Наставникам, хранившим юность нашу
Всем честию, и мёртвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
А. С. Пушкин
Краткое слово об учителе
Юрий Васильевич Денисов, мой скромнейший и ненавязчивый наставник, и в быту, и в отношении к слову учил нас своим примером, скорее, не поэтическому мастерству, а человеческой основательности и порядочности.
В детстве он рос и воспитывался на Украине (не оттуда ли у него такая безобидная хитринка и лукавство да и сами стихи «не в лоб»), хватил военного лиха, послевоенного барачного скудного существования, служил в армии, до выхода на «литературные хлеба» более двадцати лет работал плотником на стройках Москвы, руководил ЛИТО строителей «Искра», куда благосклонная судьба привела и меня.
Юрий Денисов – один из тех немногих, кто отдаляясь по времени, становится для души ближе и необходимей, – о нём мой стихотворный верлибр «Памяти Юрия Денисова».
Также в своём эссе я счёл уместным представить читателю внутреннюю рецензию тогда ещё молодого и малоизвестного поэта Юрия Кузнецова – 1969 год! – на рукопись Юрия Денисова «Этажи» в издательстве «Молодая гвардия».
Для представления о Юрии Денисове как о поэте публикацию завершаю подборкой его стихотворений, в которых душа и судьба поэта.
***
ВНУТРЕННЯЯ РЕЦЕНЗИЯ ПОЭТА ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА НА РУКОПИСЬ ЮРИЯ ДЕНИСОВА «ЭТАЖИ» В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»
…Это будет замечательный сборник.
Сейчас у нас печатается множество стихов. Бывает, читаешь иные и всё там есть: и мысль, и образ, и интонация, но всё это какое-то необязательное, вялое, можно заменить одни слова другими – ничего не изменится.
Встречается часто другая крайность: всё сбито, подогнано, размер чёткий, рифма звонкая, а не задевает за душу, – всё холодное, заданное, «головное», – рационализм выдаётся за эмоцию.
Это не искусство, а ремесло.
И в том, и в другом случае стихи неистинны, коэффициент передачи жизни у них ничтожно мал.
Вот как раз в этом нельзя упрекнуть Ю. Денисова. Его стихи поражают душевным здоровьем, активным отношением к окружающей жизни. Молодое чувство так и бьёт в них ключом.
В едином сплаве будничного и высокого, прошлого и настоящего он запечатлевает то, что имеет глубокий смысл, высказывает своё отношение, светлое и гуманное, к действительности. Его стихи не оторвёшь от нашего времени – они в полном смысле современны.
Ибо именно в поэзии простых вещей коренится новая поэтика двадцатого века. Стихи полны внутреннего движения. Динамичность поэтического характера поэта Ю. Денисова выразилась, в частности, в неожиданном сопоставлении.
В стихотворении «Так вот. Пока на огневой рубеж…», положительно отмеченном рецензентом В. Харчевым, говорится о практических занятиях на стрельбище. Вот заключительное четверостишие:
«Отметь мелком все попаданья те,
К мишени ближе подойди при этом,
И тень твоя сольётся на щите
С простреленным тобою силуэтом».
Да! Это не только наводит на глубокие поэтические раздумья о драматических противоречиях мира, но чувствуется вот что – ощущение гигантских скоростей, при которых спрессовывается время и сокращается расстояние, вследствие чего сдвигаются, налетают друг на друга самые далёкие подобия, самые глухие ассоциации. Так человеческая тень скользнула по силуэту простреленной мишени и – мгновенье! – слилась с ним. Ещё мгновенье – и тень скользит дальше, но, как говорил Блок, творческий разум уже осилил, цепкий взгляд поэта схватил соответствие. И какой напряженный образ!
Какая динамичность! И всё – в продолжении!
А ведь ощущение пространства – одно из замечательных свойств русской поэзии. В стихотворении «Выхожу я спозаранку», полном здорового озорного чувства, Ю. Денисов уловил буквально пространство из-под руки:
«Что есть радостней на свете,
Коль кружатся голубки
Так, что с завистью соседи
Смотрят вверх из-под руки?
