У Бога всего много
Русская пословица
1.Золотая подмосковная осень
Золотая подмосковная осень, благословенные октябрьские денёчки – звонкие, хрустальные, сухие, дышишь – не надышишься.
Невысокое уже солнце ещё отдаёт своё последнее тепло начинающему зябнуть телу, и в воздухе явственно чувствуется смутное наитие каких-то тревожных перемен; ветер гонит по дороге опадающую листву, и прикосновение воздушного потока бывает иногда подобно прикосновению бритвы – острым и холодным.
А по сторонам трассы, уходящей в невидимые горизонты, – справа ли – слева – застывшее горящее разноцветье: вспыхнули бронзой и золотом подступающие к трассе леса; стоящие ещё пока в желтизне и багрянце; первыми начали терять листву тополя и берёзы, затем на очереди – коричневая листва дубов с опадающими вместе желудями, а уж когда последней облетит рябина, оставив свои яркие красные плоды голодающим зимой птицам, то это значит, что наступило предзимье – ненастное промозглое время коротких дней и холодных, заходящих с севера ветров.
И лишь одни вековые сосны и ели всё так же зелены, высоки и невозмутимы, разве что вздрогнут иногда распластавшимися по небу кронами от налетевшего откуда-то внезапно ветра.
Вспомнилось мне тут по случаю о характере лесов: в берёзовый лес – жениться, в сосновый – веселиться, в еловый – вешаться; а говорят, что народная пословица зря не молвится.
Но нам бездумно-сладко и хорошо, и мы отдаёмся кажущемуся вечным безостановочному движению машины, обозревая открывающиеся дали, скорее, даже не зрением, а душою и чем-то таинственным, глубоко запрятанным в подсознание.
Не об этом ли душевном состоянии – хорошо помню эти строки – сказал один современный поэт:
Днём угасающим летним,
Упоены красотой
Невыразимою, – едем,
Едем и едем с тобой.
Именно так: едем и едем и едем – как же хорошо, покойно и благодатно!
А тут ещё, добавляя туманной сентиментальности, из мобильника Никона (о нём позже),заполняя кабинное пространство грузовика, зазвучал известный романс в исполнении замечательного тенора Александра Подболотова:
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
И слава Богу, что упоминаемый в романсе Загорск давно уже не Загорск, а исторический старинный Сергиев Посад, но слова-то, как говорится, из песни не выкинешь.
К тому же, Сергиев Посад – это наша духовная незыблемая константа, утверждённая в вечности, и тщетны жалкие потуги её ниспровергнуть всяких там дышащих ненавистью, злобствующих бесов и бесенят.
2. Никон.
Теперь всё же надо сказать о причине и цели нашей поездки и то, куда мы едем.
Мы – это я, Светлана В, подающая надежды мелкая литературная сошка, хозяйка дачи, куда правит свой путь наша немногочисленная братия; Никон К, поэт и эссеист – его имя слишком известно в узких литературных кругах, чтобы называть его полностью, друг и, мягко говоря, сотрапезник моего
мужа, оставшегося дома; и ещё – лет сорока водитель Александр, вахтовым методом зарабатывающий свой хлеб насущный в Москве.
- Лет сорока, – сказала и задумалась… Сорок, но во всяком случае, нам с Никоном уже, к сожалению, в сыновья годится.
Эх, тоже катит необратимо, дребезжит на ухабах телега жизни, но – слава Богу за всё!..
Так что же мы с таким усердием, отринув начавшую овладевать нами лень, везём на дачу?
А везём мы вполне себе новый, двуспальный, с красивой модной обивкой диван, от душевных щедрот своих подаренный родственником.
Мне сначала показалось хлопотно везти диван за город, думалось, перевозка обойдётся дорого, но родственник уговорил – сам заказал машину, помог с водителем погрузить тяжеленное спальное ложе; увидев наши смущённые лица, поспешил успокоить, сказав, что, может, когда приедет за грибами, то с нашего любезного разрешения заночует на этом, ставшем ему уже чужим, диване.
Здесь самое время рассказать о моём спутнике Никоне, без которого я бы ни за что не решилась на поездку.
