора «Ангел с острова Гоф», и вы увидите, что весь радужный спектр у него присутствует.

Есть у художника и «монохромные» картины, где цвета контрастны и раздельны, если можно так сказать. Нравится мне «Красный человек» 2017 года, который ещё называется «Мне 300 лет». Описывать работу не буду, можно посмотреть в инете, она не всякому понравится, но рассматривать её мне было интересно. Удивляет всё-таки, какие средства нашёл художник, чтобы передать эту трёхсотлетнюю измученность и неуклюжесть…

Притом надо сказать, что можно грустно улыбнуться, разглядывая его лыжи и то, как он на них стоит… Если подразумевать автопортрет, конечно. В правой руке эта длинная, не по росту, лыжная палка… А левая «клешня» (уж извините, по-иному там не скажешь) вообще-то похожа и на ковш экскаватора…

Могла бы долго философствовать по поводу этой картины, но не уверена, что это нужно. Хочется только заметить, что в литературе нам хорошо известен образ чёрного человека, на эту тему много чего написано критиками, особенно о поэме Есенина, которая так и называется – «Чёрный человек». У Пушкина тоже был чёрный человек в трагедии «Моцарт и Сальери». Был такой человек и у любимого поэта Фёдора Конюхова – Владимира Высоцкого в стихотворении «Мой чёрный человек в костюме сером».

Принято считать, что этот образ в литературе означает демона, напоминающего человеку о совершённом им зле либо провоцирующего на зло. В более глубоком смысле это совесть, терзающая грешника. У Высоцкого это, скорее, многочисленные представители властной системы, отравляющие ему жизнь, а также людская чернь, ревниво завидующая творцу.

…

И, улыбаясь, мне ломали крылья,

Мой хрип порой похожим был на вой,

И я немел от боли и бессилья

И лишь шептал: "Спасибо, что живой".

Я суеверен был, искал приметы,

Что мол, пройдёт, терпи, всё ерунда...

Я даже прорывался в кабинеты

И зарекался: "Больше – никогда!"

Вокруг меня кликуши голосили:

"В Париж мотает, словно мы в Тюмень, –

Пора такого выгнать из России!

Давно пора, – видать, начальству лень".

Судачили про дачу и зарплату:

Мол, денег прорва, по ночам кую.

Я все отдам – берите без доплаты

Трёхкомнатную камеру мою.

Цитирую стихи Высоцкого не ради литературных суждений, а только потому, что для отца Фёдора это один из самых близких поэтов, а значит и какие-то мотивы и образы у них могут оказаться созвучны, психологически родственны.

«Красный человек» в литературе сегодня тоже присутствует (например, скандальные книги Светланы Алексиевич, которая пишет о советской эпохе, применяя эту метафору вместо более употребительного у диссидентов «совка»). Но рассуждать на эту «политическую» тему мне совершенно не интересно. Хочется думать, что и в картине отца Фёдора никакого социального подтекста, а только духовный символизм. Красный цвет может быть и «священным» (Пасха, кровь мучеников), но может быть и «страстным» (любовь, сердечный жар). Это тем более очевидно, что супруга путешественника, Ирина Конюхова, в интервью признавалась: «Первую книгу я написала по просьбе Фёдора, когда мы прожили три года, и он уходил в длительное плавание. ... Я думала, как назвать книгу, и вспомнила, что когда мы познакомились, он сказал: “Мне триста лет”».

Книга была названа «Триста лет и три года жизни». Конечно, она о любви. Но я всё-таки не откажусь от идеи, что в образе «Красного человека» художник изобразил не столько позитивное чувство, сколько накопленный в столкновениях с миром негатив.

Подумалось, что автор тут изобразил, как видят его другие, как он раздражает некоторых своих современников (здесь можно улыбнуться)…

Красный горячий цвет, можно думать, передаёт накал напряжения от неприятия его, Фёдора Конюхова, которому, в общем-то, всё равно, что про него думают и как его видят. Зла никому он не делает и сам, кажется, страстями не пылает. Так что и в трёхсотлетнем возрасте он лишь отражает чужой накал или, как он сам однажды выразился о современниках, наэлектризованность…

В инете под этой картиной такая подпись:

«Люди испокон веков хотят уничтожить зло, а может, лучше не уничтожать зло, а растить добро, тогда не останется на земле места для зла. Искореняя зло, можно случайно и добро уничтожить. Фёдор Конюхов».