А они уходят в точки –
Но видать, слепит глаза.
Их увидеть можно в бочке,
Отразившей небеса».
Бочка и небо! Какой неожиданный фокус пространства!
В этой наметившейся особенности дарования Ю. Денисова – новая для него перспектива.
Главная тема его стихов – любовь к работе. В связи с этим поэт С. Наровчатов написал следующее:
«Человек, встающий из стихов Денисова, заслуживает всяческого уважения. Это тип современного рабочего, который в литературе нашёл пока очень робкое и поверхностное отражение. Деятельный, энергичный, хорошо ориентирующийся в широком круге вопросов, волнующих общество, он соединяет работу с учёбой в силу своей внутренней потребности, и то, что раньше называлось тягой к культуре, преобразовалось у него в привычку».
…………………………….
Что же касается разработки такой формы как верлибр, то у Ю. Денисова есть ряд удач, но поиски в целом оставляют желать лучшего.
….
От необходимого сокращения сборник только выиграет.
И, повторяю, это будет примечательный сборник.
11 июля 1969 г.
Ю. Кузнецов
***
В заключение мне хотелось бы привести стихотворения Юрия ДЕНИСОВА и поучительный эпизод, случившийся с ним в беседе с замечательным поэтом Ярославом Смеляковым.
* * *
В начале 60-х годов по просьбе Комиссии по работе с молодыми литераторами Ярослав Васильевич Смеляков читает рукопись моих стихов.
- Ты почему слово «руберойд» написал через «и» краткое? – спросил он меня.
- На стройке иногда приходилось разгружать руберойд. На одном из рулонов – на этикетке я прочитал это слово. Там было «и» краткое.
- Мне тоже приходилось его разгружать, – заметил Смеляков, – но я на это как-то не обратил внимание.
Ярослав Васильевич встал из-за стола, подошёл к книжному шкафу, достал «Орфографический словарь», быстро нашёл нужное слово. Я был прав. Он с теплинкой посмотрел на меня и продолжил чтение моих рифмованных и нерифмованных опытов. После написал письмо в одно из московских издательств с рекомендацией издать мою книжку стихов.
***
Та встреча с ним
Живёт подспудно где-то
В моей душе доныне… Той порой
Я вышел вознесённый от поэта
В огромный мир поэзии родной.
Другое дело, как он будет прожит –
Остаток жизни!.. На своём горбу
Придётся убедиться мне, что может
И Божья искра вылететь в трубу.
* * *
Звенит звонок! Всех, кто учиться рад,
Он созывает в школу, где ни крыши,
Ни окон – выбил окна артснаряд,
Где на уроках выбегают мыши,
Смеша своею наглостью ребят.
Смолкают голоса – всё тише, тише.
Лишь слышно – окна ладят и стеклят
Над нашим классом, этажом повыше.
…Я лишь одни пятёрки приносил
По русской и по украинской мовам.
От деда бабушка по мере сил
Их сохранить пыталась, только зря:
Пропали все мои пятёрки, словом…
Дед искурил от бабки втихаря.
* * *
Мы с матерью жили в бараке,
В его керогазном чаду,
Где частые пьянки и драки
Случались у всех на виду.
Возврат этих лет невозможен,
Но всё ж да и вспомнится вдруг
Конурка, в которой мне ложем
Служил допотопный сундук.
В нём петли гнусавили ржаво,
И, помнится, где-то на дне
Тетрадь со стихами лежала,
Что были так памятны мне.
Корявые первые строки,
Терзанья и муки мои
О горестно – сладкой мороке
Той первой нескладной любви.
Я помню, как в будни и в праздник
Мы, в шалостях злая шпана,
В парадных и тёмных, и грязных,
Простаивали дотемна.
Мы лузгали семечки бойко,
Плевали на пол, матерясь.
Отсюда ушёл я на стройку,
От грязи житейской да в грязь
Дорог разбуксованных, в белый
От снега летящего свет.
Сквозь сердце с тех пор пролетело
Немало безжалостных лет.
Былое – уже небылица,
Развеяно временем в прах.
