На Благовещенье девка косу не плетёт, птица гнёздышко не вьёт
Русская пословица
Александра Михайловна Степанова, давно уже пенсионерка – человек старой закалки, закалки, скорее, русско-советской, но с преобладанием в составе – русской, старинной.
Иначе бы откуда у неё в душе эта печаль, эта тоска-кручина из-за невозможности сегодня, на Благовещение, побывать в храме, находящемся буквально в шаговой доступности?
Силён лукавый, большой мастер под благовидным предлогом отводить человека от святыни, – так вот и сегодня, в праздничный день, словно сговорившись, ей позвонили дочери, изъявляя своё непременное желание вместе со своими детьми посетить дорогую мамочку и бабулю, у которой уже и забыли, когда были в последний раз.
Времени до приезда гостей было в обрез, и Александра Михайловна, тяжело вздохнув, понимая, что идёт на сделку с совестью, прикинула в уме объём предстоящей чистки-уборки: не след хорошей хозяйке принимать гостей в неприбранной квартире.
Правда, от предстоящей уборки, – находящаяся где-то на дне сознания, – её отвращала одна мысль: мало того, что из-за уборки по дому она не сможет побывать в храме, так ещё её младшая сестра Светлана (по церковному – Фотиния), неосознанно подливая масла в огонь терзавших Александру Михайловну сомнений, спросила, знает ли она, почему у кукушки гнезда нету, на что сама же и ответила: да потому что Господь наказал её за ослушание.
Мало того, что рассказала ей просвещённая и многознающая Фотиния (и где она раскапывает эти истории!), так Александре Михайловне вспомнился едва ли не трагический случай, аккурат год назад случившийся с её родственницей Лионеллой.
Тогда Лионелле тоже на Благовещение вздумалось поменять на окне занавески, – будто другого времени для этого не было.
Так вот, Лионелла, человек всегда решительный в достижении своей цели, без чьей-то посторонней помощи, без страховки, поставив на стул табуретку, а на табуретку ещё одну табуретку, кое как дотянулась до верхних крючков, на которых крепились упомянутые занавески.
И тут Лионелла сделала какое-то нерасчётливое движение, табурет под нею зашатался, и она, – эквилибрист, по правде, никакой, – потеряв равновесие, с высоты более чем полутора метров впечатала свой немалый вес в гостеприимный паркет, надраенный ею до блеска.
Хорошо, дочь была дома и быстро приехала, но как результат самовольства – перелом ноги и два месяца в гипсе, а ведь косточки-то уже немолодые.
И ничего тут не поделаешь: если не понимаем по-хорошему, то свыше нас вразумляют по-плохому.
И хотя не случившегося с беззаботной кукушкой и Лионеллой опасалась Александра Михайловна, но всё же в её душе поселилась какая-то непонятная ей тревога.
А тут ещё вдобавок ко всему, не давая хозяйке и шагу ступить, у её ног терлась ещё одна обретающаяся в доме живая душа – старый мудрый кот Гордей, вместе со своей ворчливой хозяйкой проживший здесь жизнь, вместе с нею и состарившийся.
Дети Александры Михайловны давно уже разлетелись по белу свету, осталась только она со своим неразлучным Гордеем, да в сердце её поселилась неизбывная боль по доброму, но непутёвому мужу Василию: Вася, Васятка мой, золотая душа, мог бы ты ещё жить и жить, да сгубила тебя горькая зараза эта проклятущая!
Кот Гордей, Вася, – мысленно она продолжала обращаться к ушедшему мужу, –это ведь твой воспитанник и выкормыш; помнишь, как мы с тобой – теперь уже кажется, что жизнь тому назад – направляясь домой, выходили из лифта, а этот жалкий беззащитный комок, жалобно пищавший в углу, вдруг обрёл удивительную для слабого существа решимость, подпрыгнул, вцепившись когтями в твои брюки и, карабкаясь по одежде, как альпинист по склону вершины, достиг твоего лица, всматриваясь просительно в него своими желтоватыми тигровыми глазами.
Пришлось, – а куда нам деваться – взять его.
Ну, и хорош же он стал потом – рыжая грациозная бестия!
Далее, когда Гордей (дали ему такое имя за его гордый и бесхитростный нрав) подрос, то для общего блага ты захотел везти его в ветлечебницу для проведения известной операции, но тут воспротивилась я: тебе бы, Василий, сильно понравилось, если бы тебе собрались сделать то, что ты собираешься сделать с котом?
Смущённый Василий не нашёлся с ответом.
Правда, для умиротворения буйных гормонов Гордею приходилось в зооуголке универмага покупать таблетки, но это уже были мелочи жизни.
Зато на даче Гордей, законный житель первопрестольной, гроза окрестных котов, оттягивался, как говорит сейчас молодёжь, по полной, и вскоре на дачных участках можно было наблюдать множество комичных, цветом в Гордея, котят.
Так мысленно и неспешно переходя из прошлого в настоящее и наоборот, Александра Михайловна включила пылесос, единственную вещь в доме, которой при всей его храбрости ужасно страшился Гордей; при визжащем звуке работающего пылесоса его тут же как будто ветром куда-то сметало…
Затем для хозяйки наступил черёд столовых приборов, ножей, вилок, ложек, фужеров – всё, без чего не обходится ни одно застолье; доставать, протирать, раскладывать их в надлежащем порядке.
Александра Михайловна, не желая подвергать возможной порче подаренный когда-то мужем перстень, отвлекаясь, сняла его с руки с одновременно зазвонившим телефоном.
О перстне следует сказать особо.
