Усадьба Поречье: учёные друзья в гостях у министра

От составителя:

В сентябре 2020 года исполняется 165 лет со дня кончины выдающегося деятеля на ниве науки и образования, президента Императорской Академии наук, служившего России в течение 16-ти лет на посту Министра народного просвещения, действительного тайного советника графа Сергея Семёновича Уварова (1786 - 1855).

В публикации представлены статьи учёных друзей Сергея Семёновича, профессоров Московского Университета, гостивших в его любимой «подмосковной» усадьбе Поречье в середине XIX века. Это замечательные художественные описания как самой усадьбы, её природных богатств и культурных ценностей, так и дружеских академических бесед, происходивших в библиотечных залах усадебного дома на протяжении ряда лет. Очерки были напечатаны в период 1841-1852 гг. в учёно-литературном журнале «Москвитянин», издававшемся академиком, профессором Московского Университета Михаилом Петровичем Погодиным (1800 - 1875). Эти описания и размышления в наше время представляют не меньшую ценность для историков науки и искусства, как и в те дни, когда были впервые опубликованы. В заключение добавлен «Указатель Порецкого музеума для посетителей», изданный в 1853 году отдельной брошюрой.

М.А. Бирюкова.

  

Содержание:

1. Село Поречье. (1841 г.)2. Академические беседы. В 135 верстах от Москвы. (1844 г.).3. И.Д. Думы и впечатления. (1846 г.)

4. С.П. Шевырев. Горельефы Альтемпской урны. (1849 г.)

5. Письмо из Поречья к редактору «Москвитянина». (1852 г.)

6. Указатель Порецкого музеума для посетителей. (1853 г.)

 

СЕЛО ПОРЕЧЬЕ

«Ille terrarum mihi praeter omnes

Angulus ridet…».

Horat. II, 6. Vers. 13 et 14.

В тридцати пяти верстах на северо-запад от Можайска, недалеко от славного Бородина, при устье Иночи, вливающейся и Москву-реку, лежит село Поречье, принадлежащее Его Высокопревосходительству, Г. Министру Народного Просвещения, Сергию Семеновичу Уварову. Во всей волости душ тысячи полторы, а земли с строевым лесом тысяч двенадцать десятин. После Можайска, некогда древнего удела Князей Можайских, а теперь небогатого уездного города, в котором с небольшим пятьсот домов и тысячи две с половиною жителей, проезжая бедные и нечистые деревушки, радуешься словно роскошному оазису, когда приближаешься к Поречью. Церковь, великолепный господский дом с флигелями, расположенный на возвышенном холме и гордо красующийся в светлой Иноче, несколько громадных каменных зданий суконной фабрики, павильоны, проглядывающие из густого парка, красиво обстроенное село, где встречаешь веселых и опрятно одетых крестьян, вокруг обширный, старинный лес - все это издали поражает путешественника, мирит его с прелестями северной природы и манит к тихим наслаждениям. Сюда Русский вельможа, владелец Поречья, приезжает летом для кратковременного отдохновения от трудов государственных.

Представьте огромное, в два яруса каменное здание, с каменными же флигелями, с двух сторон обнесенное Ионическими колоннами, с красивым бельведером, господствующее над всеми окрестностями, селами, деревнями, рощами, слева и справа опушенное парком и, как голубою лентою, опоясанное Иночею: это господский дом села Поречья, который был бы красавцем-домом на лучшей улице Московской! Внутреннее расположение его совершенно выражает мысль хозяина, с какою он пересоздал Поречье: он хотел иметь в нем обитель науки и искусства, и пристань от житейских треволнений. Здесь вы не найдете бальных зал, обыкновенно занимающих большую половину домов, совершенно бесполезных в сельском отдохновении; но весь дом представляет превосходный кабинет с библиотекою: это поистине обитель науки и искусства. Без сомнения, вы полюбуетесь и гостиными и диванными, и столовыми в верхнем и нижнем ярусе; вы найдете вверху и внизу роскошное помещение для барского семейства; но в средине дома, вверху, под светлым бельведером, главная зала - кабинет, соединенный с тремя другими залами, крестообразно расположенными, в которых помещена библиотека. Во всем доме, при всей его огромности, и в каждой комнате зодчий-художник умел соблюсти соразмерность и гармонию в высочайшей степени, а от того и в целом, и в частях дом прекрасен. Поречье - не Италиянская вилла, назначенная для разных забав и сельских наслаждений под роскошным голубым небом: скорее это здание походит на замки Английских Лордов, каковы замки Герцогов Веллингтона, Нортумберланда, Марльборуга, Бедфорда, Маркиза Стаффорда, Лорда Спенсера и других. Там так же каждое здание выражает мысль и господствующее занятие хозяина. Из Московских окрестностей прекрасно село Влахернское, принадлежащее единственному в наше время Русскому барину, во всей силе этого слова, гостеприимному любимцу Москвы. Но тут скудна природа, и все прелести приданы этому месту искусством и миллионами. То же самое можно сказать и о Кускове, и Останкине, куда некогда стекалась вся Москва. Лишь только Кунцово и Архангельское могут равняться с Поречьем в живописности местоположения; но Поречье обширнее, громаднее, привольнее. От того владелец предпочел его всем поместьям своим, и Пензенским, где течет Инсара, и Саратовским, на берегах Волги и Хопра, и Муромскому, по известности своей народному, селу Карачарову, омываемому Окою.

С чего ж начать описание? Прежде пройдем по нижнему ярусу, чрез столовую и биллиярдную, прямо в малый кабинет, где хозяин по утрам работает, сперва с секретарями своими, а потом занимается делами домашними. Убранство простое, но с изящным вкусом: на бюро и письменном столе все необходимое; ничего нет лишнего и все на своем месте. Здесь портрет Государя, портреты семейные, несколько прекрасных мраморов и картоны Рафаэля, Гверчино и Рубенса. Рафаэлев картон изображает торжество Вакха и Ариадны. Картина с этого картона, писанная учеником Рафаэля, находится в Дрезденской галлерее. У одного окна телескоп, сводящий всю волость в кабинет хозяина. Гостиная в этом ярусе украшена также мраморными статуями и живописными видами в роде Клаудия Лоррена и Пуссена. Тут рояль ожидает прикосновения музыкальных перстов. Далее следует дамский кабинет, спальня и гардеробная. Из гостиной вы выходите на террасу, убранную цветами, роскошными померанцовыми деревьями и вместе произведениями искусства: и тут прекрасные статуи. Что за очаровательный вид! Перед вами, на полдень, стелется ковром шелковистая зелень по склону холма, на котором красуется дом. Внизу тихо, вровень с берегами, течет Иноча, угодливо для хозяина извивается в парке и образует по обширным лугам бассейны. Впереди представляется вам церковь и село, громадные здания фабрики; вдали, за рекою и на краях полей, виднеются села, окаймленные рощами и лесами. Слева и справа у вас парк, призывающий в прохладные свои аллеи. Какая прелесть на этой же террасе поражает вас ночью, когда золотой месяц выходит на голубое небо и любуется собою в зеркальных струях Иночи!

В верхнем ярусе половина дома занята великолепными парадными комнатами, изящно отделанными, расписанными, наполненными богатою мебелью; но главные залы, любимые комнаты хозяина - большой кабинет, куда он уединяется для занятий ученых, и библиотека, с редким уменьем собранная и состоящая из двенадцати тысяч книг. Для нее составлен систематический и алфавитный каталоги, по которым вы можете найти любого писателя и приятно провести здесь с ним несколько часов. Перед вами все важнейшее и новое по всем отраслям знаний человеческих; а по части Истории, Словесности Греческой, Римской, Английской, Немецкой, Французской и Итальянской вы найдете полное собрание всех ученых пособий, в современном их состоянии. Полюбопытствуйте рассмотреть Богословие. Кроме нескольких редких изданий Библии на разных языках, перед вами Творения Отцев Церкви Восточной и Западной - Василия Великого, Григория Назианзинского и Нисского, Иоанна Златоустого, Лактанция, Блаженного Августина. Не хочется отойти от шкафов, в которых помещены сокровища по части теории и истории словесности и искусства, и самые творения поэтов, ораторов, историков. Тут Аристотель и Цицерон, Квинтилиан и Лонгин, Сульцер и Буттервек, Лессинг и Винкельман, Фиорилло и Вильмен. Вас ожидает Шекспир, Шиллер, Гёте, Вальтер Скотт. Не хотите ли перелистывать Гюма, Гиббона, Робертсона, Фокса, Питта, Бурке, Шеридана? Нельзя пройти без внимания великолепных изданий Корнеля, Расина, Вольтера, Мольера, Боссюэта, Фенелона, Монтескьё, Руссо. По части Физико-математических наук и Естественной Истории вы найдете всех знаменитейших писателей: Невтона, Даламберта, Лапласа, Шуберта, Бюффона, Кювье, Араго, Гумбольдта. Сочинения современных ученых с собственноручными их надписями. Посмотрите на богатство книг исторических, географических, путешествий и записок. Здесь к услугам вашим все - от Геродота и Саллюстия до Раумера и Капфига, от Страбона и Ганнонова перипла до Риттера, Данвиля и Денона. Какие сокровища найдет филолог: для него и Шревеллий, и Фабр, и Геснер, и Дюканж, и Фабриций. Тут все труды знаменитостей XVII и XVIII веков по части Греческой и Римской словесности: Стефани, Станлея, Гревия, Гейнзия, Казавбона, Вольфа, Гроновия, Пирсона, Гемстергузия, Брунка, Драккенборха, Удендорпа, Рункена. Какая роскошь в изданиях классиков! Гомера видите вы с первого Флорентийского издания Илиады и Одиссеи во всех следовавших, начиная с XV века, со схолиями Дидима и Евстафия, до изданий Кларка и Эрнеста, с пролегоменами Вольфа, Германна, рассуждениями Крейцера и самого хозяина: - у вас все под руками. Тут же вы можете справляться с переводами Гомера и Дасье, и Лебрюна, и Фосса, и Гнедича. С такою же отчетливостью перед вами издания Пиндара и других поэтов и прозаиков: Венецианское Альдово, первых годов XVI века, Гейне, Бёкка, Тирша. В таком же систематическом порядке собраны и Римские классики. Так Виргилия вы читаете в издании Амстердамском Эльзевира, второй половины XVII века, и в издании тоже Амстердамском, Бурманна, с комментарием Сервия, и наконец в издании Гейне. Для Горация вы тут имеете издания с комментарием Ламбина, замечаниями Бентлея, Бакстера, Митчерлиха. К библиотечным редкостям принадлежит собрание книг по части Восточных языков: Еврейского, Арабского, Персидского, Турецкого, Санскритского, Китайского. В этом же собрании вы невольно заглянете в исследования Египетских иероглифов - Яблонского и Шамполлиона. Энциклопедии и труды различных Академий и ученых обществ, отдельно взятые, составили бы огромную библиотеку. Драгоценны атласы Брюэ, Дюфура, Лапи, Фандер Малена, и карты Леманна, Шмидта, Стилера.

Из библиотеки вы переходите в большой кабинет, сверху освещенный, который можно поистине назвать храмом искусства. Тут вы не налюбуетесь вдоволь художественными произведениями Финелли в изображениях Минервы и Цереры, и Кановы в прелестных женских группах. Что за мягкость придана мрамору! С какою гибкостью волнуется одежда, кажется, по живому телу и в бесчисленных складках! Весь кабинет вы назовете мраморным.

Перед домом, на север, выстроены двухъярусные каменные флигели, для гостей. Иные из приезжающих помещаются в грациозном павильоне в самом парке.

Церковь в Поречье, во имя Рождества Пресвятыя Богородицы, лишь только возобновлена и украшена к приезду хозяина, усердием преимущественно его собственным и отчасти других прихожан. В первых числах июля происходило малое освящение храма. Иконостас весь в золоте; самые иконы писаны прекрасно. Поселяне и поселянки теснились в новоосвященном храме, желая после обедни поклониться доброму своему барину. В этот же день приезжали из Можайска все чиновники, представлявшиеся хозяину, как Министру, а после угощенные им, как Русским гостеприимным помещиком.

Фабрика суконная помещается в шести огромных каменных зданиях. Рабочих на фабрике около пятисот. Паровая машина чудесной работы Кокериля. Удивляешься уму человеческому, когда видишь эту многосложную махину, по одной мысли выделывающую различные работы, между тем как сила, все это двигающая, от тебя сокрыта! Сукна выделываются ценою от 6-ти и 8-ми до 12-ти и 16-ти рублей. Ежегодного оборота полагать можно до миллиона рублей. Задельных денег рабочим выходит в год около ста тысяч рублей. В Можайском уезде, где почва неблагодарная, а лесу довольно много, учреждение фабрики принадлежит к необходимым потребностям рационального хозяйства. Такое заведение совершенно упрочится, когда облегчено будет добывание торфа, которого в здешних болотах, вероятно, довольно много. Крестьянам Поречья предоставлена полная свобода касательно фабричной работы; потому что они получают плату наравне с прочими фабричными. Теперь из задельных денег бездоимочно уплачивают они подушные и господский оброк; но откуда могли бы они добыть эти деньги, если бы не было фабрики? Так вполне оправдывается мысль хозяина - соединить земледелие с фабричным производством.

Наконец мы в прелестном парке, под тенью столетних лип, душистых тополей, лиственниц и сосен. Как отдыхает зрение на этих зеленых лугах в средине парка, по которым змеится светлая Иноча! Через парк вы переходите в сад и оранжерею, где пресыщается и обоняние ваше и вкус роскошными дарами Флоры и Помоны. Здесь у гостеприимного хозяина гости пользуются его правами и вкушают любой персик, любую сливу, любой грозд винограда, прямо с дерева, еще покрытые влагою растительной жизни.

За садом и оранжереею тянется ряд деревянных строений: это людские, мастерские, сараи, скотный, конный и птичный дворы. Недавно здешний скотный двор, состоявший из всех лучших иностранных пород рогатого скота, стоивший огромных издержек, в несколько дней был истреблен свирепствовавшим в этой стороне скотским падежом.

Вот в беглый очерк села Поречье! Путешественники с восхищением описывают нам Монпелье, Гейдельберг, прелестные виды Швейцарии, Тиволи; по разве на святой Руси нельзя наслаждаться природою, если только мы умеем пользоваться благими дарами ее, как воспользовался просвещенный владелец Поречья? Правда, под голубым небом Италии цветут и благоухают померанцовые, апельсинные и каштановые деревья, по склону холмов и пригорков стелется виноград: однако Англичане, задыхающиеся от туманов и каменноугольного дыма, не променяют своего Ричмонда ни на какие обворожительные места Запада и Юга. А с Англичанами, кажется, в климате и красотах природы мы еще можем поспорить.

Какие ж, спросят любители городских увеселений, приятности, хотя и в прекрасном, но отдаленном от столицы поместье? Без сомнения, в наше время уже не бывает в сельском уединении шумных сборищ прошлого столетия, ни кулачного боя, ни псовой охоты: но кто ж из образованных людей и пожелает такого провождения времени? Лишь только Граф Нулин восхищается тем, что:

 

«Псари в охотничьих уборах

Чем свет уж на конях сидят;

Борзые прыгают на сворах».