А он мне всё снится и снится –
Тот старый и грязный барак.
* * *
В окне – ромбоид неба голубой,
Гляжу в окно, припоминая взбучку.
Сижу на гауптвахте за любовь,
То бишь за самовольную отлучку.
Без табака, без спичек, без ремня
Лежу на нарах желчно и сутуло,
Спиною чуя то, как на меня
Глядит в глазок начальник караула.
Любимая, уже в который раз
Припоминаю сладко и счастливо
Близ губ моих твои ромашки глаз,
Что расцвели на берегу залива.
На берегу, где мечется прибой,
На берегу, свинцовом от полыни…
Сидеть мне десять суток за любовь,
Вода и хлеб – моё меню отныне.
Но вот гремят засовы и замки,
Меня ведёт на плац дневная смена.
Здесь наших буцефалов кизяки
Мету в совок пристыженно – смиренно.
Остроты и насмешливость друзей
Переношу, нахмурив брови строго.
И конвоир сочувствует моей
Лихой беде, завидуя немного.
АРМЕЙСКИЙ ЭПИЗОД
Вдруг вспомнился армейский эпизод,
Случившийся со мной на летних сборах.
…В лесу под сенью сосен меднокорых
Сидит на пне, угрюмый от забот
Начхим полка. Червонных листьев ворох
Лежит, им собранный, у самых ног,
А в той листве сидит чудной щенок,
Уже понюхавший, как пахнет порох.
А до чего уже, наверно, строг,
Что на малейший шелест или шорох
Ушами непослушными стрижёт, –
И оба смотрят, как за взводом взвод
Проходят мимо них в противогазах,
В чулках защитных – всё вперёд, вперёд! –
Среди болот почти что непролазных.
По «заражённым» топям без дорог
Идём, обрызганы болотной ржавью.
И вдруг я слышу окрик:
- Эй, сынок!–
- Вы мне? – начхима жестом вопрошаю.
- Кому ж ещё?.. Вон подвяжи чулок.
Казнюсь, что не ко времени, однако,
Ослабла непослушная тесьма.
К тому ж ещё сидит-глядит собака,
Как бы в насмешку говоря – эхма!..
Какой же ты к чертям солдат?.. Вояка. –
Но чувство было на душе двояко:
Назвал «сынком», разбередил до слёз,
Назвал не по уставу, без угроз,
Как бы устало даже, не сурово,
Так памятно навек, ведь это слово
Так редко в жизни слышать мне пришлось.
* * *
Так вот. Пока на огневой рубеж
Тебя не вызовет сержант угрюмый,
Лежи на ягеле, морошку ешь,
О чём-нибудь своём, заветном думай.
Из хвороста сваргань себе костёр,
И пусть к нему сползается пехота.
Кури табак, словечко в разговор
Вверни, чтоб смехом поперхнулся кто-то.
И смейся сам, коль россказни смешны,
До колик в животе, но краем уха
Следи за алфавитом старшины.
Тебя зовут. Ну, ни пера ни пуха.
Стряхни росу и, лёжа у бугра,
Взбей вещмешок с соломой, как подушку:
На нём ты будешь целиться. Пора
Мишень, как говорится, брать на мушку.
Когда последний выстрел прозвучит,
Беги к мишени, дав поблажку нервам,
Считай пробоины, что испещрили щит,
Вернее, контур на щите фанерном.
Отметь все попаданья и впритык
К своей мишени подойди при этом,
И тень твоя сольётся в этот миг
С простреленным тобою силуэтом.
* * *
Всех обойдя в родном полку
И обойдя казарменное зданье,
Ещё раз руку приложить к виску
И, словно бы на первое свиданье,
Лететь в экспрессе, затаив дыханье;
Скользить глазами по березняку,
По синеве небес – до спазм в гортани,
До светлых слёз, не ведая заране,
Куда себя заброшу, упеку;
Стоять, к окну прижавшись, в ожиданье
Чудес, каких не видел на веку;
Ловить душой в предутреннем тумане
Поля, двуколку, юркую реку,
Копёшки сена на лесной поляне
И ворона на взветренном суку.
