Наверное, судьба каждого поэта по-своему уникальна. Но есть случаи совершенно удивительные – не только с жизненной, ног и с творческой точки зрения. 8 ноября 2020 года – 100 лет со дня рождения пока еще мало известного «фронтового поэта» Юрия Семеновича Белаша (1920 – 1988). Его фотографии, его стихи, его жизнь и смерть свидетельствуют о необычайно сильной, а главное – цельной личности, словно бы вылитой из стали.
Несмотря на эти качества – силу духа и цельность, – он в чем-то был трогательно наивен, даже в понимании своего собственного творчества, хотя он был талантливым руководителем поэтических студий. Например, он сам задавался вопросом, почему так поздно обратился к творчеству (лишь через сорок лет после начала войны в издательстве «Советский писатель» вышла его первая – и сразу замечательная! – книга «Оглохшая пехота»): «… когда я сейчас пытаюсь понять, а почему я так поздно стал писать стихи, то прихожу к мысли, что главная причина, пожалуй, в том, что я, как ни странно, долго не мог постичь простую истину: поэзия должна быть познавательна не меньше, чем добротная проза».
Но очевидно, что дело не в «постижении истины», а в том, что накопленные и не дающие покоя в течение четверти века фронтовые впечатления, словно сжатая пружина, бросились наружу. А впечатления эти очень конкретны, суховато прозаичны, иногда до жестокости. Сам Белаш называл свои произведения «стихопрозой». Автор предисловия к книге «Окопные стихи» В. Кондратьев задавался вопросом, почему Белаш отказывается от рифмы: ведь он прекрасно ею владеет: «Я задавал Юре такой вопрос, но он отмалчивался, надеясь, видимо, что я сам пойму это. И я понял. Материал, поднимаемый поэтом в последние дни его жизни, был таков, что рифма обязательно что-нибудь бы смягчила, сгладила, а может быть, и как-то, облегчила бы глубину и серьезность высказываемых мыслей».
Можно лишь представить, какие воспоминания, мысли и чувства теснились в душе поэта многие годы, прежде чем они обрели стихотворную форму. Проза жестоких окопных впечатлений и поэзия столкнулись в душе и породили совершенно непривычные стихи о войне, по прочтении которых Константин Симонов сказал о Белаше: «Уважаю его за его стихи». Это очень точно сказано: поэзия Юрия Белаша вызывает уважение, как и вся его личность. Она крайне достоверна, детальна – и каждая деталь вынесена из рукопашного боя, из минут отдыха, из окопа, из мимолетной встречи. Сержант стрелкового батальона, он пешком прошел всю войну. На его груди рядом висели медали «За оборону Москвы» и «За взятие Берлина». В этой поэзии практически нет пафоса, разговоров о любви к родине и пр. Только правда деталей, которые, накапливаясь, раскрывают личность человека из окопа, его любовь к родине, цельность души и характера.
Заканчивая это маленькое предисловие, хочу поделиться своей уверенностью, что имя Юрия Белаша в свое время попадет и в хрестоматии, и в учебники литературы. Его фронтовые стихи стоят в русской поэзии ХХ века совершенно особняком, аналогов нет. Его неброские стихи выдержат испытание временем, как окопная правда войны, как честный, не разбавленный ни героическим, ни иным пафосом взгляд на простые вещи: усталость и ярость, подлость и благородство, жизнь и смерть. То, что передумал и перечувствовал в своих стихах Юрий Белаш, передумали и перечувствовали миллионы советских солдат в ту войну. Еще одно нужно учесть: в деталях Белаша крылась не только правда, в них, как в сложенных пазлах, постепенно разворачивается и философия войны и главный жизненный принцип: умение принять трагическое положение, что отличает только высоких душой и философски мыслящих людей. Одно из его стихотворений как раз об этом – и я назвал бы его «Гамлет»:
Нет, я иду совсем не по Таганке -
иду по огневому рубежу.
Я – как солдат с винтовкой против танка:
погибну, но его не задержу.
И над моим разрушенным окопом,
меня уже нисколько не страшась,
танк прогрохочет бешеным галопом
и вдавит труп мой гусеницей в грязь.
И гул его, и выстрелы неслышно
заглохнут вскоре где-то вдалеке...
Ну что же, встретим, если так уж вышло,
и танк с одной винтовкою в руке.
Владимир Иванович Мельник, член Союза писателей России, доктор филологических наук
***
Юрий Белаш
ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Перекур
Рукопашная схватка внезапно утихла:
запалились и мы, запалились и немцы, -
и стоим, очумелые, друг против друга,
еле-еле держась на ногах…
И тогда кто-то хрипло сказал: "Перекур!"
Немцы поняли и закивали: "Я-а, паузе…"
и уселись – и мы, и они – на траве,
метрах, что ли, в пяти друг от друга,
положили винтовки у ног
и полезли в карманы за куревом…
Да, чего не придумает только война!
Расскажи – не поверят. А было ж!..
И когда докурили – молчком, не спеша,
не спуская друг с друга настороженных глаз,
для кого-то последние в жизни –
мы цигарки, они сигареты свои, -
тот же голос, прокашлявшись, выдавил:
"Перекур окончен!"
………………………………………………
Пехоту обучали воевать.
Пехоту обучали убивать.
Огнем. Из трехлинейки, на бегу,
Все пять патронов - по знакомой цели,
По лютому, заклятому врагу
В серо-зеленой, под ремень, шинели.
Гранатою. Немного задержав,
К броску уже готовую гранату,
Чтоб, близко у ноги врага упав,
Сработал медно-желтый детонатор.