Сказать по правде, толку от него, переломанного, в погрузке-разгрузке с его больными руками-ногами – никакого, но его мощная, внешне оставшаяся от прошлых занятий фигура и тем более, суровый бандитский, как сказал о нём один мой коллега, – вид, в возможных дорожных непредвиденных обстоятельствах могли оказаться незаменимыми.
Никон, друг и сотрапезник моего мужа, как я уже сказала, тот ещё фрукт.
Так кто же он? – удивитесь, но я скажу, что это настоящий лирический поэт тютчевского философского склада.
Это ему со свойственной прямотой сказал однажды ныне считающийся классиком Юрий Кузнецов: тебе дорогу перебежал Тютчев, на что никогда не робевший перед авторитетами Никон ответил: что ты такое говоришь, Поликарпыч? – Тютчев заяц что ли, дорогу мне перебегать? Ну хорошо, пусть даже так, но будь любезен, скажи, кому он ещё из нынешних перебежал дорогу?
Кузнецов задумался и ничего не ответил.
Такой вот он человек, Никон К: с одной стороны, досконально знающий русскую классическую поэзию, но с другой – не отвращающий свой слух и от солёных анекдотов.
Кстати, думаю, что даже при самом строгом отборе десятка два-три первоклассных стихотворений у него останется.
Редким даже для середины прошлого века именем Никон, его, с его же слов, назвали по настоянию бабушки, матери отца, необыкновенно почитавшая угодников радонежских, особенно почему-то преподобного Никона.
Человеку, в венах которого текла вольная донская кровь, любителю нахождения «мрачной бездны на краю», ему, как и многим русским людям была свойственна душевная и поведенческая двойственность: то со своим другом они так куролесили, что – прости, Господи, употреблю здесь гоголевское частое слово – всем чертям становилось тошно, то с наступлением Успенского или Великого строгих постов так постился, что еле ноги таскал.
Не могу сказать, может быть, это была гордыня, оборотная сторона смирения.
«Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил», – к Никону эти слова подходили, как к никому другому.
И как тут, по другому мыслителю, в конце жизни принявшим монашеский постриг в Троице-Сергиевой Лавре, противнику «всечеловечества» Достоевского, можно было «подморозить Россию», если каждый второй, если не первый, был в ней Никон?..
У нашего Никона было такое всегдашнее дорожное обыкновение: пока мы выбирались из московских пробок, он не позволял себе ни капли, сидел тихо, задумчиво и молчаливо; может даже, молился про себя.
Но стоило лишь нам вырваться на «оперативный простор», пересекши кольцевую линию, как тут же им из сумки доставался стакан, открывалась бутылка и вдохновенно звучал тост-пожелание: с Богом! Легкого пути!
На протяжении всей дороги это действо под скромную конфетку повторялось несколько раз, причём умиротворённый Никон при всём этом не забывал креститься на купола стоящих в отдалении храмов, а их по дороге в Сергиев Посад было множество.
Тут следует сказать, что и в Москве, на улице, Никон никогда не страдал ложной стыдливостью: остановившись, широко и степенно осенял себя крестным знамением, говоря нам: Николай Гумилёв и великий Иван Павлов в годину лютых гонений на церковь не стыдились и не боялись исповедовать свою веру, а мы? Нам-то пока бояться нечего.
Так вот, ни быстро, ни медленно, в своё время, –
кто за баранкой, кто за рюмкой ядрёной настойки, я – за словесным описанием Никона, мы и доехали до Сергиева Посада, откуда до нашей дачи совсем ничего.
Вдруг Александр притормозил машину: навигатор показывал объезд города.
Мы возразили своему водиле, приводя свои доводы:
Давай, брат, через центр! – и время сэкономишь и бензин, мы покажем дорогу, если навигатор заартачится; и мимо святого места, если не удалось зайти, так хотя бы проедем.
- Хозяин – ба-а-рин, – шутливо протянул наш водитель, въезжая в город.
Излишне описывать и без меня тысячекратно описанную святую Лавру, и всё же всякий раз меня приводила в восторг и умиление вознёсшаяся над Посадом монастырская колокольня, слепившая глаза блеском словно плывущего в небе золотого креста.
