История — наука точная

Посвящается памяти Священномученика Павла Флоренского († 8 декабря 1937)

Существует широко распространенное заблуждение, что история как познавательная дисциплина — как наука — крайне неточна и произвольна. Распространен взгляд, что содержание истории полностью зависимо от философских, политико-идеологических, «классовых», религиозных позиций и предпочтений разных писателей-историков, историографов, хронистов, летописцев, а потому существует множество «вариантов» частных и «всеобщих» историй.

В Античности это истории от Цанцзе, Лаоцзы, Геродота, Беросса, Фукидида, Манефона, Сым Цяня, Юлия Цезаря, Саллюстия, Плутарха, Тацита, Плиниев, Ливия, Светония, Филона, Страбона, Иосифа Флавия, Юлия Африкана, Бань Гу, Евсевия, Сократа, Иеронима, Августина… В Средневековье — от многих сотен хронистов Запада и Востока, от десятков наших летописцев, начиная со Святителя Иоакима Новгородского и Преподобного Нестора Летописца, Киево-Печерского Чудотворца. В Новое время у нас в России — от Татищева, Щербатова, Болтина, Карамзина, Погодина, Полевого, Арцыбышева, Соловьева, Ключевского, Иловайского, Платонова… Ситуация вроде бы не менялась и на протяжении ХХ столетия, и теперь — каждый вроде бы пишет по-своему, в лучшем случае, «как Бог на душу положит», естественно, не в смысле Божественного Откровения, а в греховно-суетном значении данного выражения.

В представлении об истории как о противоречивой совокупности результатов писательского творчества множества поколений авторов совершенно отсутствует понимание прошлого как реальной действительности, как прошедшей, но вместе с тем существующей действительности. Причем её существование и содержание никак не зависит от вкусов, предпочтений, религиозных или «атеистических» представлений, научного кругозора и политических позиций исторических писателей.

Представление об онтологической неизменности прошлого высказывали ещё античные мыслители. Так, друг Платона и Еврипида писатель Агафон (около 448 – около 405 годов до н.э.) утверждал: «Даже боги не могут изменить прошлое». Его по-своему цитировал Аристотель (384—322 годы до н.э.): «О прошедшем не принимают решений, [их принимают только] о будущем и о том, что может быть, а прошедшее не может стать не бывшим, и потому прав Агафон:

Ведь только одного и Богу не дано:

Не бывшим сделать то, что было сделано»[3].

Пророк Божий Исайя откровенно свидетельствовал: По множеству могущества и великой силе у Него ничто не выбывает (Ис. 40, 26).

Апостол Павел учил о замысле Творца в течение времени: Верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое (Евр. 11, 3).

В Средневековье была популярна максима Фомы Аквинского: «Deus conservat omnia» — «Бог сохраняет всё».

Добросовестные историки стремятся к максимально возможному для них постижению прошлой действительности, но в своих трактовках не могут никак повлиять на содержание прошлой, уже свершившейся реальности, изменить её по собственному усмотрению и даже настойчивому желанию. Все подобные усилия относятся к области трактовок и ограничиваются только самими трактовками.

Не буду игнорировать того факта, что в философии, как в прошлой, так и в современной, существуют радикальные гносеологические воззрения, что прошлого как такового, как реальности нет вовсе. Настоящее, через мгновение становясь прошлым, просто перестает существовать. Такая позиция относится к разновидностям либо стихийного эмпиризма, ограничивающего познание сиюминутны «опытом», либо субъективного идеализма, когда все существующее за пределами личности-субъекта подвергается сомнению как существующее реально.

При взгляде на историю, на прошлое как таковое не в очень категоричной и последовательной форме иногда фрагментарно подобное выражал недавно ушедший от нас выдающийся русский мыслитель Виктор Николаевич Тростников (14 сентября 1928 — †29 сентября 2017). Но, во-первых, по данному вопросу он не оставил специальных разработок и трудов, а только отдельные пассажи рассуждений, «мысли вслух», такая позиция не стала в его творчестве научным кредо, а во-вторых, он сам не занимался развернутыми историческими исследованиями, и при всём безусловном признании за ним великих заслуг в философии, логике, математике, в данном вопросе он не являлся специалистом-практиком и подходил к предмету весьма отвлеченно.

Большинство же ученых историков, безотносительно того, каких мiровоззренческих позиций они придерживаются — материалистических, универсально-катастрофических, телеологических, — все же в практике своей научной деятельности относятся к прошлому как к существующему предмету.