Штыком. Одним движением руки.
Неглубоко, на полштыка, не дале.
А то, бывали случаи, штыки
В костях, как в древесине, застревали.
Прикладом. Размахнувшись от плеча,
Затыльником в лицо или ключицу.
И бей наверняка, не горячась,
Промажешь - за тебя не поручиться.
Саперною лопаткою. Под каску.
Не в каску - чуть пониже, по виску,
Чтоб кожаная лопнула завязка
И каска покатилась по песку.
Армейскими ботинками. В колено.
А скрючится от боли - по лицу.
В крови чтобы горячей и соленой
Навеки захлебнуться подлецу.
И, наконец - лишь голыми руками.
Подсечкою на землю положи,
И, скрежеща от ярости зубами,
Вот этими руками задуши!
С врагом необходимо воевать.
Врага необходимо убивать.
Неудачный бой
Мы идем — и молчим. Ни о чем говорить нам не хочется.
И о чем говорить, если мы четверть часа назад
положили у той артогнем перепаханной рощицы
половину ребят — и каких, доложу вам, ребят!..
Кто уж там виноват -
разберутся начальники сами,
Наше дело мы сделали: сказано
было “вперед” — мы вперед.
А как шли!.. Это надобно видеть своими глазами,
как пехота, царица полей, в наступленье в охотку идет...
Трижды мы выходили на ближний рубеж для атаки.
Трижды мы поднимались с раскатистым криком “ура”.
Но бросала на землю разорванной цепи остатки
возле самых траншей пулеметным огнем немчура.
И на мокром лугу, там и сям, бугорочками серыми
оставались лежать в посеченных шинелях тела...
Кто-то где-то ошибся.
Что-то где-то не сделали.
А пехота все эти ошибки
оплачивай кровью сполна.
Мы идем — и молчим....
…………………………………………………………..
Мы хотели его отнести в медсанвзвод.
Но сержант постоял, поскрипел сапогами:
– Всё равно он, ребята, дорогой помрёт.
Вы не мучьте его и не мучайтесь сами…
И ушёл на капэ – узнавать про обед.
Умиравший хрипел. И белки его глаз
были налиты мутной, густеющей кровью.
Он не видел уже ни сержанта, ни нас:
смерть склонилась сестрой у его изголовья.
Мы сидели – и молча курили махорку.
А потом мы расширили старый окоп,
разбросали по дну его хвороста связку
и зарыли бойца, глубоко-глубоко,
и на холм положили разбитую каску.
Возвратился сержант – с котелками и хлебом.
……………………………………………………………………..
Крушина
Я встретил его в окружении… Разный
мотался в ту пору народ по лесам, -
и чтоб не промазать – решил, что устрою
на первом привале проверку ему…
Я сбросил свой "сидор", набитый харчами,
которые я у фашистов забрал:
- Ты, кореш, пока что костерчик сложи,
А я за водичкой спущуся к ручью.
- Винтарь то оставь. Надоело небось
Таскать эту дуру по всей Беларуси!..
- Да нет, не скажи. Без нее даже скучно, -
И екнуло сердце тревожно и муторно.
Дошел до кустов – и нырнул под крушину.
И вовремя!.. Только я выглянул – во:
уже вещмешок мой подался в осинник.
- А ну-ка постой, молодой и красивый! –
и встал на колено и вскинул винтовку.
Я думал: раскрашу ему фотографию,
и ну его к черту, такого попутчика!
Но он себе выбрал другую судьбу.
когда передернул затвор карабина.
Я выстрелил первым - поскольку меня
не сразу открыл он меж листьев крушины.
………………………………………………………………
Из всех смертей – мгновенная, пожалуй, всех нелепей.
Совсем не милосерден ее обманный вид:
Как топором по темени – шальной осколок влепит,
И ты убит – не ведая, что ты уже убит.
Оборвалось дыхание на полувздохе. Фраза,
На полуслове всхлипнув, в гортани запеклась;
Неуловимо быстро – без перехода, сразу -
Мутнеют, оплывая, белки открытых глаз.
И не успеть теперь уже, собрав сознанья крохи,
Понять, что умираешь, что жизнь твоя прошла,
И не шепнуть, вздохнувши в последний раз глубоко
Всему, с чем расстаешься, солдатское "прощай"…
Нет! – пусть вовек минует меня такая благость.
Просить у смерти скидок – наивно для бойца.
Я все изведал в жизни. И если смерть осталась –
Ее я должен тоже изведать до конца.
…………………………………………………..
Трусость
Немцы встали в атаку…
Он не выдержал – и побежал.
- Стой, зараза! – сержант закричал,
Угрожающе клацнув затвором,
и винтовку к плечу приподнял.
- Стой, кому говорю?! –
Без разбора
трус,
охваченный страхом,
скакал,
и оборванный хлястик шинели
словно заячий хвост трепетал.
- Ах, дурак! Ах, дурак в самом деле…-
помкомвзвода чуть слышно сказал
и, привычно поставив прицел,
взял на мушку мелькавшую цель.
Хлопнул выстрел – бежавший упал.
Немцы были уже в ста шагах…
…………………………………………
Они
Мы еле-еле их сдержали…
Те, что неслися впереди,
шагов шести не добежали
и перед бруствером упали
с кровавой кашей на груди.
А двое все-таки вскочили
в траншею на виду у всех.
И, прежде чем мы их скосили,
они троих у нас убили,
но руки не подняли вверх.
Мы их в воронку сволокли.
И молвил Витька Еремеев:
- А все же, как там ни пыли,
Чего уж там ни говори,
а воевать они – умеют,
гады!...