 

В деревне нет также театра: но разве не довольно для нас театральных зрелищ, собраний, маскерадов, концертов в продолжение зимы? Просвещенный любит в деревне отдохнуть от городских занятий и запастись здоровьем на целый год. Приятно в уединении сосредоточиться в себе самом, передумать заветные думы, привести в порядок мысли, часто мелькающие в уме нашем на поприще светской жизни, и которые скоро проходят, уступая другим мыслям, вследствие других чувствований и других впечатлений. Где ж можем мы углубиться в изучение самих себя и людей, нас окружающих, где можем настроить душу нашу согласно со всею природою? Там, где шепот густого леса, раскаты грома и свист порывистых ветров становятся для нас вразумительнее; там, где прекрасная долина расстилается среди холмов и пригорков, или где в ровной с берегами реке глядятся деревья и небесная лазурь - где в ясный день, в густой тени душистой липы или развесистого тополя, сидишь вдвоем с любимым писателем, и только слышишь щебетанье птичек, шелест листьев, журчанье реки, и какой-то особенный говор безлюдной природы. Там-то пробуждаются в глубине сердца сладостные порывы ко всему истинному, благому и изящному, дух исполняется Божиим всемогуществом и благостью, душа очищается, возвышается, наслаждается самодовольством.

 

«Все к размышленью здесь влечет невольно нас!

Все в душу томное уныние вселяет;

Как будто здесь она из гроба важный глас

      Давно-минувшего внимает!».

 

Творец одарил нас неизъяснимым сочувствием с природою; от того она вливает в нас сладостнейшее утешение, когда только мы ей открываем сердце свое, свою душу. Нам не дано разоблачать тайны небесные; но в лоне тишины и спокойствия, в объятиях сельской природы к нам свыше нисходят светлые, свежие мысли, в обители духов витающие и в развлечении суетностью нам неведомые. Здесь, направляя взор наш во внутренность себя самих, познаем мы условия тех благ, которые в свете большею частию известны по слуху. Счастие селянина убеждает нас в том, что и счастие каждого не за морями, а близко от нас - на наших нивах, в нашем лесу, саду - в нашем семействе. Таковы наслаждения, истинно человеческие, доставляемые сельским уединением, и знакомые лишь только просвещенным и любящим простоту сельскую. Но для этих сладостнейших, ничем не заменимых наслаждений, разве вы не откажетесь охотно и от театра, и от балов, и от концертов? И как легко добыть все эти простые приятности тому, кто имеет готовую к ним душу, готовое наслаждаться ими сердце! Прибавьте к этому двух, трех близких нам людей, с которыми любо иногда поделиться чувствами - рояль по вечерам, занимательную беседу в ненастную погоду, прогулки и поездки к соседям: и вы согласитесь, что кратковременное житье-бытье сельское разнообразно и неистощимо в удовольствиях и приятностях.

В бытность нашу в Поречье, мы старались систематически пользоваться всеми этими удовольствиями. В нынешний приезд в Поречье нас всех, постоянных гостей, было девятеро. Между нами были пожилые и юноши, Профессоры И. И. Д. [Иван Иванович Давыдов], И. Т. С, М. П. П. [Михаил Петрович Погодин]; художники М. О. Л., С. И. X., и образованные любители наук и искусств М. А. О., Г. В. Г., Е. Е. Н. и П. И. С. Все мы, иные по двое, другие порознь, как кто хотел, жили в особых прекрасных комнатах, чистых, всем снабженных, с восхитительными видами из окон. После первого свидания с беспримерно-гостеприимным хозяином, получили мы полную свободу распоряжаться у него, как у себя дома. И вот наш обыкновенный день. Поутру каждый пьет чай или кофе у себя в комнате и работает до 10 или 11-ти часов, или с книгою отправляется с сад и парк. Молодежь большею частью любила удить рыбу, ездить верхом, стрелять и купаться. В 10-ть или в 11-ть часов все собираемся у хозяина, и когда он занят, идем восвояси - я с товарищем моим обыкновенно в библиотеку; но если хозяин к этой поре оканчивал утренние занятия свои, то ходил с нами в парк, на излучистые берега Иночи. Первые две недели все наше общество с хозяином проводило утреннее время в библиотеке, которую мы устанавливали в отделанных вновь залах. Эго была работа веселая, живая, занимательная, и производилась методически и рационально. Мне с товарищем моим поручено было распоряжение этим делом. С каким усердием и с какою ревностью все трудились, зная, как поспешал окончанием этой работы дорогой наш хозяин, тут же с нами трудившийся! За полчаса перед обедом оканчивали мы работы наши в библиотеке и прогулки в парке. В четвертом часу обедали. За роскошным и вкусным обедом сколько высказывалось острот, каламбуров! В этом пальма первенства бесспорно принадлежала остроумным, образованным и любезным собеседникам, М. А. О. и Г. В. Г. Сколько от души смеялись чистосердечно, без малейшей обиды кому-либо! После обеда юноши играли на биллиарде, а пожилые обыкновенно с хозяином выходили на террасу и, среди померанцевых деревьев и в аромате цветов, пили кофе и около часа беседовали о всякой всячине. Каждый говорил откровенно; чаще любили мы слушать самого хозяина, неистощимого в мыслях, с сладким словом. От беседы опять иные уходили к себе для минутного отдыха, другие в парк или в сад. В 6-ть часов снова собирались в большом доме, и отправлялись или на сельские работы, или на фабрику, или все вместе в огромной линейке ездили в ближние деревни, осматривали обширные поля, волновавшиеся рожью, пшеницею, ячменем, овсом, льном, или бродили по лесу. В 9-ть часов мы уже дома. Тут ожидали нас жирные сливки и варенец, земляника и малина, душистый чай. Между тем завязывался разговор, всегда занимательный и поучительный, разумеется, приправляемый шутками и остротами - и мы неприметно беседовали до полуночи. Всякой раз нам недоставало времени для окончания начатого разговора. Беседы вечерние сменялись иногда игрою на рояле и пением одного из членов нашего сельского общества. Во все время, помнится, два или три раза вечером играли в преферанс: это случилось в ненастную погоду, когда дождь ливмя лил на дворе, и в 6-ть часов нельзя было ни гулять, ни кататься по окрестностям. Прощались с хозяином, условливались в занятиях следующего дня - и лишь неожиданная непогода изменяла наши предположения. Порядок провождения времени оставался без всякой перемены, когда приезжали к нам в гости соседи. Этой неизменяемости в сельских наслаждениях помогало нам нынешнее поистине красное лето. По Воскресеньям к обыкновенным занятиям прибавлялась обедня. Какое утешение для души в деревне дает нам молитва в храме! Как умилительно в уединении собрание Христиан!

Окрестности Поречья прелестны: на север тянется лентою Иноча по зеленым лугам; левый берег в иных местах холмистый и крутой; по всей этой стороне густой ельник и сосняк. Здесь расположены деревни, принадлежащие к Поречью. Правый берег большею частию низменный и луговой. Хлеба яровые везде нынче прекрасные: несколько дождей июльских оживили их совершенно.

 

   «Прекрасно-тихие, отлогие брега

И редки холмики, селений мелких полны,

Как, полосаты их клоня поля, луга,

     Стоят над током струй безмолвны».

   «Приятно, как вдали сверкает луч с косы,

И эхо за лесом под мглой гамить народа,

Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,

     Когда мы едем из похода».

 

На юге от села течет Москва-река, еще младенец: и тут-то втекает в нее Иноча. Но по берегам и младенца живописным сплошь раскинуты села и деревни. Мы ездили в одно из ближайших, село Никольское, верстах в пяти или шести от Поречья. Что за прелесть место положения! Странно только, что крестьяне наши не умеют пользоваться красивостью места, даже незнакомы с удовольствием опрятно держать избушки свои, подметать улицу перед окнами; никто из них не вздумает посадить три, четыре березки, чтоб в праздник или на досуге отдохнуть в тени: всех этих простых, но ни с чем не сравненных удовольствий очи чужды. Видно, действительно чувство изящного развивается на известной степени народной образованности. Кажется, и этому надобно человека учить, для собственного его блага - и ему такое учение скоро слюбится. В народе здешнем не заметно никаких особенностей, кроме неуклюжего головного наряда у женщин. Крестьяне, исключая Порецких, которые ходят в синих кафтанах, встречались нам скудно одетые, вялые, мрачные; думать надобно, что им тяжко достается пропитание; они принуждены трудиться над почвою неблагодарной и не знают никаких промыслов. Для таких крестьян фабричное производство истинное благодеяние, если только принимаются нужные меры к охранению их нравственности.

* * *

К обычному нашему провождению времени присоединились еще два особенные события: чтения в библиотеке и народный праздник.

Как, чтения в библиотеке, в сельском отдохновении? Да, чтения в библиотеке о некоторых ученых предметах, беседа, подобная Аттическим беседам в древней Академии, Портике, Пританее, или на берегу Алфея. Однажды собрались все в большом кабинете, у подножия Минервы, и согласились вполне выслушать друг друга о тех предметах, о которых прежде беседовали отрывисто, неокончательно. Чтения были о Прекрасном, Димитрии Самозванце, об Отличиях человека физиологических и психологических. Сверх того юный, талантливый художник предложил несколько новых мыслей об Архитектуре.

Глубоко врезались в памяти моей импровизированные чтения: расскажу главное их содержание. Профессор И. И. Д., после излияния чувствований благодарности хозяину за радушное гостеприимство, и обратившись к предмету собрания в прекрасном храме науки и искусства, так начал свое чтение:

«Здесь, по любви вашей ко всему истинному, благому и прекрасному, вы даровали нам право слова и удостоиваете нас вашим благосклонным вниманием. Что ж предложу достойного такой снисходительности, когда я желал бы сам быть всегдашним вашим слушателем?

 

«Prima dicte mihi, summa dicende Camena,

Spectatum satis, et donatum jam rude, quaeris,

Maecenas, iterum antiquo me includere ludo».

 

Исполненный чувствованиями прекрасного от всего, меня окружающего, при прекрасных произведениях резца Кановы и Финелли, в присутствии своего Мецената, в котором и у которого все прекрасно, о чем поведу слово, как не о Прекрасном?

В настоящем случае я ограничусь беглым взглядом на различные учения о прекрасном; изложу основания учения об этом предмете современной философии; в заключение постараюсь оправдать это учение указанием на несколько прекрасных произведений искусства, преимущественно поэзии.

Человеку врождено чувство прекрасного. Во всех языках находим мы выражение того сладостного впечатления, какое производит в нас восходящее солнце, усеянный звездами небесный свод, красота лица человеческого, трогательная музыка, поразительная картина, очаровательное стихотворение. Но дух человеческий не удовлетворяется одним только бессознательным чувствованием прекрасного; он обращается к себе самому и вопрошает себя: где причина наслаждения моего, во мне ли, или вне меня; от взгляда ли моего на все, меня окружающее, зависит это сладостное чувство, или оно заключается в самых предметах. Если прекрасное существует вне меня, как отдельное бытие; то какие же признаки этого Протея, который то чарует меня, то возносит к небу? Если, напротив, оно во мне; то в чем его сущность, и нельзя ли настроивать дух на это чувство по нашей воле? С первого взгляда, что может быть простее этого вопроса; потому что кто ежедневно не произносит несколько раз слова «прекрасно»? Но при более глубоком исследовании этого вопроса, мы сознаемся, что он принадлежит к тем тайнам, для которых человеку нужно особенное откровение. Посмотрюсь однако на усилия духа нашего разоблачить себя самого, и на благородное стремление к истине.

Ответами на эти вопросы были у древних учения Платона и Аристотеля, как два противоположные полюса. В этих двух учениях о прекрасном выражается все учение философии». Тут следовало изложение их учения и Лонгинова; указаны сочинения, в которых можно читать о прекрасном.

«Таковы учения древних о прекрасном: Аристотелево совершенно эмпирическое, Платоново - идеальное, Лонгиново сензуалистическое. В таком состоянии вопрос о прекрасном перешел к новым, между которыми Аристотелеву учению последовали Французы, Платонову - Немцы, Лонгинову - Англичане. Не время исчислять писателей каждой школы; упомяну о последних их выводах. Эмпирическая школа Французов, не совсем понявшая Аристотеля, учила поэтов и художников подражать природе. При первых попытках подражания открылось, что во внешней природе невозможно всему подражать. Что ж выдумала она? Прекрасную природу. - Как узнавать эту природу, спрашивали художники? Эмпирики указывали то на темное чувство прекрасного, то на здравый смысл: и искусство в этой школе погибло, доведенное до подражания внешним формам.

Английская школа не опередила прежних своих учителей, Французов. Измеряй прекрасное собственными впечатлениями, повторяла она. Поэтому один и тот же прекрасный предмет может нам нравиться и не нравиться, смотря по настроенности чувства; притом произведения, признаваемые у одного народа прекрасными, могут считаться пошлыми у другого. Как же Илиада и Одиссея не перестают нравиться третью тысячу лет, везде и всем образованным народам?».

Исчислены писатели Английские и Французские о прекрасном.

«Хотите знать последствия такого учения? В истекшем столетии истинного творчества в искусстве не было; поэзия уступила место стихосложению. В одной Германии нашла она себе приют, где, со времени Канта, наука и искусство получили совершенно другое направление. Германская философия извратила полюсы человеческого мышления, утвердила за умом то, что приписывалось внешним предметам, и научила разработывать в духе, чего прежде искал человек в природе. Мiр умственный и мiр чувственный приведены во взаимные отношения, и взаимно начали друг друга отражать. Но как философия всегда бывает центром тяжести, к которому тяготеют все современные вопросы и события, основою и связью современных идей и познаний: то необходимо и искусство испытало благотворное ее влияние. Шиллер и Гёте в произведениях своих представляют торжество над собою учения Канта и Шеллинга: от философов получили поэты вдохновение и указание исходной точки на поприще творческой деятельности.

Ужели, спросите вы меня, столь тесная связь философии с поэзиею, или науки с искусством? Да, при ложном направлении, они ненавидят себя взаимно; но при верном воззрении на человека и природу, они идут рука об руку: философия питает поэзию, а поэзия окриляет философию вдохновением. Не останавливаясь на изложении могущественного действия современной философии на все отрасли ведения человеческого, я покажу только основания ее учения о прекрасном. Прежде, как я выше заметил, или природа, или ум принимались источниками прекрасного отдельно; от того недостаточность учения эмпирического и сензуалистического. Современная философия открыла взаимодействие между природою и умом, и показала, что они служат друг другу взаимным дополнением. Шеллинг возобновил Платоново учение о прекрасном, низведя его с высот идеальных на землю. Прежде всего он отличил прекрасное природы от прекрасного в искусстве: сколько дух человеческий выше всего видимого, вещественного, столько прекрасное искусства выше прекрасного природы. Прекрасное выражает собою идею, или мысль; это явление бесконечного духа в конечной, пространственной форме. Такое проявление духа возможно только в искусстве, где он сам себя воплощает или в звуках, или в красках, или в слове. Но в произведениях природы мы не всегда постигаем искомую духом мысль; часто она утаена слишком глубоко во внутренности вещества. Утешительно угадывать тайны ее, встречать в идеях, ею выражаемых, самих себя. Такое постижение успокоивает пытливость нашу; мы наслаждаемся предметом, когда объемлем его мыслью нашею, понимаем. Это родство духа нашего и природы замечено еще древними, впервые открывшими параллелизм между микрокосмом и макрокосмом.

Повторяю, прекрасное, как предмет психологических исследований, проявляется собственно в искусстве, и относительно к этому прекрасному называем мы предметы в природе прекрасными. Если же оно есть проявление идеи в форме: то ни идея, ни форма, отдельно рассматриваемые, не представляют прекрасного: лишь в совокупности они восхищают нас и нравятся нам, дружно действуя на два элемента наши - духовный и вещественный. Как часто случается каждому из нас видеть правильные черты лица, которое однако ничего не выражает, а потому и не нравится! - Напротив, сколько лиц, неправильных в очертаниях, и при всем том прекрасных! Русские предупредили философов, говоря: не по-хорошу мил, а по-милу хорош. От чего ж это происходит? От выражения идеи: где нет ее, там нет красоты.