Колокольня, кстати говоря, была построена будущим святым, епископом Белгородским Иоасафом, в пору постройки – наместником святой Лавры, чем Никон, уроженец Белгородской области, необыкновенно гордился, – кто сказал, что изжило себя землячество?..
Жалко, необыкновенно жалко было проезжать мимо Лавры не зашедши в неё, не написав поминальных записок, не приложившись к мощам угодника Божия Сергия, не поставив у священной раки свечу.
Но машина была арендована на строго определённое время, к тому же, в тот же день, разгрузившись, следовало возвращаться в Москву.
3.Александр.
… И тут Александр, почти не участвовавший в общем разговоре, несколько смущённо глядя на Никона и на его наполовину опустевшую бутылку настойки, неожиданно проговорил:
– Вижу, что вы люди верующие, а иначе для кого и перед кем это обрядовое благочестие; что-то очень важное у меня в душе проснулось навстречу вам, и я хочу поделиться, рассказать два случая из моей жизни, о которых я никому никогда не говорил.
– Женился я по любви, и у нас почти сразу родилась дочь.
Жену свою, она тоже из Россоши – это город такой в Воронежской области, если вы когда-нибудь ехали поездом в южном направлении – вы его обязательно проезжали, – я привёл в свой дом, в тесноту, поскольку других вариантов проживания у нас не было.
К несчастью, моя мать невзлюбила Таю.
Пока они целыми днями пропадали на работе, приходили усталые, было не до ругани и особых проблем не было, а вот когда родился ребёнок… Ну, две хозяйки на кухне – вы всё понимаете. Дело дошло до того, что мы с женой сняли какой-то дешёвый убогий закуток и взяли в банке кредит на строительство квартиры.
Выбрали самую маленькую однушку на окраине, экономили на всём, но тут грянул кризис 2008 года. Взносы же надо было каждый месяц делать, а зарплату на работе задержали аж за три месяца, и было видно по всему, что выплачивать её не собираются.
В какое-то утро, устав от затянувшейся неопределённости, я вместе с товарищами отправился на приём к руководителю фирмы.
Такие же работяги, как и я, все мы обречённо стояли у проходной с «вертушкой», но угрюмая вышколенная охрана, наверное, из бывших ментов, к начальнику нас не пропускала.
Нот вот и он, спортивный и загорелый, появился ближе к концу дня и , не обращая на нас никакого внимания, спокойно прошёл к себе.
А нас к нему так и не пропустили…
Кто-то вздыхал, кто-то молился, кто-то зло и непечатно ругался, но итог в этот день был для всех один: зарплату нам не отдали.
Мне даже билет в автобус не на что было купить, и решил пешком пройти через весь город к маме и попросить у неё хоть немного денег взаймы…
Шёл-шёл, стало смеркаться, и тут на пути сквозь уже сгустившиеся сумерки я увидел церковь.
Моя душа в этот день, а тогда уже вечер, инстинктивно искала какой-то опоры.
Неожиданно вспомнился отец, и я подумал, что дай-ка я его помяну, хоть свечку поставлю, запамятовав о том, что у меня в кармане нету ни копейки.
Вот, думаю, был бы жив отец, – он бы обязательно помог, научил бы, что делать, последнее бы отдал… Помню, в далеком уже детстве отец рассказывал мне сон, показавшийся ему странным и страшным; будто бы он идёт берегом реки и вдруг из реки на берег выбрасывается ужасное чудовище и тащит его в реку, а река кишит какими-то омерзительными гадами.
Сердце отца было готово разорваться от ужаса, но тут он слышит некий повелительный голос:
- Обязательно выучи девяностый псалом, он тебе будет защитой от всех зол и напастей.
Отец потом с трудом – времена-то какие были, – но нашел у какой-то старушки девяностый псалом, начинающийся словами «Живый в помощи вышнего…» и заповедал мне выучить наизусть этот псалом.