Вдруг ощутить в себе полынь-тоску,
Давно в душе дремавшее желанье –
Сойти на полустанке, в глухомани,
Почти тропой, манящей вглубь, в тайгу,
И очутиться в незнакомом стане,
К медвежьему прибиться уголку
И в местной школе, встретив пониманье.
Зимой под ветра вой и завыванье,
Весной – под неумолчное «ку-ку!»,
Уйдя от суеты и от метаний,
Учить детей родному языку.
* * *
По городу кочую по привычке:
Работаю то в Химках, то в Перово…
Москва растёт. До нашей стройки новой
Теперь уж добираюсь в электричке.
Летит она вперёд в шальном угаре –
Гляжу в окно на пригород и веси,
На то, как истребитель в поднебесье
Рисует, как школяр на тротуаре.
Так день за днём… Спешу я на посадку,
В мир и удачу веря, и надеюсь,
Что также вечно будет ездить “демос”
И на плече моём дремать с устатку.
…На остановке в дверь вскочив с разбега,
Охотиться за местом то и дело
Не буду – стану возле человека,
Везущего букет сирени белой.
* * *
Стоит берёза возле перекрёстка
Строительных наезженных путей.
Десятка три безжалостно и хлёстко
Прибито указателей на ней.
А вон ещё подносят два плаката,
В карманах гвозди ржавые торчат.
- Вы пожалейте дерево, ребята,
Прибейте хоть скворечню для скворчат!
Послушались, уходят парни эти,
Не стали мне качать свои права.
…Люблю Москву, и всё, и всех на свете,
В особенности птиц и дерева.
* * *
Для меня явленье это ново:
Страх и неизвестность поборов,
В высоте, почти что стометровой,
Стойко вьётся стайка комаров.
Каждый линию незримо чертит,
Словно пляшет с музыкой не в лад.
Ишь как выкомаривают, черти,
Ишь как рок-н-роллят и твистят.
В комариной суете и звоне
Я стою с протянутой рукой.
Ну-ка попляшите на ладони,
Как на танцплощадке городской.
Ничего, что руки в солидоле.
Я их вытру – попляшите впрок.
Только не споткнитесь о мозоли,
В заусенцах не пораньте ног…
* * *
Сполна своё отдав труду,
Вбегаю раньше всех в бытовку.
Умывшись снегом на ходу,
Срываю с плеч своих спецовку.
Спешу, аж пуговицы рву,
Бросаю вещи где придётся,
Ведь ты уже на рандеву
Пришла и мёрзнешь на морозце.
Сказала дома, что ушла
За хлебом, в дверь шмыгнула юрко.
…В чём только держится душа
В тебе, прозрачной, как Снегурка?
Пришла до времени, стоишь,
Поглощена грядущей встречей,
А ветер снег сметает с крыш
И сизарей из-под застрешей.
Бегу и вижу второпях:
Исхлёстанная непогодой,
Стоишь близ булочной, у входа,
По щиколотку в голубях.
* * *
Легкий переполох, испуг
Вызвал дождь, безудержен, бескраен:
С верха стройки вниз перебегаем –
Здесь и переждём. Десятки рук
Протянулись из окна на звук
Ливня, пахнущего близким маем.
Девушка-маляр, светлым-светла,
С обликом беспечным и счастливым,
За руку здоровается с ливнем.
Вдруг откуда-то из-за угла –
Вот так повезло! – сложив крыла,
От дождя спасаясь, как могла,
Спутав пальцы с лепестками лилий,
На ладонь упала ей пчела.
- Ты не бойся! – говорю я ей,
Девушке с лицом, подобным чуду:
- Ты пчелу дыханьем обогрей.
Дай-ка руку!.. До скончанья дней
Этому дождю из всех дождей
И пчеле, помощнице моей,
Всею жизнью благодарен буду.
ЛУГ В ЦВЕТУ
Диво-то какое! Луг в цвету!
Манит вдаль извилистая тропка.