Никому из участников нашей конференции не навязывая свой взгляд, лично я, как православный христианин и вместе с тем профессиональный историк, придерживаюсь воззрения, что всё прошлое и настоящее Вселенной во всём неисчислимо безкрайнем объеме информации и во всех деталях находится в ведении Всеведущего Творца. Собственно свойство Всеведения Господа просто не позволяет верующему подразумевать хоть какую-то ограниченность в Божественном Ведении. Хотя допускаю и то, что по Воле Творца содержание прошлой действительности может располагаться и в некоем созданном Им же всеобъемлющем информационном поле, части которого как-то становятся доступны историкам для описания в процессе их разнообразных исследований.

Мне близки и дороги слова о прошлом, записанные в лагерном заточении великим русским философом и православным теологом, Священномучеником Павлом Флоренским (9 января 1882 — † 8 декабря 1937):

«Всё проходит, но всё остается. Это мое самое заветное ощущение, что ничего не уходит совсем, ничего не пропадает, а где-то и как-то хранится. Ценность пребывает, хотя мы и перестаем воспринимать ее. И подвиги, хотя бы о них все забыли, пребывают как-то и дают свои плоды. Вот поэтому-то, хоть и жаль прошлого, но есть живое ощущение его вечности. С ним не навеки распрощался, а лишь временно. Мне кажется, все люди, каких бы они ни были убеждений, на самом деле, в глубине души, ощущают так же. Без этого жизнь стала бы безсмысленной и пустою» (6–7 Апреля 1935 года, Соловки, бывшая Филиппова пустынь).

Священномученик Павел Флоренский. Фото из лагерного досье. 1933 год

Есть нечто, прямо указывающее на неизменность и нерушимость прошлой действительности, в последних словах Спасителя нашего Иисуса Христа на Кресте:

— Совершилось!

Егда́ же прiя́тъ о́цетъ Иису́съ, рече́: соверши́шася. И прекло́нь главу́, предаде́ Ду́хъ — Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал Дух (Ин. 19:30)

Даже завзятый историк-материалист, наблюдающий и осознающий, как всё во Вселенной взаимосвязано и взаимозависимо, учитывая колоссальное влияние давнего и недавнего прошлого на существование настоящего, вряд ли станет сводить информацию о прошлой реальности только к наличию исторических документов, артефактов и к писаниям историков-предшественников.

Сама логика познания окружающего мiра и материалисту-историку указывает на то, что сугубо исторические исследования, например в современной археологии, информационно связаны не только с обнаруженными рукотворными артефактами и следами человеческой деятельности, но и с геологическими, почвоведческими условиями расположения культурных слоев, с дендрологией деревянных предметов, с наличием объемов Углерода 14 в обнаруженных органических останках, c химическим составом керамики, металлических изделий, со следами климатических условий и природных событий прошлого — с наводнениями, землетрясениями, следами извержений вулканов и природных пожаров, а также и со следами явлений космических, связанных с изменением солнечной активности, падением метеоритов, со взрывами сверхновых звезд, с изменением в прошлом магнитного поля Земли и так далее, и тому подобное, когда совокупность вновь открытых знаний об останках собственно человеческой деятельности сопрягается в процессе исследования прошлого с добытыми знаниями о следах совершенно природных процессов и явлений, которые являются предметами изучения естественными науками. И в свете такой гносеологической проблематики даже для историка-материалиста сама мысль о возможном вполне объективном существовании общего информационного поля о всём прошлом не может быть чуждой. Так что тезис о реальности прошлой действительности как основного предмета истории, на мой взгляд, является основополагающим в понимании истории как полноценной науки.

Конечно, первоочередными предметами исследований в исторической науке являются письменные исторические источники, особенно в исторических документах, в составлении которых просто отсутствовала такая цель, как идеологическая трактовка личности, события, явления, но присутствовала пусть и не идеальная, но все же письменная фиксация фактов. Выявленные текстовые объемы древней эпиграфики документального характера уже сейчас сопоставимы с объемами сохранившихся повествовательных текстов античных авторов, с учетом же цитирования несохранившихся документов у древних историков эти документальные массивы значительно превышают объемы собственно сочинительства древних писателей.

В отечественном источниковедении существует вполне обоснованное и научно доказанное, хотя и поистине загадочное свойство подлинного исторического источника — его неисчерпаемость.