Я мало читал духовной литературы – то работа, то домашние дела, то нехватка времени, то просто обычная лень-матушка, но разбуди меня ночью, – и девяностый псалом будет только от зубов моих, как говорится, отскакивать…
Зашёл я в храм, а там уже было пусто и полутемно, все люди разошлись, и только пожилая женщина мыла полы.
Она на меня внимательно так посмотрела и с жалостью говорит:
– Завтра, сынок, приходи, поздно уже.
А я, весь униженный и растоптанный, без копейки денег, вдруг такую несвойственную мне решительность проявил, сбивчиво ей так и настойчиво объясняю, что у меня вопрос жизни и смерти, что надо отца помянуть, но денег на свечу даже нету.
– Ну, это ещё не беда, – говорит пожилая женщина, оказавшаяся для меня спасительницей; достаёт из кармана ключ, открывает шкаф, даёт свечу.
– Иди помолись, я полы помою и закрою за тобою дверь; в храме мы одни.
Я подошёл к иконе Николая Угодника, потому что других и не знал.
Хотел помолиться своими словами, но слова застревали в горле, и вдруг слёзы из моих глаз полились ручьём, – я такого со мной с детства не помню.
Я вытирал слёзы, а они всё лились и лились.
Тут меня за рукав тронула моя добрая спасительница, заканчивающая наводить порядок в храме после вечерней службы:
– Вижу, что тебе со своими проблемами не справиться. Вон батюшка Пахомий выходит из алтаря, скоро к себе уедет; бросайся к нему в ноги, умоляй тебя выслушать; к нему за советом ба-а-льшие люди приезжают.
Долго меня уговаривать не надо было.
Я, как был в слезах, бросился к удивлённому батюшке в ноги, схватил его за колени и не отпускаю, – так утопающий, наверное, за соломинку хватается.
Батюшка выслушал, посоветовал рано утром прийти на службу, исповедаться у него и причаститься; дал мне маленький молитвослов, отметил молитвы, которые надо читать утром и вечером. Потом он сказал, что помощь обязательно придёт и придёт скоро, но только чтобы я дал зарок – себе и ему – побывать в Троице-Сергиевой Лавре, помолиться у святых мощей преподобного Сергия.
Я, как в тумане молился, мне показалось, всю ночь.
А утром – в храме первым стоял; с батюшкой, стоящим у исповедального аналоя, поздоровался. Батюшка – и откуда он их только знал – не спрашивая меня, перечислил все мои грехи. Сказал, чтобы я исправлялся, ибо грешник никогда не будет счастлив – ни в этой жизни, ни в той, что всем предстоит после смерти.
Закончив с этим, батюшка так спокойно неторопливо спрашивает: а где ты работаешь и за сколько месяцев тебе не заплатили? Выслушал всё так же спокойно и велел сегодня же идти требовать деньги. Исповедал батюшка , а у меня снова, только начал говорить, – слёзы из глаз.
Но это были уже слёзы радости: мне было на кого опереться и у кого спросить совета.
Не помню дальше, как шёл, с кем говорил, помню только, что пришёл к своей фирме, стал у проходной и как столб два часа стоял, настолько я поверил батюшке.
А дальше было вот что.
Наш спортивный красавец-начальник, выйдя из своего кабинета, быстрым шагом прошёл проходную и, спросив мою фамилию, пригласил пройти за собою. Та была, доложу я вам, ещё сцена. Вот я и начальник, которого все боятся , у него в кабинете, и начальник – да может ли такое быть! – молча подходит к сейфу и достаёт требуемую сумму.
– Забирай трудовую книжку, иди в отдел кадров, сошлись на меня. И ищи себе новую работу – на днях мы закрываемся. У тебя права есть? – он достаёт листок с телефоном, – звони в транспортное агентство, им нужен водитель на «газель», зарплата нормальная, выплатишь свой кредит; правда, вахтовым методом придётся работать…
Не помню, как вышел, как до дома дошёл.
Жена побежала взносы в банк отдавать ипотечные, а я с ребёнком на улицу вышел.
И такой мне жизнь показалась прекрасной – солнечной, радостной!
Жена потом сказала:
- Саша, да весь день дождь шёл...