И мне опять подумалось, что «Красный человек», в отличие от Чёрного человека у Есенина или Высоцкого, это не теневая сторона явлений, это, напротив, некий громоотвод, в него ушла агрессия современников. «Вземляй грех мира…» – в какой-то мере это и здесь уместно, потому что любой священник, исповедуя, пропускает через себя чужие грехи, чужой хоровод страстей… Отсюда этот красный накал… А ужасное выражение лица – боль и мука за людей…

Два солнца

На тридцатой странице книги «Там, где видно Бога» увидела иллюстрацию – картина, изображающая верблюда на фоне пустыни и стоящую в рост на его спине женщину на фоне сине-зелёно-чёрного неба. Позади верблюда, будто бы прямо на песке, сияет жёлтое солнце, а прямо над головой всадницы, как бы даже нимбом вокруг её головы сияет второе жёлтое солнце, только уже с разноцветными лучами: у диска солнечного бледно-жёлтыми, а далее, расходясь, переливающимися красным, синим, зелёным и фиолетовым. И вот я сразу, конечно, вспомнила тут цветаевское:

Два солнца стынут, – о Господи, пощади! –

Одно – на небе, другое – в моей груди.

Как эти солнца, – прощу ли себе сама? –

Как эти солнца сводили меня с ума!

Дальше не буду цитировать, потому что стихи Цветаевой о другом. Она про конец любви пишет, любовь у неё остывает.

На картине Фёдора Конюхова любовь в зените, и, судя по горячим пескам пустыни, по которой бредёт верблюд, остывать не собирается…

А гордо поднятая шея и довольная морда верблюда говорят о том, что он счастлив нести свою всадницу дальше и дальше по зыбучим житейским пескам…

***

Рассматривала в инете полотна художника. Попался отчёт одной посетительницы выставки отца Фёдора в Михайловском замке Питера весной 2019 года. К каждой картине даёт она свой краткий коммент, и вот к одной её реплике, не утерпев, я всё-таки скептически прицепилась…

Представила она фото картины «Лестница в небо» из серии «Мода». Удивилась, что художнику не чужда и такая тема. А когда увидела она осла на картине, возмутилась, что таковой с модой «ну никак не вяжется».

Воззрилась на этого осла и я…

И вот думаю: осёдланный осёл на втором плане, за спиной эстрадной дивы в трусах, это как раз то, что и должно быть увязано с подобной модой. И неважно тут, кто подразумевается в образе этой дивы. Там предположено, что это певица В.Ц. , потому как её супруг оформил раму картины в музыкальном ключе. Певица замечательная, и разве что с юмором она может принять этот модный портрет.

Я бы не рискнула проводить такие буквальные параллели…

Тут не нужно искать прообраз. Это концепция. И полотно, и рама к нему – концептуальны в границах изобразительного искусства, и не более того. Стилистический симбиоз. Жаль, что многие зрители ищут портретного сходства или правдоподобия сюжета в причудливых полотнах художника, стремящегося выразить своё настроение, впечатление, ассоциативную связь между явлениями окружающей реальности или передать свою мысль образно-символическими средствами.

Любовь и голуби

Нравятся мне в книгах отца Фёдора многочисленные графические рисунки-«памятки». То Экклесиаста процитирует, начертав рядом напряжённо указующие персты или тонкую женскую длань с аккуратными ноготками. То кораблик нарисует чернилами, подписав внизу: «Р. Амундсен в 1903-1906 годах на «Йоа» обогнул с севера Америку». А то просто напишет что-нибудь о себе рядом с чёрно-белым семейным портретом, где только глаза у него и «Иринушки» голубые, да фуражка на нём капитанская, та самая, что Иринушка ему подарила. «Здесь, в океане, я часто думаю и живу большой мечтой, закончить благополучно плавание, построить домик в Сергиевом Посаде, поселиться в нём с моей Иринушкой, развести цветы, посадить деревья, завести на чердаке голубей, вести спокойную жизнь и вкусить, наконец, тихого счастья».

Такая вот памятка о минутах грусти в океане. А на листке смазаны чернила – то ль слеза капнула, то ль брызги от весла… И слово «цвты» с забытой на кончике пера буковкой, не успевшей лечь на бумагу, – как нечаянная улика о сердечной тоске…

(Из книги «Прорывающий горизонты: к портрету русского путешественника протоиерея Фёдора Конюхова»)