Из этого следует, что именно соединение идеи с формою, как проявление бесконечного духа в конечной форме природы, или идеал (idea in individuo), производит предмет прекрасный. Вся тайна творчества кроется в идеалах; их-то созерцают лишь только избранные, художники, поэты. Это соединение может быть по преимуществу или духа, или формы, или при совершенной гармонии духа с формою: от того в проявлении бесконечного духа встречаем или высокое, или прелестное, или прекрасное. Все произведения древних прелестны или прекрасны: юный и пламенный дух их, изливаясь во внешнюю природу, весь был ею поглощаем, мыслил только о природе, ей посвящал чувства свои и восторги; она была для древних святилищем истины, блага и красоты. Отсюда и веселый взгляд на жизнь, отражающийся в древней поэзии. Не таков человек новый, преобразовавший природу по своему разумению, снявший с нее внешний покров, углубившийся в размышление о себе самом и озаренный животворным светом божественного Откровения. Дух его успокоивается только на тех произведениях искусства, где идеальное берет верх над вещественным - где форма не удовлетворяет силе и могуществу мысли. Несмотря на различие в требованиях древнего и нового человека, зависящих от различий в верованиях, в образе мыслей, в быте и нравах народных, начала прекрасного, как и начала истинного и благого, родственны - всем народам и странам: от того гениальные произведения искусства и поэзии нравятся везде и всегда.

Замеченное в прекрасных произведениях искусства соединение двух элементов - духовного и вещественного, приводит к заключению о достоинствах этих произведений. Художественное соединение идеи с формою может быть только при единстве идеи, гармонии частей с целым и совершенной полноте: отсюда эти требования служат вместе и признаками прекрасного произведения. Где нет одного из них, там вы не восчувствуете прекрасного.

В чем же это идеальное учение о прекрасном различествует от учения эмпирического? Оно верует в идеи, присущие духу человеческому, развиваемые соприкосновением его с природою; поэтому, оно не признает подражания тому, что ниже духа нашего - подражания вещественной природе. По идеальному учению, поэт и всякий художник воплощает в звуки, краски или в слово свои собственные идеи, представляющиеся в уме его, до того нигде не бывалые, никем прежде не виданные. Кому мог подражать Рафаэль в изображении Мадонны, Микель-Анжело в храме Петра, Бетговен в септуорах своих, Шекспир в Гамлете или Макбете? В собственном уме художников рождаются идеалы, проявляемые в произведениях: в этих идеалах вся тайна искусства, все творчество».

Здесь Профессор перешел к приложению идеального учения о прекрасном к произведениям искусства, в особенности поэзии. «Прежде всего спрашиваем сами себя: на чем основывается возможность критики, или суждения о творческих произведениях?   Из предыдущего уже ясно, что поэт и всякий художник создает произведения свои из идей, доступных каждому из нас, и форм, также нам известных: им только принадлежит идеал, соединение идеи с формою, или переход общей идеи в определенный, частный образ. Но с воплощением идеала, с появлением этого небесного гостя, мы уже бываем в состоянии сами воссоздать художественное произведение: в этом воссоздании, по общим законам мышления, состоит и наслаждение прекрасным в искусстве, и эстетическая критика. Эмпирики и сензуалисты до сих пор оценивают творения художников по индивидуальным своим ощущениям, учение идеалистов предлагает для этого непреложные законы. Да и могут ли произведения бессмертного духа быть случайными, не следовать известным законам, если даже след камня, брошенного невзначай, описывает кривую линию, математически исчисляемую? А живая, органическая природа по каким строгим законам рождается, растет, красуется пред нами! Ужели только то незаконно, что производят избранные небом художники, поэты?».

Для приложения указано было на творения Пушкина, Кукольника, Жуковского, Гоголя.

«Теперь, - сказал Профессор в заключение, - мы в состоянии объяснить и те приятные впечатления, которые ощущаем при созерцании прекрасных и величественных явлений природы: или в них встречаем родственные нам идеи, или они возбуждают дух наш к бесконечному. Все то прекрасно, где мы усматриваем воплощенную мысль; без мысли, или идеи, нет и прекрасных предметов.

Вот учение о прекрасном современной философии! Если слово мое, в котором старался я высказать только главные его положения, когда-либо дорогим моим слушателям приведет на мысль рациональное исследование прекрасного, среди прекрасных предметов, то я буду считать себя еще не совсем отцветшим к прекрасному. Не смею более утруждать внимания вашего исследованиями прекрасного, когда здесь все вокруг нас приглашает к себе наслаждаться прекрасным».

По окончании этой беседы, принятой с рукоплесканиями, мы с большим удовольствием слушали применение общих законов эстетических к Архитектуре - юного, талантливого художника, одного из наших собеседников. Он предполагает издать вполне систему любимого своего искусства и показать возможность зодчества собственно Русского, народного. Благое дело! От души желаем скорейшего исполнения. А пока припомню несколько положений из его теории:

 

«Зодчество имеет и свою поэзию; оно, подобно другим изящным искусствам, выражает бесконечные идеи изящного своими способами.

Зодчество имеет свой способ выражения, или стиль, как поэзия имеет для своего выражения слово.

Место и время со всеми условиями духа человеческого - религиею, нравами - вот две причины, в совокупности действующие на зодчество, и в степени развития его, и в образе его выражения.

Здания, рассматриваемые в отношении к народности, суть живые письмена - немая История: они представляют жизнь созидателей, степень их образованности, могущества и величия; короче, развивают пред нами всю деятельность духа человеческого в известное время и в известном месте.

Зодчество, как искусство изящное, имеет свою теорию, общую с прочими искусствами; но стиль, способ выражения, может быть многоразличен, потому что дух человека, вследствие законов природы, изменяется по месту и времени.

Стиль, как язык, имеет свое возрождение и младенчество, свою юность, возмужалость и дряхлость. Стиль Египетский остановился на младенчестве; но стиль Греческий, по причине благоприятных обстоятельств жизни народной, перешел все степени развития. Ужели мы, Русские, не должны иметь своего стиля в зодчестве? Ужели мы осуждены на то только, чтоб ухаживать за иностранными стилями, как за привозными цветами, которые не уживаются с нашим климатом? Действительно, Москва представляет мозаик из всех возможных стилей.

Сравнив стиль зодчества с языком Словесности, мы можем переводить с одного стиля на другой, без изменения идеи здания. Так, не изменяя  распределения, не умножая частей здания, дверей, окон, входов и пр., облекаю их в особые формы, свойственные известной стране и народу - и одна и та же идея здания представляется в ином виде.

Говорят, что Русского стиля не может быть; если же он и существует, то в виде испорченного Византийского, Индийского, Татарского. Если у Русских есть своя песнь, своя сказка: то может ли не быть у них своего зодчества? Соберите формы, только свойственные природе и духу народному: и вы получите самобытный стиль Русский».

Юный художник очень удачно сравнил здание, или проявление идеи в твердой массе, с речью или словом. Здание, по этому сравнению, состоит из отделений, как речь из предложений; каждое отделение - из частей речи. Стены, отверстия, своды, потолки, крыши, полы, лестницы и печи: это части здания, имеющие свою Грамматику. Пора перестать основывать Архитектуру на одних орденах или колоннах. Как прелестны эти украшения в Коринфе, Тоскане, и как неловки они у нас, даже неудобны! Не подтверждает ли это мысль Профессора, заключившего свое чтение о прекрасном словами: «Одна идея только нравится; в чем нет ее, то не изящно?». А разве Греческое здание может быть перенесено под наше небо без всякого изменения?

«И так - узнать стиль народа, значит узнать весь ход его образования. Чем совершеннее стиль, тем выше стоит народ в отношении эстетическом. Сличение стилей может объяснить происхождение и сродство народов. История зодчества служит дополнением Истории гражданской».

 

Эстетические положения юного художника выслушаны были с утешительным вниманием: авось и Русские когда-либо выбьются из колеи подражания и заговорят самостоятельно по разным отраслям науки и искусства!

 

Затем Профессор М. П. П. начал так:

«Все прекрасное исчислено прекрасно моим товарищем; мне остается один прекрасный предмет - бегло обозреть, каким чудом, в углу бедного Можайского Княжества, которого имя не достигало до Киева, не только что в Европу, воздвигнут этот palazzo, не уступающий лучшим зданиям Рима, Парижа, Лондона, с рисунками Рафаэля и Гверчино, статуями Кановы и Финелли, изданиями Альдов и Эльзевиров, машинами Кокриля - palazzo, которого владелец есть начальник 6 Университетов, 2 Академий с Педагогическим Институтом и 3 Лицеями, около сотни Гимназий, почти 2000 училищ, члена ученых обществ: Афинского, Калькутского и Филадельфийского, кроме Европейских. Но по определению злой судьбы (тут Профессор коснулся особенных случайных обстоятельств, в то время свежих для всех собеседников), я должен говорить о самом мрачном, печальном, безобразном периоде Русской Истории - о периоде Самозванцев».

За юмористическим вступлением следовало любопытнейшее изложение самого запутанного места в нашей Истории. Тут показано было, что «в продолжение этого периода (1584 - 1613) разрушалась обветшалая древняя Россия Иоаннова, Россия Царская, и приготовлялась Россия новая, Европейская, Петрова. Начало и источник всех происшествий - гибель Царевича Димитрия, без которого не было бы самозванцев, не было бы междуцарствия, не было бы Петра Великого и этой комнаты, по крайней мере в таком виде. Самозванец был громовым ударом, разрушившим древнее здание. Много горючего вещества должно было собраться в атмосфере Русской, чтоб разразиться этому громовому удару: и это вещество собиралось в продолжение 40-летнего царствования Иоанна Грозного. Все людские страсти, мысли, чувствования, сжатые его железною рукою, по закону психологической упругости, должны были разрешиться и разорвать продолжительное гнетение при его преемниках. К 1613-му году страсти стихли; главные действующие лица сошли со сцены; бурно разлившаяся река вошла в свои берега: и вот мирно вступает на престол 17-летний юноша, который имел сыном Алексея, а внуком Петра Великого».

Здесь Профессор определил главные вопросы своей задачи. Предлагаем одни выводы его ответов на эти вопросы и исследований.

Говоря о гибели Царевича Димитрия, он старался доказать, что Борис Годунов не принимал в ней никакого участия. Исследования о Самозванце касались, во-первых, вопроса: не был ли это настоящий Димитрий? Это мнение, по которому предки наши впустили Самозванца в святую Русь, решительно опровергнуто. Во-вторых, должно было рассмотреть: точно ли Самозванец был Отрепьев? И этот вопрос решен отрицательно. В-третьих, не Поляки ли или Иезуиты подставили его? - Эти предположения, при глубоком исследовании, оказываются также несправедливыми.

«Что же за таинственное лицо этот Самозванец? - Очевидно, он был Русский, вероятно, по происхождению Казак, попавшийся под руководство Поляков и Иезуитов уже в позднейшее время; зародыш же его мысли остается для истории тайною». Тут Профессор слегка упомянул о новой догадке: не в Москве ли, между боярами, первоначально возник этот зародыш? Подробного заключения Профессор не успел сделать, и чтение окончилось, как и началось, прекрасным юмором. Раздался звон обеденного колокольчика - и чтение, по словам его, должно было остаться без ног, как было без головы (применение так же к известному обстоятельству, во время чтений свежему и всем знакомому).

Восхищенные этим чтением, слушатели просили хозяина еще продлить приятнейшую беседу в библиотеке и, вместе с ним, убедили Доктора и вместе Профессора и Академика, И. Т. С., доставить всем новое наслаждение своим чтением. Ученый Доктор, с обычным своим живым, текучим и поразительным даром слова, поспешил выполнить общее желание.

«Предложение Ваше, - сказал он, - чтоб и я, в свою очередь, прочел вам лекцию, крайне меня затрудняет. Читать лекцию без приготовления, говорить пред просвещенными и строгими судьями, читать лекцию после моих предшественников, после прекрасной лекции о Прекрасном и самобытной лекции о Самозванце - я считаю большою смелостью. Но как быть? - я полагаюсь на ваше снисхождение и решаюсь исполнить ваше желание.

Профессор обратил внимание своих слушателей на важность и необходимость изучения природы человека, а равно и на то, как мало и в наше время обращают внимания на этот предмет. Он подкрепил сказанное ссылками на известную надпись на одном древнем языческом храме (nosce te ipsum[1]), на слова блаженного Августина (удивляются и высоте гор и глубине морской, и необъятному числу звезд: себя лишь самих оставляют без внимания, себе лишь не удивляются), на Бюффона и Руссо, и наконец избрал предмет своей лекции из Антропологии.

Антропология, в обширном смысле, есть изучение природы человека, история его жизни. Антропология, в теснейшем значении, излагает признаки, отличающие человека от прочих животных, и признаки его племени или поколений. В последнем смысле она составляла предмет беседы.

«Если обратимся к признакам, отличающим человека от прочих животных; то увидим, что он различествует от них и своим телоустройством, и душевными своими способностями.

Между признаками, взятыми от телоустройства, главный отличительный признак человека, вмещающий в себя все прочее, выражен совершенством и сложностию его тела. В человеческом образе сливаются все животные формы в высочайшей степени совершенства. Гердер справедливо человека назвал средоточным существом (Ein central oder Mittelgeschoepf). Частное рассматривание признаков убедит в истине этого основного положения.

«Прямое или стамое хождение. Эта принадлежность врождена человеку; он родился с тем, чтобы ходить прямо. Доказательства тому ясны; они выражены в устройстве человеческого тела. Человек никогда не ходил на четвереньках, да и не может ходить; отсюда нелепость суждений Монбодо и Руссо, доказывающих противное. Nihil tam absurdum est, quod non ab aliquo philosopho dictum fuerit!

Двурукость. Человек имеет две совершеннейшие руки. Они много способствовали тому, чтоб сделать его тем, чем он теперь стал. Но оскорбительно для нас искать причины всех наших совершенств в одних руках. Указания на Анаксагора, Гельвеция и Франклина. Последний определил человека: a tool making animal. Уже Гален справедливо сказал: руки для человека то, что лира для музыканта и молот для кузнеца. Человек не от того умен, что у него руки; но руки даны ему, потому что он умен. В конечностях человека выражается сложность и совершенство его телоустройства. Он имеет две совершенные ноги и две совершенные руки; а у прочих животных конечности или ноги, или руки, как у обезьян.

Человек имеет самый сложный и самый совершенный черепной мозг. В отношении к спинному мозгу и к толще нервов, человек имеет самый большой черепной мозг; в отношении же к величине тела, некоторые птицы и млекопитающие имеют более мозга, нежели человек.

Голове человека назначено верхнее и благороднейшее место на его теле. Взор наш не прикован к земле, но направляется вверх.

 

«Os homini sublime dedit; caelumque tueri

Jussit, et erectos ad sidera tollere vultus»[2].

                                    Ovid. Met. I, 85 и 86.

 

Череп человеческий совершенно преобладает над костями лица, которые входят внутрь; лишь один подбородок выдается кнаружи - исключительная принадлежность человека. Выразительность человеческого облика. Измерение отношения черепа к лицу посредством личного угла. Камперский личной угол у Европейского поколения, по Камперу, равняется 80°, у прочих поколений 70°. На произведениях Греческой скульптуры Кампер принимает идеальный угол во 100°, а на произведениях Римских художников в 90°. Преувеличенность идеального Камперского угла. Ни Аполлон Бельведерский, ни Венера Медицейская не представляют личного угла во 100°. Произведения Греческой скульптуры суть творческие идеалы, а не снимки с натуры. Несправедливо, что древняя Греция была наполнена красавцами. Цицерон, в одном из своих писем, жалуется на редкость красавцев в Афинах. «E numero epheborum, - говорит он, - vix singuli reperiebantur».