Казалось бы, кратчайший текст, скажем, на очень древней монете, содержащий только имя какого-нибудь царя или правителя, а иногда инициалы места чеканки, реже — обозначение номинала, позволяет специалисту в считаные минуты оценить смысловое содержание текстовой легенды и сопутствующих изображений. Но на самом деле изучение артефакта и содержащейся в нём информации только-только начинается. Место обнаружения объекта, его расположение в определенном культурном слое, техническое качество чеканки, художественный уровень изображений, химический состав сплава, «контекст» обнаружения данной монеты с другими конкретными находками в раскопе и шире — в данной местности, сопоставление с прежде обнаруженными в иных местах и даже в иных странах дубликатами или аналогами иных номиналов. Наконец находка при таком ещё первоначальном исследовании вписывается в контекст прежде известных документальных исторических сведений о месте обнаружения, о стране, а также происходит уточнение ареала, где прежде встречались дубликаты или аналоги той же денежной системы. И даже после такого комплексного изучения, изучения, которое может потребовать не один месяц скрупулезных научных разработок, ни один серьезный ученый не может засвидетельствовать, что в данном объекте выявлена вся содержащаяся в нем историческая информация.

Такой простой и понятный объект — монета, научно описанная сначала археологом-открывателем, потом дополнительно рассмотренная научным сотрудником музея, занесенная в изданный каталог, вдруг десятилетия спустя уже другому специалисту, который сопоставил прежде известные данные, связанные с этим объектом, с новыми находками и новыми сведениями о прошлом, вдруг начинает выявлять в связи с той монетой такую информацию, о которой прежние исследователи не могли даже догадываться. И в выявленную картину прошлого вписывается новый научно обоснованный фактурный фрагмент — из сферы экономики, добычи руд, практической политики, географии международных торговых связей, транспортных коммуникаций, культурного взаимодействия территорий. А потом ещё годы спустя к объекту обращается новый ученый со своими конкретными научными задачами в изучении прошлого и знаниями о нем и, осваивая прежде добытые сведения, дополняет или уточняет эти сведения прежде скрытой в объекте информацией.

И так происходит из поколения в поколение в научном историческом мiре со всем разнообразием исторических источников. Именно феномен поэтапного выявления прежде скрытой информации в источнике позволяет ученым-источниковедам на основании строго научного опыта свидетельствовать о принципиальной неисчерпаемости каждого источника, о его связи с общим информационным полем прошлой действительности.

Так, многие исторические сведения о древних деятелях, народах, городах и даже целых странах, которые содержатся в Священном Писании, учеными-гиперкритиками XVIII, XIX и начала XX столетия считались легендарными или даже «измышленными» авторами Библейских Книг. Но именно через археологические открытия XIX и XX веков древней эпиграфики было научно доказано, что были и древние Цари с упомянутыми в Библии именами, и библейские Пророки, и названные там города.

Пророк Иона перед стенами Ниневии, рисунок Рембрандта, около 1655 года

Например, некоторое время историки XVIII века и первой половины XIX столетия подвергали решительному сомнению историческое существование Ниневии — столицы Ассирийского царства. Они заявляли: поскольку Ниневия не упоминается нигде, кроме Библии, её название будто бы не встречалось ни у одного из известных тогда античных историков[4], то она является выдумкой.

В 1820 году на возможное местоположение Ниневии под холмом Куюнджик на левом берегу реки Тигр — напротив Мосула (Север Ирака) — указал британский путешественник и антиквар Клавдий Джеймс Рич (1787 — †1821). В 1842 году французский консул Поль-Эмиль Ботт предпринял попытку раскопок там и ничего не обнаружил. О «фантастичности» Ниневии и о библейских «выдумках» в историческом научном мiре тогда заговорили особенно горячо.

Английский археолог Остин Генри Лейард — Austen Henry Layard (1817 — †1894)

Однако исследование местности в 1847 году начал британский археолог Остин Генри Лейард и прежде обнаружил руины дворца библейского Царя Ассирии Синаххериба (царствовал между 704 и 681 годами до н.э.), а в 1852 году — руины дворца Ашшурбанипала (VII век до н.э.). Ещё через два года он обнаружил библиотеку клинописных текстов времен Ашшурбанипала, в которой было найдено около 30 тысяч глиняных табличек. В их числе был эпос о Гильгамеше и каталоги библиотеки, что дало толчок к расшифровке этих клинописных массивов, в которых к концу XIX столетия обнаружились документальные сведения, касающиеся всего Ближнего Востока, царей и стран до разрушения Ниневии в 612 году до н.э. Библейская история Ниневии обрела вполне осязаемую реальность. Плодотворные масштабные раскопки Ниневии под холмами Куюнджик («овечка») и Телль-Неби-Юнус («Пророк Иона») велись до 1930-х годов (Г. Лейард, Р. Кэмпбелл-Томпсон, Г.К. Роулинсон, О. Рассам, В. Лофтус, Дж. Смит, М. Маллован и другие), 1980-1990-х годах там работала некая американская археологическая миссия. Впрочем, некоторые древние находки в том районе обнаруживаются до сих пор.

