Российский координатор Мирового поэтического движения «МИР БЕЗ СТЕН» Вадим Терёхин, в рамках проекта взаимных переводов русских и латиноамериканских поэтов, познакомил меня с творчеством колумбийского кинорежиссера, сценариста, эссеиста и поэта Виктора Мануэля Гавирия Гонсалеса (Víctor Manuel Gaviria González). Что мы знаем о Латинской Америке? Испанский язык – индейская кровь. Старокатоличество и магизм смерти… преизбыточность богатств земли и дикая нищета жителей….
Как режиссёр, Виктор признан профессиональной средой не только на родине – его пять полнометражных фильмов завоевали множество международных наград. Гавирия первый колумбиец, чья работа представлена на Каннском кинофестивале во Франции. Студентом, изучавшим психологию в университете Антьокии, Виктор заболел поэзией. Автор нескольких книг стихов, прозы, публицистики. Если в кинематографии он приверженец жёстко критического реализма, то в поэзии он неоромантик.
Родившийся 19 января 1955 года в Либорине, выросший в Медельине, Виктор Гавирия ранним детством застал начало гражданской войны между колумбийским правительством и экстремистскими группировками. И наркокартелями. Эта бесконечная – по мере человеческой жизни – война своими кровавыми ужасами за полвека стала безумящей обыденностью. И понятно – осознание невозможности, бессилия не то что остановить, даже в малом облегчить, обезболить страдания своего народа, главенствуют в его творчестве.
Незнакомая религиозность, неизвестное мировоззрение. Непривычные традиции быта, культуры. Но совершенно знакомы темы размышлений, понятна реакция души на, Господи, уже опытно изведанные и нами боли и скорби безнадёжного гражданского и социального конфликта, вызванного обрушением каркасного остова национальной этики. Ужас одиночества совести, где смерть – лицо совести. И только детство не пугается её.
Итак, друзья мои, представляю – Виктор Мануэль Гавирия Гонсалес (Víctor Manuel Gaviria González).
***
«He oido la noticia de que la carretera …»
Пришла новость о том, что дорога
к отцовской деревне Либорина будет
к будущему году заасфальтирована…
И для меня как будто стали стираться
те буквы и слова,
что отец мой когда-то мне надиктовывал
под белую пыль, которую поднимали
мимолётные автомобили.
Как будто мой отец мне больше не пришлёт
из прошлого
писем, которые открыты лишь мне –
ведь они таят высокие голоса радости
гвоздик с летних пастбищ,
на которых во снах я умирал за много-много дней
до смерти...
«Un libro cayó por sí solo …»
Сама собой упала книга,
и я, было, подумал, что кто-то есть в подсобке:
мелкое загадочное явление полуночи.
Потом погода переменилась, и ветер,
что гонял листья по улице, развернулся
к дому,
затряс дверями, заставляя стонать пустоту двора,
казалось – множество лиц переполнило
мою комнату, затопив её протяжными вздохами,
придавив меня
любовью.
«A ustedes pensamientos, agradezco …»
Мысли мои, благодарю вас
за то, что вы меня не предаёте,
что вы глубоко укрылись
под моей личиной,
позволяя пребывать среди множества людей
на вечеринках и на рабочих встречах.
Что вы всегда беззвучны,
не отпугивая от меня никого,
не вызывая тревожной неловкости, подобно
неожиданному стуку падения очков
или стульев...
Мысли мои, благодарю вас,
ведь я целую вечность ждал этих последних связей
в моей жизни,
именно таких, какие вы научили меня любить:
чтобы только выслушивать, ничего не говоря в ответ,
чтобы быть для всех просто частицей
из множества обязательных вещей,
чтобы просто проводить среди них долгие ночи
в которых я есть никто, или, если хотите, мы все
никто,
и ветер сметает нас...
«Alguien me dijo que conoció a una muchacha de veinticuatro …»
Некто рассказывал мне, как он встретил девушку
Двадцати четырёх лет,
Точно такую, что когда-то нравилась мне
больше всех на свете.
А ещё он встретился с нею в доме Д., где и я увидал свой идеал.
С тем же цветом кожи и чернотой бровей, которые заставляют
постоянно думать о самом девственном сумраке на её теле –
это была совершенно она, только десять лет спустя.