Медленное возрастание, продолжительное детство, поздняя юность, животное безоружное. Нет животного, которое бы одарено было такою способностью жить во всех климатах, как человек. Он всюду, так сказать, носит с собой свой климат.

Признаки, взятые от душевных способностей. Внимательность, память, воображение и животный ум (Intellectus, Verstand) свойственны и животным. Доказательства. «Nennt man Thiere unvernünftig, so hat man Recht; wenn man sie aber unverstaendig nennt, so irrt man», - говорит Рудольфи. Инстинкт - способность без разума делать разумное - есть исключительная принадлежность животных. Она проявляется у человека лишь тогда, когда разум молчит: в детстве, в болезнях, в отчаянии. Одному человеку свойствен разум. Эта высокая душевная способность, которой лишены животные, сделала его властелином на земле. Лишь человек идет от совершенства к совершенству, имеет понятие о Верховном Существе, о своих обязанностях, различает порок от добродетели; лишь он один ведет разумную речь, о происхождении которой нет ни преданий, ни мифа. Она родилась с человеком так точно, как с ним родились богопочтение, привязанность к родине, любовь к детям».

 

Время приближалось к обеду, а лекция Антропологическая к концу. Профессор благодарил слушателей за снисходительное внимание, а дорогого хозяина за хлеб и соль в том приятном уголке, который так нравится хозяину и в котором все есть, чтоб понравиться гостям.

Все единодушно и с восторгом благодарили Профессора за красноречивое и занимательное чтение. Никто не заметил, как быстро пролетело время в Афинской беседе, продолжавшейся целое утро. Все изъявили сердечное желание и впредь наслаждаться таким мирным провождением времени в сельском уединении.

*

Но вот и последнее Воскресенье гощения нашего в незабвенном Поречье. В храме Божием крестьяне и крестьянки были разряженные. После обеда весь парк наполнился гуляющими поселянами, собравшимися провести этот день с дорогим своим барином. Попеременно, то с той, то с другой стороны парка раздавались веселые песни, выливавшиеся из непритворного сердца Русского, сопровождаемые звонким кларнетом. Лишь только хозяин с гостями своими вышел на террасу, все поселяне и поселянки, старые и молодые, угощаемые барином, смешались перед домом, грянули дружно плясовую, и ретивое сердце парней и девиц не выдержало - пустились плясать. Пляска сменялась хороводами. Славили и величали добрые крестьяне добрейшего своего барина; разгулье и довольство их радовали его и восхищали. Народный праздник продолжался до полуночи. Ровно в полночь сожжен фейерверк.

Так проводили мы приятнейшие дни жизни нашей в селе Поречье. Никогда не изгладятся из памяти нашей те сладкие беседы, в которых хозяин, не как высокий сановник, а как первый из товарищей, позволял говорить с собою откровенно и чистосердечно. Одушевленные им, может быть, мы и проговаривались; но мы уверены были, что он, с свойственным ему великодушием, выслушивал нас, как душевно и сердечно ему преданных. Вечно сохранятся в нас и те живые, очаровательные впечатления доброты, радушия, предупредительности, которыми ознаменовано все пребывание наше в Русском Айльуорте, и за хлебом-солью, и в прогулках, и в самом отдохновении. Общество наше, в котором дорогой хозяин своею беспримерною снисходительностью уравнивал пожилых с юношами, в полной свободе и непринужденности, радостно переходило от одного удовольствия к другому, и утешалось в особенности тем, что он сам, среди нас, бывал весел, и сам всех нас одушевлял. Мы все обязаны всегдашнею душевною и сердечною благодарностью хозяину Поречья за милостивое гостеприимство, которым имели счастие наслаждаться. О, если б и мы с своей стороны заслужили о себе его воспоминание, когда он, после трудов государственных, на досуге мысленно переселится в свое Поречье!

Заключаю этот очерк прекрасного села изображением прекраснейшего -  души самого хозяина, начертанным еще лет за двадцать певцом умирающего Тасса. Это изображение, в виде посвящения, собственноручно надписано поэтом на экземпляре его Опытов в стихах и прозе, хранящемся в библиотеке Поречья.

 

«Среди трудов и важных Муз,

Среди учености всемiрной,

Он не утратил нежный вкус;

Еще он любит голос лирный;

Еще в душе его огонь,

И сердце наслаждений просит,

И борзый Аполлонов конь

От Муз его в Цитеру носит.

От пепла древнего Афин,

От гордых памятников Рима,

С развалин Трои и Солима,

Умом вселенной гражданин,

Он любит отдыхать с Эратой,

Разнообразной и живой,

И часто водит нас с собой

В страны фантазии крылатой.

Ему легко: он награжден,

Благословен, взлелеян Фебом;

Под сумрачным родился небом,

Но будто в Аттике рожден».

 

Москва.

26 Августа 1841.

(Москвитянин. 1841. Ч. 5. №. 9. С. 156 - 190).

 

 

АКАДЕМИЧЕСКИЕ БЕСЕДЫ

В 135 верстах от Москвы

Г-н Министр Народного Просвещения провел несколько времени нынешним летом в своем Можайском поместье. Любя окружать себя обществом Ученых, он пригласил к себе некоторых Профессоров на сельский отдых. Время проходило в живых разговорах об Науке, Словесности, Искусстве. Современные явления ума, воспоминания ученые и литературные, свежие впечатления Италии предлагали богатое содержание для беседы, удаленной от всех ежедневных мелочей и личностей. Присутствие многих ученых дало повод к беседам о разных предметах, по части тех наук, коими они занимаются. Мы передадим здесь содержание тех Академических чтений, которые происходили в 35 верстах от Можайска; но прежде считаем за нужное сказать несколько слов о замечательнейших новых приобретениях, художественных и литературных, которые украсили богатое поместье. Последнее путешествие по Италии нашего Министра было не бесплодно для художества: прекрасные произведения ваяния древнего и нового переселены из Италии в Можайский уезд. Пышный саркофаг Алтемпский, украшавший Римскую виллу, теперь собственность Московской Губернии, и конечно привлечет многих знатоков древнего искусства в то село, где он теперь находится.

В нижнем кабинете вы видите картон Рафаэля, изображающий торжество Вакха и Ариадны. За стеклом внизу вставлен листок с тополя, который осеняет в Неаполе могилу Виргилия, и другой с Тассова дерева. Любитель Поэзии в своем портфеле привез это воспоминание о двух знаменитых поэтах.       Верхний ярус весь убран бронзою с особенным вкусом. Тут много новых драгоценностей. Кабинет украшен портретами Государя, Петра Великого, Екатерины II. В красивых шкафах помещены редкие инкунабулы Греческих классиков: Флорентинские, Венецианские, Амстердамские, и издания Гейне, Бёкка, Тирша. Библиотека, за три года состоявшая из двенадцати тысяч книг, избранных с ученою отчетливостью по каждому предмету, получила большое приращение - до двух тысяч книг. Здесь все современные сочинения по Философии, Законоведению, Физике, Химии, Астрономии, Минералогии, Ботанике, Зоологии, Истории, Географии, Статистике. К великолепным редкостям библиотечным принадлежат Италиянская фавна Князя Канино; перед вами литературные произведения Английские, Итальянские, Французские, Немецкие; собрания чертежей архитектурных Джемса Пэна, машин технологических Лассери и агрономических орудий Леблана. Особенно обогащена библиотека роскошными путешествиями по Неаполю и Сицилии, Истрии и Далмации, Клапрота по Азии, Крузе, и огромными сочинениями по части искусств, каковы: Пиранезиев Музей Наполеона, Лейтцельта снимки с картин, Баярди каталог древних памятников, Пикарта древние геммы, Дегодеца древние здания Рима, Барбо памятники древнего Рима, Ланглеса памятники древние и новые Индостана. Отделение отечественных произведений украсилось Остромировым Евангелием; Актами, собранными в библиотеках и архивах Российской Империи Археографическою экспедициею; Актами Историческими, Юридическими, продолжающимся изданием полного собрания Русских летописей. Драгоценны новые приобретения атласов и карт: Пинкертона, Делаво, Арроусмита, Кари, Пукевиля. - Очень любопытна карта осады Смоленска Владиславом IV, в 1634 году. Глядишь на эту карту, и не веришь глазам своим, когда читаешь надпись: Smolenscium a Vladislavo IV liberatum.

Из обители науки вы переходите в музей искусства, сверху освещенный. Он теперь еще достойнее этого имени. Стены покрыты алою краскою, поразительно отделяющею художественные произведения Финелли - изображения Минервы и Цереры, и Кановы - прелестные женские группы. В четырех углах помещены четыре времени года. По сторонам произведений Финелли и Кановы приготовлены места для заказанных в Италии бюстов: Рафаэля и Микель-Анжело, Данте и Макиавелли, Ариоста и Тасса.

Но лучшим украшением музея служит новое приобретение, о котором мы уже упоминали, а теперь расскажем подробнее. Это саркофаг овальной формы - произведение высокого Греческого ваяния. Этот художественный памятник куплен владельцем в Риме. Он иссечен из Паросского мрамора; длиною три аршина, шириною аршин с четвертью, вышиною аршин и два вершка; весом около ста пудов. Поставлен он посредине Музея, на подножьях из пестрого зеленого Итальянского мрамора. Вышина подножий полтора аршина, и на одном из них следующая бронзовая надпись: Romae, anno MDCCCXLIII; а на другом: ex aedibus Altempsianis.

Драгоценность памятника составляет барельеф, которым он опоясан. На барельефе можно насчитать более тридцати цельных фигур. На обеих сторонах главным лицом группы изображен Вакх. На одной вы видите просто Вакха, сына Семелы, окруженного всегдашними его спутниками: Силеном, Фавнами и Сатирами. Это настоящая Вакханалия. Тут в особенности замечателен пьяный Сатир, которому юноша Фавн вынимает из ноги занозу. Удивительная группа по выразительности, произведение резца великого художника. Забавен хмельной парень Сатир. - На другой стороне представлен также Вакх, но Вакх таинств (Bacchus Jacchus), в длинной мантии, подобно Аполлону Музагету, Барберини. Возле Вакха лежит распростертый по земле Геркулес. Художник, вероятно, хотел символически выразить, что и необыкновенная телесная сила побеждается страстями, в настоящем случае излишним употреблением вина. Геркулес пьяный изображен на весьма немногих памятниках, как замечают Винкельман, Крейцер, Висконти и другие Археологи. И эта группа отделана usque ad unguem совершенно художнически. Вообще изящество, богатство и разнообразие барельефа в целом, высокий вкус и необыкновенная отчетливость отделки в частностях дают этому памятнику место в первых рядах художественных произведений древнего Греческого ваяния.

Что ж это за памятник, какое было его назначение? Наружный вид памятника указывает на древние саркофаги; а четыре большие львиные головы обличают в нем водоем, или купальню. Винкельман и другие Археологи, упоминая об этом памятнике, называют его овальною урною дворца Альтемпского (urna ovale del palazzo Altemps). Но едва ли такое высокое искусство могло употребить резец на водоем, или купальню. Справедливее, кажется, по художественности барельефа и по символическим изображениям, принимать этот памятник за саркофаг богача, представляющий победу духа над чувственностью. Во всяком случае, он относится к самому цветущему периоду Греческого ваяния.

*

Профессору И. И. Д. [Ивану Ивановичу Давыдову] в нынешнем году досталось говорить из Психологии, о связи ее с Физиологиею; Академику И. Т. С. - из Физиологии, о неотъемлемых принадлежностях человека; Профессору С. П. Ш. [Степану Петровичу Шевырёву] - из Истории Русской литературы, о Петре Великом и Ломоносове; Профессору Д. М. П. [Дмитрию Матвеевичу Перевощикову] - из Астрономии, о собственном движении солнечной системы. Между слушателями были трое студентов Петербургского Университета, которые записывали импровизированные ученые беседы.

И. И. Д., приступая к изложению предмета своего, благодарил хозяина за гостеприимство и объяснил причину, которою он руководствовался в избрании для настоящей беседы предмета не литературного, а философского.

Содержанием беседы было: Учение современной Психологии в связи с Физиологиею. Во-первых, рассмотрены главнейшие явления в соматической сфере человека; во-вторых, выведено логическое развитие сил в сфере психической; в-третьих, указано на пределы ведения человеческого.

 

Человек представляет особый мiр, еще древними названный малым мiром, или микрокосмом. В этом мiре две сферы: соматическая, или телесная, и психическая, или духовная. Явления той и другой сферы.

Первое знакомство наше с природою начинается чувствами. Между ними надобно различить два рода: субъективные и объективные. К первым чувствам принадлежат: ощущение, обоняние и вкус; ко вторым - осязание, слух и зрение. Здесь указано было на тождество чувств с деятелями природы: магнетизмом, электричеством и химизмом, и на отношение зрения к пространству, слуха ко времени. Объяснены явления зрения и слуха, совершенно тождественные с явлениями света и звука. Профессор представил прохождение луча от светящегося тела чрез все оболочки глаза и влаги до изображения предмета на внутренней сетке; потом изложил прохождение волн звука чрез слуховой канал, барабанную полость и лабиринт до слуховых нервов, плавающих во влагах, затаенных в улитке, как затаены родники в недрах земли. - Затем объяснена передача органами чувств всех впечатлений общему чувствилищу.

Отсюда обращено внимание на другие явления жизни: бдение, сон и сомнамбулизм. Зависимость этих жизненных явлений от трех сфер нервной системы: большого мозга, мозжечка и спинного мозга с большим симпатическим нервом, и тождество их с явлениями физическими.

Исследование темпераментов: флегматического, сангвинического, холерического и меланхолического. Значение их и зависимость от трех систем телесного организма: воспроизводительной, раздражительной (как артериозной, так и венозной) и чувствительной. Тождество этих явлений с жизнью растительной и животной. Подробнейшее развитие этой части беседы предоставлено было Профессором Академику - Физиологу.

Наконец в соматической сфере смерть вещественная представила соответствие с разложением тел на составные элементы.

Указание во всех явлениях соматической сферы закона необходимости и от этого зависящего тождества с ними явлений физических.

Переход в сферу психическую. Первое одухотворение сознанных впечатлений производится тремя силами психической сферы, или способностями: воззрением, памятью и воображением. Воззрение соответствует осязанию, память - слуху, воображение - зрению. Значение и взаимнодействие каждой способности. Две степени воображения: воспроизводительного и творческого, или фантазии. - Дальнейшее развитие способностей в психической сфере совершается в понятии, суждении и умозаключении. - Значение и соответствие их предъидущим способностям. Первая из этих сил составляет в мышлении нашем общий элемент, вторая - частный, третья - совокупность общего с частным. - Образование слова. Предлагаем несколько мыслей из объяснения этого явления.

«Первые начала слова, как и первые начала всякого органического развития в природе, покрыты для нас непроницаемым мраком. Одно свидетельство Священного Писания озаряет этот мрак светом истины, которой опыты видим мы на детях: начало слова современно с первым одухотворением впечатлений в сознании, облеченных в определенный образ посредством воображения и выраженных членораздельными звуками голоса. Слово, будет ли оно выговорено, или только в уме представлено, есть выражение понятия. Понятие без слова не имеет образа, или собственно не может быть понятием.

По предвечным законам Всемогущего, дар слова раждается из органической жизни человека; развитием мысли условливается развитие слова. По всеобщему закону живой природы, каждая деятельность проявляется в каком-либо веществе, все духовное облекается в телесное, и в телесном проявлении находит свой образ. По этому закону и мысль, переходя в явление, претворяется в телесное посредством слова. Слово есть мысль в явлении; они собственно одно и то же; от того и развиваются параллельно в человеке и в народах.