Создают всю эту красоту
Горечавка, мятлик, кровохлёбка…
Дух такой – кружится голова,
Шаг ступил и замер неподвижно:
Кланяются в ноги сон-трава,
Медуница, конюшина, пижма…
Переходишь луг, как речку вброд.
А вокруг – в медовом травостое –
Всё жужжит, колышется, поёт,
Близкое, знакомое, родное.
Слышится журчание реки.
Конский топот по настилу моста.
Прислонись к берёзке – у щеки
Шелушинкой шебуршит берёста.
Верю, вечна эта красота,
Вечны на лугах бескрайних наших
Солнце, сенокосов маета,
Девушки с венками из ромашек…
ПОДСОЛНУХ
До боли глаз улыбчивым и рыжим
Вдали от жадных поцелуев пчёл,
Среди домов, асфальта и булыжин
Подсолнушек – хороший мой! – расцвёл.
Предвидя то, что я его привечу,
Вихры поглажу, зла не причиня,
Он каждый день выходит мне навстречу
И смотрит, как мальчишка на меня.
Предчувствуя во мне большого друга,
И то, что я без слов его пойму,
Букашкою, в горсти зажатой туго,
Не терпится похвастаться ему.
Вокруг оглядываясь воровато,
Чтоб скрыть от всех привязанность свою,
В сообществе зелёного собрата
С душою просветлённою стою.
Пора идти, и вот я понарошку,
Таясь, как будто он и впрямь дитя,
Его листа шершавую ладошку
Небольно пожимаю, уходя.
* * *
Из нетронутой рощи, где в травах
Заблудился дымок от костра,
К дому, скрытому в липах кудрявых,
Мне уже возвращаться пора.
У запруды, и тёплой и синей,
Ты меня поджидаешь давно.
- Ну конечно, – ты скажешь, – в корзине,
Как обычно, поганок полно.
На воспетой дубами полянке,
Где кукушкины слёзы растут,
Все мои мухоморы-поганки
Побросаешь насмешливо в пруд.
И затеешь купанье, и в заводь
Осторожно войдёшь, и вразброс
Будешь резво и розово плавать
Меж кувшинок и листьев берёз.
Залюбуюсь твоим загорелым –
Не без горького чувства вины! –
Матереющим девичьим телом,
Голубым от сиянья луны.
Под берёзою мраморнокорой
Выжмешь волосы, выйдешь на свет
И мне скажешь о сыне, который
В этот раз не родится на свет.
Потемнеет в глазах от печали!
Ты и страшен, и сложен, и прост,
Этот мир, перевитый ночами
Голубой повиликою звёзд.
…Я иду по дороге разбитой,
От раздумья утратив покой.
Это ты меня ждёшь под ракитой
И мне издали машешь рукой.
ВЕЧЕРНЕЕ МОЛЧАНИЕ
С нетёсаным перильцем за плечами
И со сверчком, поющим без конца,
Одни на всё вечернее молчанье
Сидим на шаткой лесенке крыльца.
Такой тебя люблю: простой, неброской,
В моём – внакидку – модном пиджаке,
С короткой, как субботний день причёской.
С черёмуховой веточкой в руке.
Чуть опьянён черёмуховым чадом,
Своих признаний я не утаю:
Сочту за счастье быть с тобою рядом.
Быть благодарным за любовь твою.
В моей руке всего одно запястье
Твоей руки, но ты – моя сполна.
Отважному весь этот мир подвластен,
А мне, несмелому, лишь ты одна.
ОТЕЦ
Стою, как будто в землю врос,
К твоей, отец, склонясь могиле,
С тобой всю жизнь мы жили врозь,
Всю жизнь мы врозь с тобою жили.
И вот сейчас стою, скорбя
Вблизи твоей простой оградки.
Так редко видел я тебя,
Так наши встречи были кратки.
...Есть фото у меня твоё:
На нём – твоя рука упруго,
Весь день сжимавшая цевьё,
Навек легла на плечи друга.
Ещё ты молод, но война
Не за горами. На примете
Ты у неё уже: она
Уменьшит жизнь твою на свете.