Это был настоящий образец ювелирного искусства, – перстень с вправленным в него большим изумрудом, кристаллом глубокого зелёного цвета, дивно преломляющим в себе игру солнечных лучей.
Перстень был куплен мужем, когда они ожидали своего первенца, и на вопрос Александры, зачем такие безумные траты, Василий ответил: а ты разве не знаешь, что изумруд является камнем матерей, лучшим, по преданию, оберегом для женщин, отгоняющим все болезни и невзгоды.
Ах, Вася, какой же ты был заботливый и как же я тебя любила!..
Но ничего, не за дальними горами уже наша встреча!..
Продолжая своё рутинное занятие, Александра Михайловна, в прошлом многолетний преподаватель русского языка и литературы, мыслью своею перенеслась в годы давнего своего учительства, в те времена, когда литература облагораживала человека и учила его доброму, служила некой высокой цели, да и какие авторы современные были: Белов, Распутин, Рубцов, Тряпкин!
Ныне же литература духовного смрада и расчеловечения с её, потерявшими совесть и чувство слова «певцами»: Быков, Рубина, Яхина, Сорокин, Виктор Ерофеев (бедный бездарный графоман с его потугами на оригинальность!) да и все они – один к одному по глубинной вражде и недовольству Россией.
Был у Александры Михайловны когда-то в классе любимый ученик, строптивый, но и вдумчивый Никон, учащийся, судя по его школьным сочинениям, с большими литературными задатками. Способный ученик впоследствии оправдал её надежды.
Никон окончил школу, затем, дождавшись призывного возраста, не стал «откашивать», как это стало уже модным у призывного возраста молодёжи, а, собрав всё требуемое, прибыл по повестке на призывной пункт.
Служба ему выпала нелёгкая, как говорили, – через день на ремень, через два на кухню, но даже тогда в его голове рождались какие-то поэтические строчки, не до конца выбитые из головы громом не успевающего менять своё покрытие плаца, тяжёлой дисциплинирующей «шагистикой».
После армии у Никона был Литературный институт, первые публикации в столичных изданиях, первые книжки в издательствах, членство в Союзе писателей России.
В это время разгулявшаяся на одной шестой части земли «перестройка» уже сделала своё чёрное дело, казавшаяся несокрушимым монолитом страна развалилась, как карточный домик, бывшие братские республики, обретшие независимость, притихли, словно намереваясь вцепится в глотку друг другу.
Людям стало совсем уже ни до какой литературы, ни до какой публицистики – быть бы живу.
– Что же делать, дорогая Александра Михайловна, – спрашивал свою учительницу зашедший в гости ученик, – когда даже не страна, а обломки былой страны катятся в пропасть, а о востребованности литературы, особенно поэзии, и говорить смешно?
– Вот в таких обстоятельствах и проверяется преданность человека своему делу, – отвечала учительница своему бывшему, ставшему уже седеть ученику; вспомни притчу о рабе, закопавшем свой талант в землю, и что потом с ним сделал возвратившийся хозяин.
Если уж дан тебе талант свыше, то надо его совершенствовать, чтобы его свет, – а это непременно должен быть свет – падал и на прикасающихся к нему; времена же всякие на Руси бывали и ещё будут.
– Но это ещё не конец, – ни к кому не обращаясь, задумчиво проговорила Александра Михайловна и замолчала…
Так вот, ни шатко - ни валко, но работа по превращению квартиры в божеский вид была закончена; последние штрихи, как говорят художники, были нанесены.
И тут Александра Михайловна каким-то острым внутренним чутьём ощутила, что ей не хватает чего-то очень важного, сущностного.
Она хлопнула себя по лбу: ах ты, старая растяпа! – где же мой многолетний «оберег», перстень с волшебным изумрудом, который покойный муж заповедал никогда не снимать с руки?
Кинулась туда, кинулась сюда, заглянула во все углы, – может, куда закатился – пусто везде.
Пересмотрела всё – до последней бумажки – содержимое мусорного ведра – нет там моего перстня. Стала читать «Отче наш» – тот же результат.
Позвонила сестре, многознающей Фотинии, поведала ей свою беду, – та посоветовала просить помощи у святого мученика Фёдора Стратилата, которому молятся в подобных случаях: святый Фёдоре Стратилате, помоги найти пропажу»; увидишь, пропажа тут же найдётся.
Стала многогрешная Александра – теперь она себя так стала называть – настойчиво читать молитву Фёдору Стратилату, одновременно продолжая поиски, «но только воз и нынче там», как сказано в известном произведении.
Однако же не даром говорят в народе, что когда Бог даст, то он и через окошко подаст.
Александра Михайловна уже распрощалась с надеждой найти пропажу, как вдруг боковым зрением увидела своего любимца, кота Гордея, увлечённо играющего каким-то блестящим предметом.
Александра Михайловна пригляделась и ахнула: так это же её, бесценный её перстень, и как же ты и где ты его, проныра рыжая, нашел!
Наверное, сам апостол Пётр, извлекший статир изо рта пойманной им рыбы, был изумлен не больше оторопевшей от неожиданной радости Александры Михайловны…
Да, – позже себе самой признавалась она, – и на старуху бывает проруха, особенно на старуху, поставившую житейское впереди божеского…
Вовремя ли приехали гости, обилен ли был стол, какие за ним произносились речи, – да так ли это уж важно для нашего повествования.
Важнее, пожалуй, то, что услышала Александра Михайловна сквозь сытое мурчание разлёгшегося на коленях кота:
– Скажи, мне, хозяйка, когда же мы, наконец-то, на дачу поедем? – в печёнках моих уже сидит вот эта –мурр-мурр, – твоя Москва…
1. Тебе!