Я слушал рассказ, и будто бы все те,
кто уже умер,
возвращались в расцвете своей прежней молодости:
Марио, Рамон, Норман – они вернулись
как зимние дни, пробуждающие в нас далёкое-далёкое прошлое,
они вернулись
как стая звёзд, шелестящих в прозрачности летней ночи
бормотанием слов любви высокогорного вереска
на самых кончиках ветвей:
«подойди, это я, это я –
подойди, ближе, ближе, ощути губами влажность тумана
возвратившегося»…
О, смерть, сколь напрасен
твой труд!
PAQUETES
«Alguna noche, de vuelta a la ciudad, vi un hombre …»
ПАКЕТЫ
Однажды в ночном городе увидел я человека
с охапкой белых эфиопских калл, столь знаковых.
Он, ослеплённый, пытался пересечь автомобильный поток
с букетом, как с ребёнком, у груди.
Свет упорно не впускал, но он нырнул в огненную реку
и между фар
пропал, с цветами в объятьях.
А для кого он нёс их? Себе?
Иль под заказ безликим мальчиком цветочной лавки он доставлял
их в дом клиента, на закрытую пьяную вечеринку?
Или в Божий дом подкидышем из ночи?
Теперь, когда отвлекшись, за окном автомобиля
доставщиков я вижу с разнообразием пакетов,
то, как они с уже знакомым трепетом их обнимают,
меня сейчас же цепляет любопытство,
ведь под бумагой или картоном
несомненно несома чья-то тайна – что?
И я гадаю – бюст или окаменелость,
бесценный самоцвет
или дешёвый
дверной брелок?
Девушка, торгующая сигаретами, держит пачку так вкусно,
и смотрит на неё так вдумчиво,
как вы смотрите в глаза другу.
Она бродит между столами в ауре новорождённой ночи
с простеньким благородством.
А в закусочную вваливаются со своими свёртками десятки
неразличимых близнецов,
отложив пакеты на столешницу,
они заказывают кофе и еду. С полным ртом близнецы жуют
и тупо мечтают, мечтают о том, как бы поскорее оказаться дома
и выспаться.
Но бледная рука всегда настороже,
Так что, вставая, никто не забывает свой свёрток –
ведь никто никогда не забудет
букет белых цветов на праздник
своей любви.
О, люди, которые никогда не забывают обещанного!
Простые люди, которые всегда приходят туда,
где хранят их драгоценные подарки:
не дайте и мне забыть о моей девочке,
моей малышке.
Не позвольте моему разуму рассеяться,
и утерять виденье пути к моей дочурке, мне,
мне – отцу-новичку.
Не дайте забыть, что благоухание этой ночи,
этот дом и эти таинственные деревья,
этот тротуар и нежность этой травы,
и торжественная тишь этой улицы –
вся вселенная – для моей девочки.
Не дайте мне вспоминать о другом!
ESCÓNDANME
«Escóndanme, días necios, escóndanme, días perdidos …»
СПРЯЧЬТЕ МЕНЯ
Спрячьте меня от глупости дней, спрячьте от их пустопорожности,
закройте меня, как старинные монеты или праздничные фотки
из детства.
Схороните меня, чтобы я прозрел во тьме то,
как любовь находит спрятанные ключи к любым дверям,
к любым.
Накройте меня беспросветностью земли,
снами оградите от разлук и прощаний, защитите
тело моё от страданий, спасите меня
от никчёмного, блестяще ненужного.
Надеюсь – там моё сердце дозреет, и призраки
откроют ему силу, испаряющую свет
рая, необъяснимого для этих дней.
«Como es epoca de navidad, he reunido …»
Поскольку праздновалось Рождество, я собрал
все игрушки, которые умножились в нашем доме
под возбуждение и восторженность петард
и фейерверков.
И, словно обращаясь не к куклам,
на полном серьёзе спросил их:
"Вы готовы послужить
для чего-то большего, чем просто отбыть праздники,
и заваляться, забыто покоясь, вроде тех больных или же
просто бестолковых людишек, полудрузей, не способных даже
сочинить свежее слово?"
