I
Мариинка... Одним – театр,
мне – с юных лет –
на Божедомке
больница нищих.
Ветер свищет,
год двадцать первый на исходе,
и – «Лекарева жонка родит!»
Доволен ли
штаб-лекарь сыном
вторым, как знать?
Тем боле – в мать...
«Вот уж не чаял! –
Нечаев...
Феодор – имя носит тесть.
Михал Михалыч уже есть.
Пусть будет Фёдором малец:
не промах – дед, не зря – купец».
Мария Фёдоровна, Императрица,
скромнейшей тезке Вашей
не приснится,
что в этот час
затмила Вас –
поступок дерзкий!
Но... – родился
Фёдор Михайлыч Достоевский!
II
22 декабря 1849 года, в восьмом часу утра...
Семёновский плац – парадное место.
И – лобное: Стольный град!
Хруст шпаг, что костей,
крест к губам и – триперстьем –
сократовский лоб. Наряд
белый, смертный.
Осталась минута.
«На кар-ра-ул!» Лучи
от крыши собора.
И – в судорге лютой
душа. Вот сейчас: «Молчи!» –
пуля прикажет.
И – всё? И – только?!
С лучами сольюсь, травой?
Как просто, как глупо!
О, как без толку,
Господи, Боже Ты мой!
«На-а-а прицел!» –
Все шестнадцать ружей –
в сердца троих.
Вот-вот: «Пли!»
Мертвящий ужас,
немыслимый ужас!..
Долго-то как... Не дли!..
В безмолвье студёном –
гулкий топот,
бой барабанный, и враз
стволы подъяты.
Петуший голос
выкрикивает Указ:
«Смертную казнь заменить...
В казематы... в каторгу...
В Сибирь...»
О, чудовище! Сколько матом
тебя послало, упырь!
О благородстве вы говорите,
чести Величеств? Зачем,
ну зачем, к чему, объясните,
этот спектакль? Поэм
не напишет – не даст озлоблённой!
Сценарий хотя бы такой...
А что – с душою приговорённой
навечно – вопрос пустой...
III
Он не помилует –
Стелловский – точно!
Не Николай,
ни, даже, – Свидригайлов!
Уже октябрь, третее –
ни строчки!
А перья – словно
каторжные кайла.
Три тысячи
за право «первой ночи» –
издательское! –
в глотках кредиторов.
За полное собранье,
между прочим,
и за роман,
какого нет, который –
и страсть, и мозг,
душа, надрывный труд!..
За всё про всё –
три тысячи! –
хоть вой!
И те вернул немедля
грязный плут:
по векселям,
чрез подставных,
с лихвой.
Познал в свой час
его «подмогу» Глинка,
и Писемский...
Ну, прям, – родной отец!
Из «новых» – он,
из порождений «рынка»
шестидесятых,
пореформенных, подлец.
Не отпускает «Исповедь» –
огромна.
И – «окончательно мне имя
утвердит».
Пусть «Преступление и наказанье» –
скромно
название последнее
звучит.
Но если к ноябрю
не будет вещи
крупноформатной –
неустойка, крах.
А к декабрю не будет,
то – похлеще:
права издания всего –
в его руках,
Стелловского!
И – без вознагражденья...
«Нет, чтоб друзья
писали по частям
не соглашусь.
Ведь это – униженье,
как под чужим
подписываться? Срам!
Стенограф? Это – выход...
Где найти мне?..»
...Анюта Сниткина.
Четвёртого, в двенадцать –
их встреча.
Ну а первого противник,
как ни хитрил, – повержен.
Расписаться
за рукопись
заставлен пристав, дата:
«Ноябрь, первое».
(Два дня искал, куда-то
Стелловский скрылся.
А в его конторе
«не знают», или просто –
на запоре...)
Так родился «Игрок».
Так сорван мерзкий
паучий замысел.
И Сниткиной впредь – нет.
Отныне вечен
Анны Достоевской
хоть отражённый,
но – бесценный свет.
8 ноября 1996