В ХХ столетии все текстовые массивы библиотеки Ниневии были изобразительно опубликованы, сами тексты были расшифрованы. Но работа над уточняющей расшифровкой отдельных текстов продолжается и ныне, а исторические факты и подробности, содержащиеся в них, вписываются учеными в контекст других исторических, археологических сведений, и достоверная, хотя и фрагментарная, историческая картина первой половины первого тысячелетия до нашей эры постепенно наполняется всё новыми и новыми деталями и подробностями.

Глиняная табличка № 11 с фрагментом мифа о Гильгамеше. Здесь описывается Всемiрный Потоп. Британский музей

Подобный подлинный, документальный исторический материал через перекрестное сопоставление фактов всё больше и больше освобождается от идеологических конструкций и субъективного концептуализма исторических писателей прошлого. И тут вопрос о «произвольности» исторических трудов и проблема зависимости объяснений исторических фактов от мiровоззрений тех или иных ученых всё больше и больше в реальной исторической науке отходит на третий и четвертый план.

Причем проблема достоверности тех или иных массивов выявленных исторических знаний о прошлом некоторых периодов ничуть не отличается от аналогичных проблем в естественных и точных науках, например в астрофизике, которая пытается изучать объекты, удаленные от нас на невообразимо большое число километров, где триллион км — какая-то незначительная мелочь.

В различных отраслях современной физики или биологии, геологии или астрономии существует множество школ, между которыми происходит жесточайшая полемика, в ходе которой отвергаются не только научные гипотезы, но и научно опровергаются вроде бы устоявшиеся теории, ещё недавно считавшиеся окончательно «доказанными» и «неопровержимыми». Физики, химики, биологи, геологи, географы-картографы, океанологи, астрономы, вулканологи основными предметами своих изучений, исследований имеют такие же реальности, как и в случае с исторической наукой.

Причем древний остроумный тезис, что история в большей степени искусство, чем наука, имеет прямое отношение и к любой естественно-научной дисциплине. Ученый, не обладающий подлинным искусством образного обобщения, образного различения, образного сопоставления, исключения, отрицания и синтеза, в гносеологическом отношении принципиально безплоден.

И физика, и химия, и биология в своих основаниях оперируют не цифрами и графиками, не формулами и расчетами, но понятиями и образами. Энергия, скорость, объем, масса, размеры, расстояния, внешний вид и внутреннее содержание объектов изучения изначально проходят через создание и развитие понятийного аппарата. И только потом следуют количественные характеристики или их качественные изменения. Не понятие энтропии происходит из «математических» формул, но формулы описывают характер энтропийных процессов — их начала, развития и конца, исходят из самого явления энтропии. И в конце создается количественный образ качественных изменений и процесса в целом. Не атомным весом определяется природа атома, но сам атом и его частицы обладают свойствами, которые могут быть описаны измерительно. Да и числа и цифры как таковые, которыми исчисляются те или иные характеристики, сами по себе являются понятиями и в известной степени образами, например некоторой одинаковости, повторяемости и вместе с тем разграниченности.

Да не случайно и сама математика, казалось бы, наука совершенно «абстрактная», «безобразная», в своих основополагающих действиях оперирует понятиями и образами вычитания, деления, умножения, равенства, количественного сравнения, дифференциала, интеграла (корня). В алгебре мы видим теории «полей», «решеток», «представлений», «колец»…

Так, измеряя скорость движения в километрах, ученый-естественник как бы «забывает», что изначально в такое расстояние входят и древние измерительные понятия пальца, пяди, стопы-фута, шага… И миля — тысяча двойных шагов при самой неистовой «цифровизации» при измерении масс, энергий и скоростей предметна как образ.

История, конечно, — в основном гуманитарная, описательная наука, а также комплекс общих и специализированных дисциплин, посвященных изучению прошлой действительности человечества. Почти все специализированные или вспомогательные исторические дисциплины — историческое источниковедение, палеография, петрография, дипломатика, археология, нумизматика, сфрагистика, хронология, генеалогия, историческая демография, история войн и вооружений, геральдика, антропология-этнология, историческая статистика, историческая география, историческая метрология, архивоведение, историческая филология, история наук — в той или иной степени в своих аналитических исследованиях, в систематизации используют методики количественного анализа, методы материаловедения, современной метрологии, генетики, ботаники, биологии, почвоведения, дендрологии, химии, что максимально приближает качество результатов таких исторических исследований к качеству данных математики, точных и естественных наук — физики, химии, геологии, астрономии, географии, метеорологии и тому подобных.