Дар слова имеет целью внутреннюю жизнь человека; потому что органическая жизнь его без этого дара не может во всей полноте достигнуть своего назначения; человек только посредством слова становится человеком; помощию этого дара разумная жизнь одного переходит в жизнь целого рода.

Каждое органически развившееся произведение живого существа необходимо само должно быть органическое: так и в слове мы видим свойства органической природы. В нем, как во всяком организме, две стороны: внутренняя, обращенная к разумению, и внешняя, касающаяся явлений. С одной стороны слово есть представление, а с другой - выражение; одна сторона - пластическая, другая музыкальная. Как человек есть совокупность духа и тела; так и слово есть единство мыслей и звуков. Развитие пластического элемента условливается мipocoзерцанием, а элемент музыкальный подлежит законам органического звукообразования. Таким образом окружающий нас мiр преобразуется по законам ума в духовный, в мiр мыслей, развивающийся в слове.

С выражением мысли в образах согласуется голос с членораздельными звуками. Звук и голос в природе, от металла до человека, выражают внутреннее состояние предметов. Как звук в неорганических телах раждается при каждом их сотрясении: так в человеке он обнаруживает движения души; он тело, или как бы вещество мысли. Тело столь же многоразлично может определяться извне, как многоразличны внешние предметы: так и звук, тело духа, способен к различным изменениям, и в нем отражаются все состояния духа. От того слова изменяются по тем же самым законам, по которым раждаются мысли; от того слово и мысль взаимно соответствуют друг другу и составляют два различные явления одного и того же духа».

Изъяснив различные сферы умственной деятельности, означаемые названиями: смысла, рассудка и разума; остроумия, проницательности и глубокомыслия, Профессор разительно показал значение идей, идеалов и гения, и отличие искусства от науки. Вот слова его об идеале.

«В природе видимой все бессознательно, ограниченно, подчинено закону внешней необходимости; лишь только дух наш сознает, беспределен, разумно- свободен. Как образ и подобие Божие, исходя из своей бесконечности в мiр конечный, он запечатлевает его собою, стремится к полному развитию по своей идее. Что ж удовлетворяет этой потребности? Искусство только может представить действительное истинным, или согласным с идеею. Все, что в действительности смешано с случайностью, искусство отделяет, согласует предмет с его идеею; ему не нужно временное и преходящее: оно выражает постоянную сущность предмета. Таким очищением воспроизводится идеал. В этом одухотворении внешней действительности, или в этом внешнем проявлении идеи, состоит идеал. В идеале действительное освобождается от частностей и случайностей, а духовное начало, совлекая с себя всеобщность, становится отдельною жизнию».

За тем следовало высшее развитие психической сферы - воля. И здесь указаны три степени развития: нравственное чувство, или совесть, желание и характер. - Исчисление страстей и душевных волнений.

Все душевные способности венчает Вера, стремление к Творцу, виновнику творения; она предел человеческого ведения. Вера отверзает человеку небо и дает предвкушать безсмертие духа и небесное блаженство. Здесь владычество разумной свободы.

Вот беглый очерк сил соматической и психической сферы человека, во взаимном действии которых проявляется духовно-телесная жизнь. Человек представляет собою таинственное соединение духа и тела, начала сознательного и бессознательного, бесконечного и конечного. С одной стороны он соприкасается земной чувственности, с другой возносится к небу. Счастлив он, когда в этой борьбе дух торжествует над телом! Изящное в Искусстве, истина в Науке и благо в Вере составляют предмет его стремлений, достойный высокого его назначения - повелевать природою и познавать Творца.

Таково учение современной Психологии, которая идет рука об руку с Физиологией. Слова в заключении Профессора были следующие: «Счастливым почту и я себя, если вы, Мм. Гг., сочувствуете моим мыслям, и если те, которые доселе не доверяли явлениям Психологии, объясняемым Физиологией, будут разделять со мною одни и те же убеждения».

*

По окончании этой беседы, Академик И. Т. С., с обычным своим живым, текучим и увлекательным даром слова, так начал изложение своего предмета:

 

«Почтенный мой предшественник, в своем чтении, имел целью указать на необходимость изучения Физиологии для каждого образованного человека, и обратить внимание своих слушателей на ту связь, которая находится между этою наукою и Психологиею. И действительно, можно ли изучать духовную сторону человека, не зная его вещественного быта? Можно ли следить за проявлениями души в теле, не зная устройства самого тела, в котором душа наша обитает, как хозяин дома, не будучи исключительно привязан ни к одной его части. Совершенно разделяя образ мыслей почтенного моего предшественника, я намерен изложить вам, М. Г., несколько жизненных вопросов, взятых из Физиологии. Мог ли я избрать вопросы другого рода в то время, когда все здесь призывает к жизни? Я намерен говорить вам, М. Г., о так называемых неотъемлемых принадлежностях человека, о принадлежностях, которые всегда с ним и без которых нельзя себе представить человека ни на один миг. Эти принадлежности, справедливо названные Древними шестью естественными принадлежностями человека, «Sex res naturals», суть: возраст, пол, телосложение, темперамент, привычка и особое расположение (Idiosyncrasia). Приступая к изложению столь разнообразных и сложных предметов, вполне сознаю всю затруднительность моего положения. Избежать тонкостей и подробностей, доступных лишь врачу, и вместе с тем сделать рассказ занимательным, отчетливым и понятным, есть труд, далеко превосходящий мои силы. Но я вперед надеюсь на ваше снисхождение, и в убеждении, что вы не потребуете от меня невозможного, смело приступаю к делу.

Начну с принадлежностей возраста. Жизнь человека сложена из многих поприщ. Эти поприща называются возрастами. Каждый возраст имеет свои особенности, и человек, в разное время своей жизни, кажется другим существом. Младенец отличается от дитяти, дитя от отрока, отрок от юноши, юноша от мужа, а муж от старца. Поэты сравнивают жизнь человека с цветком, который распускается, является во всей роскоши цвета и наконец блекнет. В этом сравнении столько же истины, сколько поэзии. Жизнь человека, которая и в наше время, как во времена Моисея и Давида, обыкновенно ограничивается пределом 70-ти или 80-ти лет: не многие достигают этого предела, редкие перешагивают за него: «Дние лет наших в них же седьмдесят лет, аще же в силах осмьдесять, и множае их труд и болезнь (Псал. 90)» - жизнь человека, говорю я, явственно представляет три поприща: развитие, высоту, или совершенство жизни, и упадок. Эти поприща постановил уже Аристотель. Поприще развития ознаменовано стремлением человека достигнуть предназначенной ему цели. Оно резко обозначено необыкновенною быстротою своего хода и теми органическими превращениями, которых, по крайней мере в такой степени, мы не встретим в других поприщах жизни человека. Это поприще заключает в себе пять возрастов: возраст утробного человека, младенчество, детство, отрочество и юношество. Возраст утробного человека замечателен и местопребыванием человека и необыкновенною скоростию развития, которое тем скорее идет вперед, чем ближе утробный человек к своему началу, и значением частей его тела и способом питания. Не стану утруждать ваше внимание подробным описанием этого возраста; считаю достаточным сказать, что первое видимое проявление человека в утробе матери замечается не прежде исхода третьей недели по плодотворном половом сношении. В это время человеческий зародыш оказывается в виде небольшого студенистого тельца, очертанием и величиною бобку, или маленькой почечке подобного. В такой грубой и по-видимому безразличной основе конечно никто не предугадал бы будущего человека. Но это студенистое тельцо быстро развивается, становится человеком и, совершив свое утробное поприще, раждается на свет по истечении 9 солнечных месяцев или 40 недель, в виде млекопитающегося, со всеми теми частями тела, которые впоследствии мы в нем видим. Зародыш человеческий оживлен и одушевлен с первого времени своего появления в утробе матери; а потому споры прежних времен об этом предмете, споры, противные здравой физиологии, имеют теперь одно историческое значение, оставив однако же следы свои в Каноническом Праве и в законах Английских и Шотландских. Женщина обыкновенно рождает одного младенца; двойни, по Сюсмильху содержатся к простым родам, как 1:70, по Кювье как 1:500; гораздо реже случаются тройни; к самым редким явлениям отнести должно четверни и пятерни. По рождении на свет человек вступает в возраст младенчества. Новорожденный имеет голову припухшую, лицо обрюзглое, голос отрывистый, глаза его без жизни и выражения. Он скорее походит на нежное растение, нежели на самостоятельное животное. Жизнь его проходит во сне и у груди матери. Мало-помалу лицо его оживляется улыбкою, он начинает держать голову прямо и различать ближних к нему особ от посторонних. С наступлением прорезывания молочных зубов, в 7, или 8-м месяце по рождении на свет, младенец становится дитятей. Возраст детства ознаменован не одним прорезыванием зубов: тут человек начинает ходить и говорить, сперва о себе в третьем лице. Во всем теле происходят замечательные перемены, а особенно в голове, которая в короткое время приметно увеличивается в объеме. С началом выпадения молочных зубов и с выхождением постоянных, около седьмого, или осьмого года, совпадает возраст отрочества. Память у отрока преобладает над другими душевными способностями. Тело более и более развивается; некоторые его части получают уже тот вид, который впоследствии постоянно удерживают. Отрок, нравом и выбором забав, приметно разнится от отроковицы. Развитие детородных частей и свойственных им отправлений обличает переход в возраст юношеский. Климат, телосложение, темперамент, род жизни, воспитание, наследственное расположение и некоторые другие обстоятельства имеют влияние на скорейшее, или позднейшее развитие этого замечательного возраста, в котором воображение берет верх над прочими душевными способностями. Перемены, свойственные юношескому возрасту, обыкновенно начинаются в женском поле около 14 или 15 лет, в мужеском около 16 или 17. Я уже сказал, что климат, подобно другим условиям, может иметь влияние на скорейшее, или позднейшее развитие этого возраста; но приписывать климату более, нежели сколько следует, допускать, что в климате жарком половые отправления женщины постоянно наступают на 9 или 10 году ее жизни, есть предположение, которого ни наблюдения, ни наука не оправдывают. Галлер и Монтеские способствовали тому, что это мнение получило, так сказать, свою гражданственность, и надобно весьма благодарить Причарда, который в новейшем, превосходном своем Антропологическом сочинении показал всю односторонность такого учения.

С окончанием роста тела, между 21 и 25 годом, человек вступает на поприще мужества, поприще высоты, или совершенства жизни. Человек является тут в полном сознании своих душевных и телесных сил; жизни, кажется, нет конца. Но жизнь идет вперед, хотя не так поспешно, как в предшедшем поприще, и человек неприметно приближается к упадку.

В поприще упадка, или в старости, человек мало-помалу утрачивает свое назначение. Половые отправления приостанавливаются, наружные чувства начинают изменять, силы слабеют, а с ними упадает и дух. Старик и в наше время таков, каким его изобразил Гораций:

 

Dilator, spe longus, iners avidusque futuri,

Difficilis, querulus, laudator temporis acti

Se puero, castigator censorque minorum.

                                       De Arte Poёtica.

 

Но старческий возраст и естественная смерть, наступающая вследствие постепенного угасания жизни, достаются в удел немногим. Большая часть людей умирает, не достигая этого возраста; и самая замечательная смертность оказывается уже в первые три месяца внематочной жизни человека.

Перехожу к принадлежностям пола. Общий взгляд на вещественный быт полов покажет нам, что все части тела женщины, служащие к поддержанию собственного ее бытия, ограниченнее у нее развиты, в сравнении с такими же частями тела мужчины; зато все, что находится в связи с деторождением, представляется на высшей степени совершенства. Произведение себе подобных есть существенное назначение женщины, цель ее бытия. Мужчина, совершив оплодотворение, живет для самого себя, пользуясь совершенною независимостию; женщина, напротив, живет для поколения; и самое рождение нового существа есть продолжение производительности женщины за пределами ее тела. Если обратимся к частностям; то найдем, что мужчина превосходит женщину величиною и крепостию тела. Кожа женщины, эта пограничная часть тела, менее ограждая женщину от внешних влияний, отличается от кожи мужчины своею белизною, гладкостию. Тело мужчины более покрыто волосами, нежели тело женщины; борода есть отличительный его признак, залог его мужества: du côté de la barbe est la toute puissance (Moliére); но голова женщины роскошнее одета волосами, нежели голова мужчины. Грудь женщины короче и уже, ее лёгкие и гортань имеют меньший объем, дыхательное горло короче. Оттого женщина менее мужчины потребляет воздуха, менее нуждается в дыхании, предпочитает жизнь комнатную жизни на свободном воздухе и медленнее умирает от задушения в спертом воздухе. Особенное устройство гортани и дыхательного горла делают голос женский резким, нежным и гибким, лишая его густоты и объема, свойственных голосу мужчины. Сердце женщины и выходящие из него кровяные жилы имеют меньший объем; кровь ее подвижнее, оттого и жилобиение чаще. Ее подреберья, по короткости двух последних ребер, уступчивее; оттого гибкость стана. Ее желудок и печень менее, а кишки, в отношении к телу, длиннее, нежели у мужчины, и менее изобилуют мышечными волокнами; оттого женщина разнится от мужчины и количеством и родом пищи, удобнее переносит голод и более мужчины располагается к запорам. Туловище женщины, преимущественно в нижней своей части длиннее, нежели туловище мужчины. Но все ее телоустройство, вся жизнь ее, все ее назначение выражены в ее тазе, этом лоханке подобном углублении. Дайте Анатому таз женщины, он определит вам остальные части ее тела; так и Математик от известной величины восходит до неизвестных. Кости женщины тонее, глаже и круглее; весь ее скелет, в отношении к весу тела, легче нежели у мужчины; конечности нежнее и короче; голова менее в сравнении с мужчиною, но больший череп в отношении к костям лица, которое у нее короче и меньше, и длинник головы больший в отношении к длиннику тела: у мужчины как 1: 8, у женщины как 1: 7,50. Эти размеры сохранены и в произведениях древней Греческой скульптуры. Мышцы женщины бледнее и слабее, но весьма подвижны. Хребетный ее мозг представляет больший объем, это происходит от замечательной длины и объема ее позвоночного канала; черепной мозг сравнительно гораздо менее и весом и объемом, нежели у мужчины, но имеет больший объем и больший вес в отношении к ее телу. Мозг мужчины более получает крови, нежели мозг женщины; оттого она реже, чем мужчина, расположена к воспалениям мозга. Женщина превосходит мужчину нежностию осязания, тонкостию слуха, верностию взгляда, восприимчивостию обоняния, разборчивостию вкуса. У нее глаз, ухо, нос, рот, рука менее, нежели у мужчины; а ее небольшой, гибкий и, как ее мышцы, подвижный язык невольно располагает ее к болтливости. Женщина скорее мужчины развивается, скорее созревает и скорее увядает. Если сравним новорожденного мальчика с новорожденною девочкою; то, за исключением разности в образовании детородных частей, найдем у обоих те же черты лица, тот же голос, ту же соразмерность в членах, то же устройство тканей; впоследствии принадлежности пола резко обозначаются. Но мужчина и женщина удерживают некоторые половые части тела, в которых, по-видимому, не имеют надобности и которые потеряли у них свое значение. Я укажу на груди у мужчины. Эти обстоятельства привели Сёра Еверарда Гома к замечательному предположению о способности человеческого зародыша, в первое время его утробной жизни, образоваться в тот и в другой пол. Женщина гораздо чаще мужчины располагается к обмиранию или к мнимой смерти, оттого и пословица: женщине и мертвой верить нельзя. Наконец, в женском поле несравненно чаще, нежели в мужеском, замечено самовозгорание, явление, в своих причинах доселе не совершенно разгаданное. И в нравственном отношении женщина скорее созревает, нежели мужчина. Тогда как в маленьком мальчике ничто еще не обличает мужчины, маленькая девочка есть уже женщина в уменьшенном виде. Вообще в нравственном отношении мужчина не так чувствителен и раздражителен, как женщина; мы не найдем в нем ни той боязливости, ни той нерешительности, которые обличают женщину. У него страсти более подчиняются разуму; оттого в нравственном отношении он берет верх над женщиною. Женщина, при большой восприимчивости к внешним влияниям, чаще повинуясь голосу страстей, нежели голосу рассудка, ни в чем не знает меры и превосходит мужчину в привязанности, в ненависти, в добродетелях и в пороках. Инстинкт, это безотчетное побуждение, чаще и сильнее проявляется у женщины, чем у мужчины. Несправедливо полагают, что женщина всюду чаще мужчины располагается к душевным болезням. В России, основываясь на сведениях, собранных Лейб-Медиком Рюлем, число мужчин, одержимых душевными болезнями, содержится к числу женщин как 2:1. То же содержание найдем в Швеции, Дании, Германии, Великобритании, за исключением быть может Лондона; в Италии же, Франции, а особенно в Париже, в Голландии представляется относительно большее число заболевающих душевными болезнями женщин, нежели мужчин. Все писатели согласны в том, что самоубийство реже встречается в женском поле, нежели в мужеском: содержание может быть выражено как 1:5. Сравнив отчеты, ежегодно представляемые Обер-Полицеймейстерами С.-Петербургским и Московским, найдем и у нас такое же содержание. - Во Франции, а особенно в Париже, оно оказывается весьма невыгодным для женщины и выражается по Касперу как 1: 2. Но зато женщина нигде не пользуется такою свободою, нигде не имеет такого влияния на жизнь общественную, нигде столько не выходит из скромного и тесного круга семейных занятий, как во Франции и преимущественно в Париже.