В тот момент я и не думал относиться к игрушкам свысока,
как обычно отношусь к чему-то незамысловато
примитивному, более того, я обратился к ним
доверительно:
"Вы, мальцы, поможете ли мне увидеть моих детей
увлечённых, поглощённых чем-то в протяжение
всех несметных дней в году, загипнотизированных,
ведомых вами, как будто они
в вас влюбились?
Сможете ли вы послужить им убежищем, подобно отворённой двери,
за которой так обалденно прятаться, затаив дыхание?
Сумеете ли вы подарить восторженность моим детям?
И пусть это неблагодарное время
не играет в их игры…»
AÑO NUEVO
«Como cualquier adulto, no recibió regalos …»
НОВЫЙ ГОД
Как всякий взрослый, давно не ожидающий подарков
от Богомладенца,
и потому декабрьскими днями проходящий мимо витрин,
подальше от шума,
сосредоточенный на себе, как бы он шёл в любой другой месяц
года – июль или сентябрь, пригибаемый
бризом, не знающим ни начал,
ни пределов.
Так он шёл вечером тридцать первого
под старой, продырявленной звездами шляпой неба,
как вдруг сверкающим шаром на него обрушилось понятие
сути мира,
которое он бесполезно искал
все свои прошлые дни ... Это было поражающе,
как вспышка,
когда глаза сжимаются от взрыва петарды,
как миг, повелевающий вам: "воспользуйтесь: измените жизнь!"...
Так при пересечении границы года
ему открылась суть
величайшая, как таинство,
как далекий свет, отбрасывающий тени
вещей, которые мы не видим...
«Cuando converso con los muchachos de los barrios …»
Когда я общаюсь с окрестными ребятами,
Которые загибают байки, нет, очень правдивые
бывальщины!
То иногда они рассказывают
о некоем "сокровище". В общем, будто бы есть такое место –
потайной ящик или заветный закуток, где всё-всё сплошь
"сокровище".
Там и банкноты, и монеты – ну всё окутано
серебряным сиянием...
"Оно точно есть, это «сокровище»"! Наивно чистая вера
возводит их в наивно чистый восторг.
И меня тоже заражает оптимизмом:
ведь детьми даже придумано восхитительное,
хотя, конечно же, маловероятное, место
для "этого сокровища", место, куда должны тянуться все-все руки,
и мои тоже...
Мои нет? Тогда они поглядывают на меня внимательно,
даже с подозрением,
пытаясь понять:
а не скрывается ли за мною внешним некто-то другой,
со своим собственным, уже спрятанным
"сокровищем",
и потому переживающий: ну, а вдруг
кто-нибудь из них да вызнает, где оно...
Точно так я смотрю из машины на знакомых, которые обгоняют
меня с ветерком, ибо я подозреваю, что те, кто не притормозил,
а потом весь день избегал моих вопросительных взглядов,
наверняка обладают неким "сокровищем",
"сказочным сокровищем", которое выглядит …
как рождение воды ...
или, может быть, как Богомладенец в декабрьские дни
перед тремя волхвами. Или хотя бы как добыча мышки Перес,
что ворует молочные зубы
из-под подушки –
горсточку младенческих, россыпь первых, белых...
Так же окраинные гопники, тусовочно смеющиеся
своим подростковым приколам,
разом смурнеют
и горячечно лихорадятся,
когда вдруг их
безумяще позовёт
"это сокровище".
Их рвёт, давит, они задыхаются,
прикапываясь к лицу или фигуре,
избивают, вытрясая под стенами неместных,
потому что в каком-то «забытом» кармане
обязательно должно быть "сокровище",
"это сокровище". Ну, в общем, то «это»,
что снова вернёт им смешливость…
TIMIDEZ
«No sé cuáles son la ciencia y las razones …»
ЗАСТЕНЧИВОСТЬ
Я не знаю научных причин
Беспросветности сердца, что заставляет застенчивых детей молчать.
Детей из того давнего мира, в котором не нужны были слова,
зато можно было прятаться в гардеробах
и кривляться, как гномы, вдыхая дух кожаных чемоданов,
а потом дремать в красоте закатного времени.
Застенчивые дети, немые, как вещи, как эти тетрадь и
карандаш, которые я забыл в комнате на кровати.
С какой таинственностью они крадутся, как тонко разыгрывают
сдавленность дыхания, если листы раскрыты
И карандаш услужливо падает
В руку.