Через месяц я уже рассекал по просторам Подмосковья. Но всё никак не получалось у меня в Сергиев Посад выбраться
А тут позвонил начальник и попросил в один подмосковный городок стройматериал завезти, – мол, домой утром на попутке тебя подбросят. Я гнал машину со скоростью света. Выполнив задание руководства, поставил машину в гараж в 7 вечера и, не теряя ни минуты времени, бросился на Ярославский вокзал.
В полупустой электричке в Сергиев Посад я примчал около 9 вечера. Время поджимало очень сильно, а от платформы до преподобного ещё дойти надо было, но мне показали короткую дорогу и в 21-30 я уже стоял у закрытых кованых ворот Лавры.
- Буду на лавочке всю ночь сидеть, - памятуя о слове, данном батюшке, - думал я; утром к мощам приложусь, благодарственный молебен закажу и бегом на электричку, в Москву – попутка ждать не будет. Ночевать на лавочке при моей работе и наступивших временах для меня было не внове, а уж ночлег в кабине моего грузовичка был поистине царским.
– Нет ли здесь гостиницы на ночь? – спросил у старичков, видимо, припозднившихся и торопящихся домой.
Они вполне доброжелательно указали на двух мужиков, которые как и я, оказались в чужом городе без ночлега, и теперь спешили по узкому тротуару в сторону платформы. Но мне-то уезжать нельзя было ни в коем случае.
–Вон там, недалеко есть гостиница, – снова рукой указали мне местные жители; попросись поселиться, может, и повезёт.
Маленькая гостиница приветно блестела огнями, но, увы, на входной двери была надпись как будто из прошлых советских лет:
МЕСТ НЕТ.
Те двое мужчин, видимо, здесь пробовали попытать счастья, но не повезло.
Но я почему-то всё равно позвонил в дверь, которую тут же открыла миловидная приветливая женщина в платочке и пригласила войти.
– Проходите, располагайтесь, – и она протянула мне ключи от номера. Тут до меня дошло, что я пришёл в очень дорогую, не по моему чину гостиницу, и вряд ли у меня хватит денег расплатиться. Но дежурная, словно угадав мои мысли, снисходительно-добродушно взглянув на меня, пояснила:
– вам же очень надо к Сергию попасть, а Спаситель что сказал? – она строго-назидательно подняла палец вверх, – если вы сделали одному из малых сих, то это вы мне сделали…
Утром я в числе первых подошёл к мощам преподобного Сергия…
Рассказ Александра закончился аккурат ко времени нашего въезда в притихшие дачные владения, где мы взяли в помощники (Никон-то не помощь) скучающего на шлагбауме охранника Василия и, торопясь, но благополучно втиснули наше диванное сокровище в коридор дачного домика.
С началом нового летнего сезона определимся с его местонахождением…
Александр, человек всё-таки деревенский, с любопытством и интересом осматривал мои, начинающие облетать, дачные насаждения.
Его внимание больше всего почему-то привлёк не желающий поддаваться увяданию пышный куст гортензии.
– Могу подарить в качестве бонуса за добросовестную работу, – сказала я, и тут же он с Никоном стали выкапывать, стараясь не повредить корни, упрямо цепляющийся за землю куст, подарок, – если не будет дерзостью так сказать, – от земли Сергия Радонежского земле Митрофания Воронежского…
Дела наши были сделаны, и мы отправились в обратный путь.
Но на подъезде уже ближе к городу Пушкину случилось событие, чуть не стоившее всем нам жизни: на «встречку» на бешеной скорости, почти уже лоб в лоб, вылетел красный «порш».
Как Александр сумел увернуться от удара, одному Богу ведомо.
Были только слышны быстро и внятно произнесённые им слова: до воскреснет Бог… Слова молитвы, или псалма, заповеданного ему отцом.
Никон был бледен, как полотно, а что было со мной – лучше и не вспоминать…
У Ярославского вокзала мы обменялись телефонами, обещали друг с другом созваниваться, но до сих пор этого так почему-то и не случилось.
А мне хотелось бы знать, как дальше сложилась жизнь Александра, прижилась ли на воронежской земле подаренная нами гортензия…
 игумен_Союз.png)