Ещё смешлив ты, ладен весь,
Ещё ты счастлив на пределе,
А значит, я уж где-то есть:
Смеюсь и плачу в колыбели.
...Отец, как жаль, что не пришлось
Избыть разлуку нам, но если
С тобой всю жизнь мы жили врозь,
Зато всю вечность будем вместе.
РАДУНИЦА
Ливню, радуге радуются –
Корни злаков усохших...
А сегодня ведь радуница –
День поминок усопших.
Сколько горести в шествии
Столько бед переживших
Старичков, старушенций,
Сыновей переживших!
Мало мы понимаем их,
Старичков понимающих!
Сколько их, поминаемых!
Сколько их, поминающих!
Старушенции в вышивках,
Нафталином пропахших,
Поминают невыживших
И без вести пропавших.
Сердце колко колотится.
Стал я словно потерянный.
Подобрав у колодца
Лист бумаги потерянной
И прочёл не без боли я,
Сквозь туман, словно сослепа:
«Помянуть Анатолия,
Власа, Дороша, Осипа,
Ярослава, Арсения,
Савву, Власия, Конона...»
Вот он, видимый всеми
Среди птичьего гомона
Скромной крашенный краскою
Серебристого колера,
Над могилою братскою –
Монумент, близ которого
Ливню, радуге радуются
Корни злаков усохших...
Люди, ныне ведь – радуница.
Помяните усопших!
* * *
Юрий Васильевич Денисов (1936-2003) - поэт, переводчик. Родился в г. Камышлове Челябинской области в семье военнослужащего. Детство прошло у родственников на Украине.
Срочную службу (1957-1960) проходил в Заполярье.
Двадцать лет, до поступления на Высшие Литературные Курсы, работал плотником на стройках Москвы.
Первая отдельная поэтическая книга «Этажи», за которую получил премию ЦК ВЛКСМ, вышла в издательстве «Молодая гвардия» в 1971 году.
Переводил многих поэтов с языков народов СССР.
Руководил семинаром переводчиков в Литературном институте им. Горького и литературным объединением «Искра», из которого вышло несколько членов Союза писателей России.
Последние годы жизни тяжело болел.
Умер и похоронен в Москве на Митинском кладбище рядом с могилой матери.
***
ПАМЯТИ ЮРИЯ ДЕНИСОВА
1
«…Те деньги, что в редакциях одних
Получены, – пропиты быть в других
Редакциях должны», – так он шутил
В беззлобной простоте своей лукавой,
Житейские давая наставленья –
Поэт рабочий, истинную цену
Себе знать не желавший, балагур,
Нескаредный участник непременных
Широких цэдээловских застолий,
Полуеврей? – ну пусть хотя б и так,
Но как апостол учит: во Христе
Ни эллина, ни иудея нету,
Одно душой содеянное … Как
Сошлись мы с ним? – знать, неисповедимы
Пути Господни были в мире том,
Что лет чрез десять, – самое большое –
Пятнадцать, – вдруг, необратимо станет
Насмешкой над доверчивой душою,
Пустым зловещим призраком и прахом.
2
Болел он долго, тяжело… Потом
В отчаяньем пропитанном застолье
Чего греха таить? – тяжёлый ропот,
Плод долгой безысходности, сменялся
Раскаяньем внезапным, и хозяин –
Заметно было – не жилец на свете –
Шёл поливать (последняя отрада!)
Стоявших, где поставить только можно
В своей, объятой немотой квартире, –
Живучую ораву «ванек мокрых»,
Герани, розы, – множество цветов.
Что было после?.. Ранняя весна,
Пронзительно-холодная; его
Опухшая от слёз и горя Люба;
Кадильный дым и чтение Псалтири;
На митинское кладбище безмолвный
Последний путь; тоска; в салоне тряском –
Пронзительно, как боль, у самых ног –
Бездушный гроб, удел всех человеков
И проповедь смирения... потом
Тяжёлые, как камни, комья глины.
И это – всё?..
3
А я, ещё живущий, –
Где обрету могильный крест и скоро ль?
Кто проводúт в последнюю дорогу?
Каким предстанет вечное жилище?
Николай Коновской