Вместе с тем широкое общественное представление об Истории как науке крайне неточной, изобилующей произвольными и даже тенденциозными трактовками и оценками прошлого, основывается на многих противоречивых историографических трудах или иных по жанру исторических исследованиях, когда в ущерб научной достоверности и под влиянием политического произвола их авторами в описаниях событий, народов и лиц допускаются намеренные или невежественные искажения прошлого.

Но фактор научной недостоверности, недобросовестности или тенденциозности хорошо известен в безчисленном ряду примеров и в так называемых точных или естественных науках, отчего те научные дисциплины не перестают быть науками как таковыми. Недобросовестность или непрофессионализм конкретных историков или исторических школ не отменяют существование Истории как науки достоверной и устремленной к истинным знаниям о нашем прошлом.

Вместе с тем, признавая колоссальный объем частных научных достижений по множеству исследовательских направлений в ХХ веке и в первые два десятилетия XXI столетия, хочу обязательно отметить как порочный фактор искусственное разделение в отечественном образовании в 1920-е годы истории и филологии. Такое разделение проникло и в саму академическую науку всех последующих лет по настоящее время. Сначала в ходе «культурной революции» в отечественных университетах были ликвидированы классические историко-филологические факультеты (и научные школы), а потом уже в тридцатые годы был созданы заново отдельно исторические факультеты, отдельно — филологические.

Ущербно базовое образование выпускника исторического факультета, если его филологический кругозор ограничивается занятиями по начальным курсам латыни и древнерусского языка, а также какого-то из иностранных языков (для уровня чтения со словарем).

Даже на историческом факультете МГУ знание древнерусской литературы ограничивается чтением фрагментов летописей и Русской Правды. Только по личной инициативе преподавателя на последних курсах мне довелось детально знакомиться, например, с духовной «Повестью о Николе Зарайском». Великие произведения русской словесности вроде «Слова о Законе и Благодати», «Поучения Князя Владимира Мономах», «Моления Даниила Заточника» или «Слова о Полку Игореве» в программах современных исторических факультетов отсутствуют. Что уж говорить о программном изучении церковно-славянского языка, хотя бы начатков греческого языка, лексикографии, этимологии, исторической ономастики и топонимики. У выученного так историка в научном кругозоре отсутствует университетский универсализм. Он не может проникнуть в глубину смыслов, например, древнерусских текстов. Ему легче пользоваться их переложениями на современный русский язык. Сделаны они, кстати, филологами с весьма ограниченным знанием исторической фактуры, а потому их переводы неточные, местами искажающие содержание древнерусского текста[5].

Точно такую же ущербность, как в вузовских программах обучения историков, мы видим и в современном высшем филологическом образовании, в котором много внимания уделяется продуктам деятельности различных формальных филологических школ, переводческим и литературоведческим проблемам, однако практически отсутствуют в программах хотя бы обзорные курсы по Истории Древнего Мiра, Средневековья, Модерна и Новейшего времени. Но историю Классической Русской Литературы невозможно усвоить и понять хотя бы без самого общего университетского знания Отечественной истории, поскольку современный школьный курс истории в большинстве случаев строится без цели воспитать образованного гражданина-патриота, но дает, как правило, упрощенные схемы прошлого, порой с тенденциозными отрицательными оценками выдающихся лиц и событий.

Собственно говоря, гуманитарность предмета в своей основе должна содержать определенный универсализм. История без филологии в каких-то частях недогуманитарная наука. Так и филология без исторического измерения — неполноценное явление.

Филолог, лишенный начатков исторического кругозора, исторического самосознания, в политическом, патриотическом отношении становится равнодушным толмачом, который даже в своих исследованиях «академического» уровня допускает исторические ошибки, расхожие обывательские суждения и даже ложь о прошлом нашего Отечества.

Проблемы современной филологии и науки исторической в конечном счете с новыми поколениями авторов — историков без филологического мышления, филологов без начатков историзма в самосознании — перетекают в проблемы ущербности преподавания Русского Языка, Русской Литературы, Истории России в современной средней школе.

Леонид Евгеньевич Болотин, историк, научный редактор Информационно-исследовательской службы «Царское Дело»

ПРИМЕЧАНИЯ