Обращаюсь к телосложению и темпераменту. Телосложение выражает телоустройство человека. Каждый человек имеет свое телосложение и с ним родится. Хорошее воспитание, правильный род жизни и твердая воля могут улучшать телосложение; обстоятельства противного рода и хорошее телосложение сделают дурным. В физиологическом смысле можно допустить два главных вида телосложения: крепкое и слабое. Первое выражается крепостью тела, правильностью отправлений и надлежащим противудействием внешним влияниям; рост не берется в счет. Если, при всех других условиях крепкого телосложения, плотные части тела развиты с избытком, а рост превышает средний рост человека, телосложение называется мужественным, - исключительная принадлежность мужеского пола. Мужественное телосложение, на высшей степени своего развития, именуется атлетическим или богатырским. Слабое телосложение обличается и слабым телоустройством и слабым противудействием  внешним влияниям; и болезни скоро приходят, и медленно восстановляется здоровье. Я укажу на нервное и вялое телосложение, как на видоизменения слабого.

Телосложение, я сказал, выражает телесные особенности человека: темперамент выражает весь быт человека: его бытие и действие, его телесную и духовную сторону. Телосложение с первого взгляда кидается в глаза; чтоб узнать темперамент, надобно покороче ознакомиться с человеком. Темперамент определяет отношение человека к внешнему мipy, и отношение внешнего мiра к человеку: оттого судьба или участь человека некоторым образом зависит от темперамента. Темперамент, в некотором смысле, есть созвездие или планета Древних, Астрология своего рода. Каждый человек родится с своим темпераментом; но обстоятельства могут изменять темперамент, подобно телосложению. В каждом человеке темперамент представляет свои особенности, и нет в мipе двух совершенно сходных темпераментов, как нет двух совершенно схожих лиц. Мы встречаем однако же в темпераментах людей сходные черты, тем более, что темперамент, как и телосложение, передается наследственно. На таком сходстве основано разделение темпераментов. Я попытаюсь, Мм. Гг., обрисовать вам темпераменты, руководствуясь общепринятым разделением, которое предложил уже Гален, и о котором упоминал мой предшественник, предоставив мне дальнейшее развитие этого предмета. Сангвинический или живой темперамент легко возбуждается внешними явлениями, живо и скоро противодействует им, но слабо и ненадолго. Сангвиник имеет тело умеренной величины, рост гибкий, волосы светлого цвета, румянец в щеках; взгляд живой, быстрый; жилобиение скорое, и вообще скорость и живость во всех отправлениях. В нравственном отношении сангвиник обличается скоростию, живостию и непостоянством. Воображение берет у него верх над другими душевными способностями и, подобно мотыльку, он переходит от одного предмета к другому. Он беспечен, непринужденно весел; от того хороший собеседник и любим в обществе. Не скуп на знакомства. Попросите его о чем: он тотчас обещает, но редко держит слово. Готов занимать у всех, редко отдает. Самый худой делец: устает от важных занятий и неутомимо занимается безделками. Vive la bagatelle - его лозунг. Холерический, или сильный темперамент, при скорой восприимчивости к внешним влияниям, оказывает живое, сильное противудействие. Холерик одарен крепким, более сухощавым телосложением; рост имеет средний, волосы черные или темного цвету. Движения показывают настойчивость и силу. Взгляд исполнен огня, голос и жилобиение выражают полноту и крепость. Холерик имеет хорошую память, смелое воображение, проницательный ум; в нраве и в занятиях настойчив. Страсти его скоры, сильны и продолжительны, а особливо гнев, гордость, честолюбие и властолюбие. Меланхолический или постоянный темперамент. Трудная восприимчивость к внешним впечатлениям; противудействие обнаруживается медленно, но, появившись однажды, долго и постоянно продолжается. В теле меланхолика преобладают плотные части над жидкими, от того сухощавое телосложение; цвет его волос темный; лице бледное, или желтоватое; жилобиение медленное и вообще медленность в отправлениях. В нравственном отношении меланхолик медлен и постоянен. Он одарен твердою волею, при большом постоянстве в занятиях, от того хороший делец. Страсти пробуждаются нескоро, но, однажды оказавшись, постоянно продолжаются. Скуп на обещания, но, обещав, держит слово. Занятия, глубокая печаль и наследственное расположение могут участвовать в развитии этого темперамента. Флегматический или вялый темперамент: при слабой восприимчивости, оказывает и слабое противудействие. В теле флегматика преобладают жидкие части над плотными. Вялое и губчатое его телосложение обнаруживает большую наклонность к тучности. Лицо он имеет бледное, волосы светлого цвета; наружные его чувства тупы; жилобиение медленное, сон продолжительный и глубокий. В нравственном отношении флегматик медлен, равнодушен, скуп, терпелив, боязлив и нерешителен, но часто до упрямства постоянен в том, за что однажды принялся. Воображение имеет холодное, но память нередко весьма хорошую; любитель порядка. Флегматический темперамент противуположен холерическому, а меланхолический сангвиническому. В природе, Мм. Гг. вы не встретите темпераментов человека в таком чистом и округленном состоянии; но найдете их более или менее смешанными: холерико-сангвинический, холерико-меланхолический, сангвинико-флегматический. Возрастам человека приписывают разные темпераменты: утробному человеку и новорожденному младенцу - флегматический, отроку и юноше - сангвинический, взрослому человеку - холерический, пожилому - меланхолический, старцу - флегматический. И животных отличают темпераментами, приписывая млекопитающим холерический, птицам сангвинический, гадам меланхолический, а рыбам флегматический. Обезьяну называют сангвиником, кошку холериком, свинью и осла флегматиками, а слона и носорога меланхоликами. В семействе гадов лягушка обличает сангвиника, крокодил холерика, змея меланхолика, а черепаха флегматика. Я весьма далек от того, Мм. Гг., чтоб искать у животных темпераментов в одной мере и на одном основании с человеком; но я полагаю, что вы согласитесь со мною в том, что и нравы животных не лишены выразительности и постоянства; этим в особенности отличаются птицы. Их нравы вошли в поговорку и часто употребляются нами для сравнения с нашим бытом. Мы говорим: смел как орел, горд как павлин, важен как журавль, властолюбив как петух, ревнив как аист, влюбчив как голубь, чувствителен как соловей, весел как синичка, забавен как дятел, лукав как ворон, суетлив как курица, щебетлив как сорока, ленив как цапля, неуклюж как страус, глух как тетерев и глуп как гусь.

Мне остается в немногих словах описать привычку и особое расположение. Привычка занимает важное место между неотъемлемыми принадлежностями человека. Древние справедливо ее называли второю природою. И действия, от частого повторения, и разные влияния, от частого с ними сношения, могут так усвоиться нам, что мы не только их легко переносить станем, но без них и не обойдемся. Нужна твердая воля и большая настойчивость, чтоб отстать от того, к чему в течение долгого времени мы привыкли. Привычка происходит медленно; остается большею частию навсегда. Привычке предшествует приспособление. Мы сначала к тому приспособляемся, к чему впоследствии привыкаем. Привычка имеет свою хорошую и свою дурную сторону. Мы привыкаем ко многим необходимым для нас влияниям: к действиям света, воздуха, теплоты, к влиянию климата, к пище и питью, к болезням, к порядку, к бедствиям. Цицерон и Сенека посвятили несколько красноречивых строк привычке. Дурная сторона привычки обнаруживается вообще тем, что человек, подчинясь привычке, ограничивает свою телесную и нравственную свободу и становится зависимым от обстоятельств. Таким образом уже с нежного детства мы начинаем подчиняться привычкам; и тем свободнее человек, чем менее их имеет.

Особое расположение (idiosyncrasia) выражает особенную восприимчивость, замечаемую у некоторых людей к известным влияниям, которые на них иначе, нежели на других людей действуют. Так иные не могут переносить запаха цветов, другие чувствуют беспокойство, падают в обморок, почуяв близость кошки, либо при виде паука, или таракана; есть люди, у которых употребление устриц, раков, земляники вызывает всякий раз крапивную лихорадку, или нервные припадки. Часто самые обыкновенные лекарства действуют на таких людей превратно, или несравненно сильнее. Говорят, что Мария Медичи не могла переносить запаха цветов, а Генрих III не мог оставаться в той комнате, где была кошка.

Я оканчиваю мое слишком продолженное чтение и прошу вас, Mм. Гг., принять душевную мою благодарность за то внимание, которого вы меня удостоили. Не взыщите, чем богат, тем и рад.

*

Профессор С. П. Ш. [Степан Петрович Шевырёв] принимал также участие в Академических беседах, и представил параллель между Петром Великим и Ломоносовым. Здесь передается чтение его в сокращении, т.е. в главных мыслях и очерках, потому что трудно было удержать все особенности выражения.

В кратком вступлении Проф. означил взаимное отношение Петра и Ломоносова: как второй был необходимым следствием и, можно сказать, дополнением первого. Здесь предварительно оправдал он сближение лиц, предмет своего чтения, и определил свою задачу.

Изображению Петра предшествовала мысль об отношении между Россиею древней и новой. Оправдано исключительно религиозное направление древней Русской жизни. Задача нового периода: сохранить Божественное начало древней Руси и провести его целым и невредимым через жизнь, науку и искусство.

Едва ли есть другое лицо в Истории, которого жизнь в течение столь краткого времени достигла бы до таких мифических преданий, как Петр Великий. Он представляет нам двойной лик: есть Петр, изображенный иностранцами; Петр, существующий в устных преданиях Русских, воссозданный мнением народным, воспетый Ломоносовым, идеал Царя - Просветителя новой России, которого идея водворилась в его новой династии. Оба эти лика представляют две противоположности, в которых выражаются два мнения о Петре Великом, и которые, вероятно, соприсутствовали в нем самом. Рассмотрим же его с обеих сторон в деле Религии, в деле народного образования, в деле языка и словесности.

В деле Религии Петр уничтожает Патриаршество, запрещает постригаться в монашеский сан ранее 50-летнего возраста, отбирает в кельях перья, бумагу и чернила, намерен отнять у них именья, не велит строить лишних церквей, переливает колокола в пушки, приказывает перевести по-Русски Аугсбургское исповедание и проч. Но тот же самый Петр, по преданиям народным, 10 лет защищает веру против раскольников; плотничает в Амстердаме и пишет оттуда к Патриарху, что он подобно Адаму трудится для приобретения морского пути, чтобы напасть на врагов Христовых и освободить гроб Христов; с этою же целию заводит войско и начинает войну с Турциею; переносит мощи Александра Невского из Владимира на Неву, чтобы освятить свой новый город и связать его бытие с религиозными преданиями древней Руси; сам набожно исполняет все обряды православной Церкви; любит особенно участвовать во всех церковных торжественных ходах; сам всегда читает Апостол и поет на клиросе с причетом церковным; перед выездом из Парижа остается верен этому обычаю; знает наизусть все Евангелие и из Апостола особенно Павловы Послания; не сочувствует католицизму; ненавидит Иезуитов; издевается над обрядами Папскими и смеется над преданиями о Лютере в Виттенберге; покровительствует Стефану Яворскому, строгому противнику Лютеранского учения, и в местах правительственных дает ему первенство над Феофаном Прокоповичем; преследует суеверия, но почитает истинную Религию первою наставницею народа; воспитывает детей своих в духе набожности древней, и передает ее любимой дочери своей, Елисавете.

В деле народности: Петр уничтожает формы древней Русской жизни, преследует Русское платье и бороду, пародирует обычаи древние в свадьбах, в боярской роскоши, переносит свою резиденцию из древнего средоточия Русской жизни в страну, нам тогда чуждую, любит иностранцев и покровительствует им. Но тот же Петр питает благоговение к древней Русской Истории; 12-ти лет, выражает Патриарху негодование свое за то, что библиотека Патриаршая в беспорядке; радуется Кенигсбергскому списку Несторовой Летописи; первая мысль о собрании и издании древних актов, исполняемая только теперь, принадлежит ему; резиденция его в Петербурге, но Москва продолжает быть при нем Столицею истинно народною: все победы свои торжествует он в ней; велит немедленно провести самую прямую дорогу между ею и Петербургом: другая великая мысль Петра, приводимая в исполнение теперь; любит иностранцев, но все первые государственные места отдает Русским; первыми Андреевскими украшает Русского Головина и Малоросса Мазепу; из первого Русского сукна шьет себе кафтан к празднику; учреждая Академию, приглашает мужей ученых из чужих краев, но велит быть при каждом иностранце двоим Русским, для водворения наук между своими соотчичами.

В деле Русского языка и словесности: Петр, из Русских первый, понес вину в том, что отрекался от своего родного языка в пользу языков иностранных. Известна его страсть к Голландскому. Он дал и себе и новому своему городу имена иностранные. Хотел насильственно наложить изучение Голландского языка на свой народ посредством издания Евангелия, на языках Словенском и Голландском. Никогда не пестрился так язык Русский словами иностранными, как при Петре, который сам первый подавал к тому пример. - Несмотря на все это, Петр является первым писателем Русским. Хотя язык его и обилен словами иноземными, но синтаксис его совершенно Русский, без примеси Словенского, и вы встречаете у него такие коренные Русские обороты и выражения, каких не встретите ни в одном писателе до него, кроме одного Иоанна Грозного. Живая устная речь Петрова так и слышна под пером его. Его личность, его характер сказываются в ней открыто. Всякое письмо его, всякий указ отмечен особенными чертами слога, только ему принадлежащего: как по страстному почерку, так и по слогу вы везде узнаете Петра. Да, это первый Русский писатель с своим оригинальным слогом, в котором сказывается его собственная личность. На нем в первый раз сбывается в Истории Русской Словесности остроумное, хотя и одностороннее Французское изречение: le style c’est l’homme. Замечательно влияние, какое имел Петр Великий на слог Феофана Прокоповича. Сличите первые проповеди, говоренные им в Киеве, с теми, которые говорил он гораздо после, как вызван был Государем из Киева. В первых изобилует схоластическая стихия, как в содержании, так и в языке; в последних везде трепещет жизнь современная - и в самом выражении слышен человек, которому часто диктовал Петр Великий свои указы, письма, учреждения.

В начале нового периода Истории Русской Словесности необходимо рассмотреть многие особенные черты личности Петра Великого, потому что они отражаются далее и развиваются в истории отечественного образования и литературы. Во многих действиях Петра видны зародыши будущего, намеки на последующее развитие Русского ума; в нем каждый из нас может найти малую часть самого себя, как Русского в новом периоде нашей жизни.

Первая черта в личности Петровой, столько известная и столько прославленная, есть наша Русская многосторонность, откуда и великая сила Русского ума и великий его недостаток. Петр был первый Русский мастер, способный на все: создать ли новое войско, вылить ли иглу на заводе, одержать ли Полтавскую победу, уразуметь ли высокую мысль Лейбница, выбить ли полосу железа, выточить ли паникадило, покрыть ли флотом море - его на все стало, он во всем нашелся.

Петр Великий был первый Русский ученый, деятельный Член Парижской Академии Наук. Согласно с потребностями современной ему Русской жизни, он занимался более науками практическими. Отсюда можно б было заключить, что он допускал науку только в применении к делу жизни; но это было бы несправедливо. Он сочувствовал и высоким отвлеченным мыслям Лейбница; он, не только первый из Русских, но один из первых в Европе, отгадал, что развить науку в полном смысле предоставлено было Германии. В его речи к товарищам выражена глубокая, отвлеченная мысль о коловратном движении наук в Европе, о необходимости их возвратиться через Россию в Грецию и Азию: мысль богатая, плодотворная, готовая в Философию Истории, связующая прошедшее бытие человечества с будущим через нашу Россию. Одна эта мысль Петра В. свидетельствует, что его ум, как и всякий значительный Русский ум, способен был восходить к глубоким отвлеченным созерцаниям науки, но не оставаться в них, как остается ум Германский, а обращать их в дело жизни.

Хотя практические занятия отвлекали Петра В. от искусств изящных; но он имел глубокое к ним сочувствие и призвание. Единственное художество древней нашей Руси, резное и точильное на кости, которым славились Архангелогородцы, Петр себе усвоил совершенно, и лучшее произведение свое в нем посвятил Церкви. Многого лишились изящные искусства в России от того, что мятежи внутренние отвлекли Петра В. от поездки в Италию. Развитие их тем замедлилось много. В Париже, Лондоне и особенно в Амстердаме Петр любил посещать мастерские художников и беседовать с ними. Ближайшее знакомство его с Фламандским искусством было причиною того, что северные собрания наши приняли Фламандский характер. Но ему же принадлежит приобретение прекрасной Венеры Таврической, которая в иных частях, по мнению лучших художников, может войти в достойное состязание с Медицейскою.

Наклонность Петра В. к художественной жизни мы видим еще в тех великолепных торжествах, которые учреждал он в Москве для празднования побед своих. Он постигал здесь государственное и народное назначение искусства, в произведениях которого слава Царя и народа живет лучшею, прекраснейшею своей стороною. Безобразны были те силлабические вирши, которые Заиконоспасская Академия сочиняла для торжеств Петровых: он не дожил до Оды Ломоносова, но предсказал ее торжественный и государственный характер.

Рядом с этою любовью ко всенародной торжественности является другая черта в Петре Великом: это его насмешка, его ирония. Зародыш этой черты народного характера глубоко таится в Русской песне, в Русской пословице, в Русском быте. Все народы с призванием важным в жизни любят шутку: Русские сходятся в этом с древними Римлянами. Греки, в самую грустную и трагическую минуту жизни своей, создали комедию. Петр первый из Русских начал вводить комизм в своих пародиях, и предсказал нам особенную сатирическую и комическую стихию нашей Поэзии, которая сопровождала все ее развитие, начиная от Кантемира до Гоголя, и отозвалась так резко в полуторжественной, в полушутливой оде Державина. Он же предсказал нам и Крылова, и все развитие нашей басни, которая так пришлась к Русскому уму, что не было почти ни одного Русского писателя, который бы не написал басни, вплоть до того, кто чудным мастерством своим отбил у других охоту к этому роду поэзии. Петр отгадал особенное сочувствие Русского ума к басне: устроивая народное гульбище в своем Петербурге, он велел у каждого фонтана представить по Эзоповой басне в лицах, и на жестяной доске написать по-Русски содержание каждой.

Петру Великому принадлежит также в новом мiре России и великая мысль Словенская. Он, первый, гением своим постиг важность родственного отношения между нами и другими племенами Словенскими. В течение всего своего царствования он выражал к ним глубокое сочувствие. В манифесте войны 1711 года против Турок говорится о народах единоверных нам и единоплеменных, которые стенают под игом Турецким, и упоминаются Греки, Волохи, Болгаре, Сербы. В 1715 году оказано царское гостеприимство Черногорскому Митрополиту Даниилу Негушу, и отправлена с ним дружелюбная грамота ко всему народу. В 1720 году Петр пишет к Рагузинскому в Прагу, и поручает ему нанять таких комедиантов, которые говорили бы по-Словенски или по-Чешски. В 1723 году он приглашает Сербов селиться на пограничных землях Русских, и в грамоте, писанной к ним по этому случаю, замечательна мысль, что они конечно еще вернее будут служить Государю одного с ними племени, языка и веры. За год до кончины своей, Петр посылал к Сербам церковную утварь, богослужебные книги, учителей для языков Словенского и Латинского. Сочувствие свое к племенам Словенским Петр передал и дочери своей, Елисавете Петровне.

В заключение, если мы рассмотрим все развитие жизни Петра Великого и всю историю его царствования, то найдем в них две половины: сначала увлеченный западным влиянием и иностранцами, он обнаруживал излишнее пристрастие ко всему чужеземному, но после более и более видел необходимость связать жизнь новой России с древнею. Прочтите речи Феофана Прокоповича, предлагающие народу разумное объяснение деяний Петра, и вы совершенно в том убедитесь. Что видно в его развитии, то повторяется после и повторяться будет во всем дальнейшем развитии Русском. Чем далее и глубже усвоиваем мы себе западное образование с одной стороны, тем глубже с другой входим в свою собственную народность и выше сознаем ее. В жизни Петра Великого оказалось в первый раз то, чтó после повторяется во всех представителях образования Русского, в важнейших писателях наших: Ломоносове, Карамзине, Пушкине.

Перейдем к Ломоносову.

На самом глубоком Севере, куда всегда подвигался могучий Русский народ, суждено было Провидением родиться этому великому гению, который был первым достойным плодом насаждения Петрова. Он созрел у нас так же внезапно и быстро, как созревает хлеб в той природе, которая послужила ему колыбелью.

Обратим внимание на некоторые, по-видимому, случайные сходства между Петром Великим и Ломоносовым.

Оба имели несчастия семейные; оба должны были принести в жертву семейные узы; но оба горячо любили семью, оба оставались верны Русскому семейному чувству. Доказательство: многие картины из семейной жизни Петра; известный сон Ломоносова.

Оба провели горькую юность: и тот, и другой имели дело с раскольниками. Ломоносов был увлечен ими.

Оба любили отвагу морскую - и оба узнали ее на одном и том же море.

Оба в воспитании соединили древнее образование с новым. Петр принял древнюю Русскую стихию от Зотова; Ломоносов вынес ее из сельского быта, который был тогда образованнее, чем теперь. Его простонародное происхождение имело важное участие в подвигах его над Русским языком. Москва, Киев, Петербург и Германия соединенно участвовали в его учении. Ломоносов представляет первый образчик воспитания Европейски-Русского.

Оба скудны были средствами в совершении важных дел. Бедные доходы Петра известны. Ломоносов в Спасских школах получал по одному алтыну на день; за границей терпел жестокую нужду.

Оба питали равное уважение к иностранным ученым мужам, которые приносили истинную пользу науке, и особенно у нас в Отечестве; но оба желали с тем вместе, чтоб наука водворилась в России между Русскими, чтобы она сделалась свободным и общим достоянием соотечественников. Ломоносов был сам плодом таких забот Петра Великого - и как член Академии постоянно действовал под влиянием этой мысли.

Круг деятельности у Ломоносова был ограниченнее, разумеется, чем у Петра Великого; но Ломоносов в своем кругу, т.е. в науке, обнаружил ту же всеобъемлющую многосторонность, какую видели мы в Петре. Он в своем деле также мастер на все - и равно велик в своих грамматических исследованиях, как и в вычислениях математических. Он тотчас умел применять науку свою к искусству, к практике. Ему равно возможно было: и создать размер Русского стиха, и изобрести новый морской барометр, и перенять у Итальянцев мозаику, и ловить электрические искры с облаков в своем ученом кабинете.

Ломоносов представляет нам первый образец Русского ученого: потому для нас особенно важно рассмотреть, как он разумел отношение науки к Религии, к жизни практической, как разумел связь наук между собою, как соединял науку с искусством.

Мысли свои об отношении Науки к Вере выразил он по случаю астрономических наблюдений своих над прохождением Венеры через солнце, которые, как видно, подали повод суеверным невеждам к нападкам на науку. Правду и Веру Ломоносов называет родными сестрами, дщерями одного Всевышнего родителя: потому, говорит он, в распрю между собою они и идти не могут, разве кто из показания своего ложного мудрования и тщеславия вражду на них всклеплет. - Превосходные образцы уменья соединять Науку с Верою показывает Ломоносов в Василии Великом, Шестоднев которого он изучал в особенности, и в Иоанне Дамаскине. - Две книги дал нам Всевышний, говорит Ломоносов в другом месте; в первой показал Свою премудрость; во второй обнаружил волю Свою; первая книга - природа; вторая - Священное Писание; толкователи второй - Святые Отцы и учители Церкви; толкователи первой - ученые. Нездраво рассудителен математик, который захотел бы мерять волю Божию циркулем; таков же и Богословия учитель, который захотел бы по псалтырю учиться Астрономии и Химии. - Тех, которые нарушают мир Науки с Религией называет Ломоносов именем ссорщиков и клеветников. - Те же теплые чувства Веры выражал он и в лучших своих лирических произведениях. - Да, первый наш ученый, вынесший всю глубину Веры из древней Русской жизни, не изменил ей - и самым ясным образом, еще в то время, понимал связь, какая может и должна существовать между Религиею и Наукою.

Отношение Наук к жизни практической также превосходно разумел Ломоносов. Он не мог заниматься наукою в ее отвлеченности, отрешенной от жизни, как занимается ею Германец; но умел тотчас обращать ее в дело жизни. Известны государственные проэкты Ломоносова, свидетельствующие практическую сторону нашего ученого. Академия являлась ему центральным государственным местом, откуда разные части государственного управления должны почерпать разумные советы: эту мысль нередко выражал он в своих академических речах. Науки, которыми он занимался, имели прямое отношение к жизни его Отечества. Но признавая необходимость связи между наукою и жизнию, Ломоносов чуждался и другой крайности: он не низводил науки до практического ремесла; он понимал все ее высокое и самостоятельное достоинство. Он жаловался на мореплавание, что оно слишком чуждо науки, и хотел возвести его и утвердить на ученом основании.

Связь наук между собою разумел он так правильно, как немногие разумеют. Два факультета, словесный и физико-математический, спорят об нем, но напрасно: гением своим он равно принадлежал обоим, и примером показал, как можно дружить и совмещать математические и естественные науки с словесными. У нас существует несправедливое поверье, что будто бы Ломоносов занимался словесными науками только из угождения Шувалову и писал стихи по заказу: без особенного призвания и любви к слову нельзя было создать гармонии стиха Русского, как он ее создал.

Ломоносов также превосходно постигал связь между наукою и искусством, и соединял в себе первого Русского ученого с первым Русским художником. Мы знаем его особенные занятия мозаикою, из которых заметно и рисовальное его мастерство. Иные видят в нем, как поэте, ученого: можно обратить вопрос и рассматривать в нем, как ученом, поэта. В самом деле, он так умел роднить и дружить науку с поэзиею. В естественных науках, величавые, поэтические явления природы привлекали особенно его внимание, как например: рождение металлов в недрах земли, гром, огонь, происхождение света. Я мог бы привести из его ученых сочинений множество мест, в которых ученый граничит с поэтом: таковы изображение огня, грома, описание землетрясения, червячки говорящие из янтарных гробниц своих... Его художественный дар сообщает языку его эту живописность, эту прозрачную ясность, эту отчетливую чистоту, которые особенно важны в изложении наук естественных. Язык его Металлургии отличается какою-то мастерскою пластикой, которая так идет к этому предмету. Ломоносов, как первый Русский излагатель науки, завещал всем нам преподавание не сухое, не мертвое, не бездушное, а живое, одушевленное, изящное по возможности каждого, - и все даровитые двигатели Русской науки всегда следовали и следуют его примеру.

Ломоносов, как ученый и художник, соединял в себе Филолога и Поэта, создателя языка. Непостижимо в самом деле  кажется, как один и тот же человек мог сочинить первую Русскую грамматику и создать первый гармонический Русский стих. Пределы времени не позволят распространяться об этой деятельности Ломоносова, которая требовала бы особого чтения. Заключу двумя замечаниями о Ломоносове, как творце нового литературного языка и Поэте.

В создании языка он дополнил, можно сказать, дело Петрово и возобновил еще сильнее связь между Россиею древнею и новою: он глубоко постиг необходимость соединения стихии Словено-церковной с Русскою народною.

Ломоносова как Поэта одни бессознательно назвали Пиндаром: другие смеялись и еще смеются над этим названием. Но, вероятно, ни те, ни другие Пиндара не читали. Между тем это воззрение совершенно применяется к его торжественным одам: ода Ломоносова, как и Пиндарова, носит характер оды государственной, монументальной. В нее входят все стихии народной и особенно государственной жизни нашего Отечества. В ней встречаете вы разнообразные картины неизмеримого Русского царства; тут плещут и наши моря, и разливаются реки, и стелются долины, и высятся горы, и блещет все изобилие Русской природы, и проходят все разнообразные племена и отдаются все важнейшие события Русской истории, и проносятся все ее герои; но над всеми возвышается один: он поглощает все поэтические думы Ломоносова, он любимый идеал его; - этот герой - Петр Великий. Он хотел посвятить ему особенную поэму, но напрасно: в одах он уже изобразил нам апофеозу Петра. Иные представляли Ломоносова льстивым поэтом царедворцем: это неверно. Он славит в Петре не власть, но насадителя его любимой науки; в Елисавете - его достойную дочь по крови и духу, продолжательницу той же мысли. - Эта мысль о науке - задушевная мысль всей его жизни - является такою же и в его одах. Он часто к ней возвращается и воспевает ее в разных видах.

Любимая мысль Ломоносова стала господствующею мыслию нашего времени. Период его возвратился к нам снова - и Ломоносов более чем когда-нибудь есть герой поколений, действующих у нас в современной умственной жизни. Такое отношение его к нам оправдывает еще более выбор моего предмета.

*

 

По окончании этой беседы, Профессор Д.М. Перевощиков показал, в чем состоит современный вопрос астрономии о собственном движении солнечной системы. Предлагаем здесь извлечение из его лекции. Краткое историческое обозрение трудов многих Астрономов, для определения годичного параллакса звезд. Причины, по которым труды всех Астрономов остались без успехов, кроме Струве и Бесселя. Струве нашел, что звезда α Лиры отстоит от земли на 771400 полупоперечников годичного земного пути, или свет от этой звезды доходит до земли в 12 лет; а 61 звезда Лебедя, по наблюдениям Бесселя, удалена от земли на 592200 тех же полупоперечников, или свет от нее доходит до нас в 9 ½ лет. Но всех счастливее был Брадлей, который вместо годичного параллакса, открыл аберрацию света и колебание земной оси. Это открытие, подкрепленное глубокими теоретическими исследованиями Даламберта о предварении равноденствий и колебаний земной оси, как о явлениях, происходящих от одной и той же причины, составляет фундамент практической Астрономии. Оно позволило Астрономам усмотреть в неподвижных звездах собственное движение. Вот некоторые исторические подробности об этом вопросе. «Звезды назывались неподвижными потому, что никто не мог заметить перемен в их относительных положениях. Некоторые Астрономы, для доказательства, что форма и величина созвездий не переменяются, на небесных глобусах, составленных по древним росписям звезд, отмечали по три звезды, которые, находясь под одним большим кругом сферы, должны казаться расположенными по прямым линиям, и таким грубым средством думали увериться, что это расположение звезд не переменилось от самой глубокой древности. Риччиоли в своей «Astronomia reformata» указывал на Капеллу, на звезду в левой ноге Возничего и Альдебарана; также на Кастора, Поллукса и шею Гидры; на южную чашку Весов, Арктура и на среднюю звезду в хвосте Большой Медведицы, и пр. Но в 1718 г. Галлей первый начал подозревать собственное движение в Алдебаране, Сириусе и в Арктуре, хотел и не мог доказать этого подозрения, потому что принужден был основывать свои заключения на неточных наблюдениях Аристотеля и Тимохариса, Гипарха и Птоломея. Спустя двадцать лет после того, Я. Кассини уверился, что широта Арктура, или расстояния этой звезды от еклиптики, чувствительно переменилась в продолжение 152 лет, и перемена эта происходила не от каких-нибудь колебаний в еклиптике, но принадлежала собственно звезде, что подтверждается звездою η Волопаса, которой положение оставалось без перемены, хотя она и находится в соседстве Арктура. К наблюдениям над широтами звезд Я. Кассини, присоединил наблюдения над их долготами или над их расстояниями от весенней точки равноденствия, считаемыми по еклиптике, и еще более подтвердил сомнение знаменитого Галлея; так что его наблюдения были поводом к следующему замечанию Фонтенеля: «В созвездии Орла есть звезда (α), которая по истечении нескольких веков будет на Востоке от другой звезды, относительно которой находится ныне на Западе. Все звезды суть солнца, суть центры своего вихря ^[3]; но сии центры могут обращаться около другой общецентральной точки. Таким же образом может двигаться и наше солнце». Того же мнения был и знаменитый Брадлей, который в конце достопамятного своего рассуждения о колебании земной оси (1748 г.) выразился таким образом: «Если наша солнечная система движется в пространстве, то со временем заметим видимые перемены в расстояниях между неподвижными звездами, и перемены сии в ближайших к нам звездах будут ощутительнее, нежели в отдаленнейших, хотя сами звезды могут оставаться совершенно неподвижными. Но если наша солнечная система находится в покое, и движутся некоторые звезды; то и в этом случае взаимные их положения должны казаться переменяющимися, и тем явственнее, чем быстрее их движение, и чем ближе они к земле. И так изменения в относительных положениях звезд могут происходить от различных причин, и потребны веки наблюдений для их открытия». В таком сомнительном состоянии находился вопрос о собственном движении звезд до В. Гершеля, который, приступив к его решению в 1783 г., сперва уничтожил всякое сомнение в переменах положения звезд; показал, каким образом должно отличать причины сих перемен; определил, что наша солнечная система действительно движется к звезде λ Геркулеса, или к той точке небесного пространства, которая отстоит от экватора к Северу, (склонение) на 25° и от весенней точки равноденствия по экватору (прямое восхождение) на 257°; и наконец обратил внимание Астрономов на два туманных пятна в Геркулесе, которые в могущественные его телескопы представились многочисленным собранием звезд, и которые силою своего тяготения могут привлекать к себе наше солнце; а если действие этого тяготения, по причине чрезвычайного удаления сих звезд, может показаться недостаточным; то Гершель указал еще на два пространства в млечном пути, около Цефея и Кассиопеи, Скорпиона и Стрельца, где собраны бесчисленные миллионы звезд, и где сосредоточенное тяготение не может не производить ощутительного действия. Удивительны сии обширные соображения бессмертного Гершеля: но его заключения не могли вполне удовлетворить требованиям строгого анализа и точнейшим способам наблюдений, и потому Абовский астроном Аргеляндер, имевший в своем распоряжении снаряд, способный для подобных наблюдений, разобрал в 1837 г. собственное движение 390 звезд и достиг почти до одинаковых заключений с Гершелем: он нашел, что положение той точки неба, к которой движется наша солнечная система, определялась

в 1790 г. прямым восх. в 260° 46',6 и склон. 31° 17',7,

в 1800 г.-------------------- 260° 50',8 ----------31° 17',3.

Хотя сии заключения весьма важны, однако они не решают еще вопроса; потому что ими определяется только прямолинейное направление нашей солнечной системы, которое возможно только в том случае, когда эта система не подлежала бы действию тяготения окружающих ее бесчисленных звезд или бесчисленных солнечных систем, как глубокомысленно заметил Гершель. И так потребны многие еще годы или, по выражению Брадлея, многие столетия, для определения истинного пути нашей солнечной системы; так что современные астрономы могут только приготовить материалы для решения этого последнего вопроса Астрономии. Материалы сии во множестве собираются астрономами Пулковской обсерватории, основанной истинно царскими щедротами, излиянными могущественнейшим из земных Владык по ходатайству министра. Действительно, точнейшее определение постоянного числа аберрации, произведенное Струве, и таких же чисел предварения равноденствий и колебания земной оси, сделанное его помощниками, Струве сыном и Петерсом, и составляемый ими новый каталог звезд суть самые твердые основания для будущих наблюдений астрономов, которые и ныне уже соревнуют обширным трудам членов Пулковской Обсерватории и принимают меры к усовершенствованию своих наблюдений и к приобретению надежнейших снарядов.

* * *

Этим изложением любопытнейшего предмета Астрономии окончились академические беседы в 135 верстах от Москвы.

26-го Сентября 1844.

(Москвитянин. 1844. Ч. 5. № 10. С. 324 - 361).

 

ДУМЫ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ

 

«O rus, quando ego te aspiciam,

Quandoque licebit, etc….»

                                 Horat.

 

Я опять жил в прекрасном Поречье, принадлежащем Его Сиятельству Графу Сергию Семеновичу Уварову; я снова наслаждался изящным природы и искусства, и не мог довольно насладиться. Действительно, прекрасным сколько ни наслаждаешься, все желаешь еще более наслаждаться; сколько ни наблюдаешь его, все находишь в нем новые красоты. Можно ли вдоволь насмотреться в летний день на шелковистый луг, орошаемый сребристою рекой, журчащею в тени развесистых лип и тополей? Можно ли досыта налюбоваться произведениями резца Кановы или кисти Сальватора-Розы? Прекрасное не вдруг открывается очам нашим; надобно с любовью изучать его, и тогда только постигнешь заветные его тайны. Оно, как и добродетель, и истина, требует пожертвований - отверстых объятий чистой любви.

Эту неистощимость наслаждений прекрасным испытал я в Поречье, где и природа, и искусство предлагают радушно роскошные свои сокровища для наслаждения. Через два года здесь все показалось мне новым, кроме прежних воспоминаний на каждом шагу о тех счастливейших днях, которые проводятся в объятиях природы, в ненарушимом спокойствии духа, в сладкой гармонии его со всем окружающим; здесь все украсилось новыми прелестями, а остались неизменяемыми доброта, приветливость, гостеприимство просвещенного хозяина - вельможи. За два года желал я еще насладиться мирным провождением времени в сельском уединении, и нынешним летом это желание осуществилось. Еще раз после трудов отдыхал я в Поречье свободно и непринужденно, переходя радостно от одного удовольствия к другому.

Вот передо мною прежний знакомец мой, простой, но величественной архитектуры замок, господствующий над всеми окрестностями, селами, деревнями, рощами, слева и справа опушенный парком, и, как голубою лентою, опоясанный вровень с берегами струящейся Иночи. Милый знакомец мой более прежнего красуется на этой живописной картине: перед ним стелется ковром изумрудный луг, изгибающийся по скату холма, окаймленный прихотливо разметавшеюся по этому ковру рекою, и за ней далеко, далеко скрывающийся в кустарниках и группах древесных. Зеленый луг тешит взоры ваши на месте прежнего оврага; весело любуется собой Иноча, нежась на мягком ложе. Прекрасен этот ковер среди белого дня, когда красное солнышко смотрится в светлом зеркале реки, ярко озаряет его, и лишь по окраинам мелькают тени тополей, а в древесных группах лучи солнечные то сквозят и золотят зеленые их маковки, то играют с серебристыми листьями, то прячутся в темных соснах. Прелестен он и тогда, как на голубое небо выплывает луна, с багряным по одну сторону Юпитером и с Сатурном по другую: длинные тени деревьев, как великаны, лежат на нем; робко входишь в рощу, по местам освещенную луною; кругом тишина, все живое спит, улегся на листьях и ветер  - и он не шелохнет; слышишь свои шаги и боишься, чтоб не разбудить обитателей рощи. Великолепное тогда зрелище с берегов Иночи на замок: один ярус его освещен, а в окнах другого и в стеклах бельведера играет луна. Она рада поиграть здесь с этим замком: он один, в этом краю, такой же светлый и чистый, как она сама. К полуночи все более и более синеет небесный свод, испещряется миллионами мiров; загорается и Полярная звезда в хвосте Малой Медведицы; горят и Кассиопея, и Персей, и Лира, и Геркулес. Сколько тут наслаждений для духа, возвышенных, неистощимых!

По другую сторону замка Порецкого воздвигнуто новое здание, обнесен двор оградою с чугунною решеткой и воротами, за которыми идет липовый проспект.

Во внутреннем расположении дома никакая прихоть не выдумает ничего лучшего: все выражает мысль хозяина - истинную обитель науки и искусства. Занятия наши были прежние - чтение, письмо, прогулки, беседы и, чем мы не наслаждались прежде, очаровательная музыка. В нынешнее гощение, вместо Академических бесед, мы занимались новым ученым делом. Профессор Астроном Д. М. П. [Дмитрий Матвеевич Перевощиков] определил географическое положение Порецкого замка, а я составил подробное описание превосходному памятнику древнего Греческого ваяния, украшавшему прежде замок Альтемпский, в одной Римской вилле.

Астрономические наблюдения Профессор производил Августа 25, 27 и 28 ч. (ст. ст.), на восточной стороне террасы, обращенной к югу. Высоты солнца были наблюдаемы Троутоновым секстантом, а соответствующее им время - по хронометру Дента (№ 1778), который 22-го Августа, в 7 ч. 12 м. вечера был назади против среднего времени на 2' 18'',86, и в каждые сутки уходил 4",7. Выводы из этих наблюдены следующие:

25 Авг. в 12 ч. 3 м. 22,^с. 5 двойная высота нижнего края солнца 81° 5' 15"; погрешность секстанта 3' 30',9; высота барометра 746,2 миллим., термометр Реом. + 16°: широта северная 55° 41' 41",55. В этот день небо было облачно, и наблюдения производились без цветного стекла.

27 Авг. в 12 ч. 2 м. 22 с. двойная высота нижнего края солнца 79° 35' 40", погрешность секстанта 3' 33",5; высота барометра 747,3 мил., термометр Реом. + 16°; широта северная 55° 41' 44",15.

28 Авг. в 12 ч. 1 м. 26,^с.5 двойная высота нижнего края солнца 78° 50' 55"; погрешность секстанта 3' 33",5; высота барометра 749,2 мил., терм. Реом. + 18°; широта 55° 41' 44", 23.

Поэтому, северная широта Поречья равняется 55° 41' 43",3, т.е. оно южнее Университетской Обсерватории в Москве на 3' 36",1.

Наблюдения над временем для долготы были:

 

 

Вр. наблюден.		Дв. выс. нижн. кр. солнца.	Зап. долг. от Москвы
	Ч. М. С.		М. С.
25 Авг.	9  21  2,5 9  13  21,0 9  20  14,5	57°  30' 60° 00' 61° 30'	9  6,18 9  6,69 9  6,76
27 Авг.	8  55  34 9   5  50 9  15  34	54° 45' 10'' 57° 7' 30'' 59° 14' 15''	9  6,02 9  6,02 9  6,92
28 Авг.	9   1  39 9  10  39	55° 33' 00'' 57° 33' 40''	9  6,27 9  6,41

 

Из этого следует, что Поречье лежит к западу от Московской Обсерватории на 9 м. 6 ^с. 4; часы, уставленные по меридиану Москвы, должны показывать в Поречье менее 9 м. 6 ^с. 4, и как Московская Обсерватория восточнее Парижской на 2 ч. 21 м. 7 с., то Поречье восточнее Парижа на 2 ч. 12 м. 0 ^с. 6.

По этим данным определяется и географическое расстояние Поречья от Москвы по направлению к юго-западу: оно содержит 134,9 версты, или круглым числом, 135 верст.

От науки перейдем к искусству, в музей, освещенный сверху, внутри ярко-алою краскою осязательно отделяющий художественные произведения Финелли, Кановы. Здесь остановим внимание наше на лучшем украшении музея - на овальной урне, как назвал этот памятник древнего ваяния знаменитый археолог Винкельман. Величина, вес и форма этой овальной урны, иссеченной из Паросского мрамора, уже были описаны: я постараюсь любителям изящных искусств представить очерк драгоценного горельефа, которым памятник опоясан.

На боковой левой стороне, если смотреть на овальную урну со входа в музей, изображено семь фигур. Юный Пан, повязанный миртом и у которого через плечо перекинута одежда из барсовой кожи, на левой руке держит миловидное дитя: это Вакх-младенец, которого группа служит одним из украшений Ватикана ^[4]. В прекрасном дитяти видишь Вакха, о котором Овидий ^[5] говорит:

«Tu puer aeternus, tu formosissimus alto

Conspiceris coelo».

С правой стороны его другой мальчик, испугавшийся змеи, с высунутым жалом выползающей из корзины. По обе стороны юноши две Вакханки, в обычном своем одеянии, с кимвалами в руках, пляшущие и обращенные лицом к юноше. Поодаль влево Фавн, с лицом веселым, с приподнятой правой рукой к Вакханке. Из левой руки виден посох. В ногах у него змея, выползающая из корзины; кажется, будто она шипит своим жалом. Справа разгульный Сатир, увенчанный миртом, с перевязью через плечо из масок, изображающих Сатиров, Фавнов и Эгипапов, и весело пляшущий. У него и в ногах маска, а между ним и Вакханкою на жертвеннике бычачья голова.

Отдадим себе отчет в значении этой группы. Мы сказали, что дитя на руках Пана изображает Вакха-младенца. Действительно, змеи и корзинки принадлежат к признакам Вакха: змея - эмблема возрождения природы, а корзина - историческое воспоминание, относящееся к мифу Вакха. После взятия Трои, повествует Павзаний ^[6], при разделе добыч между героями Греции, Эврипиду досталась статуя Вакха, работы Вулкана, хранившаяся в корзине, или ящике, дар Зевесов Дардану. Вакху, под этим видом называвшемуся Эсимнетесом, учреждены были особые празднества. В ящике, как принадлежности таинств, хранились различные предметы жреческие: tacita secreta cistarum, Апулея. У Оппиана ^[7] находим другое объяснение этой принадлежности Вакховых таинств. Вакх, говорит он, по рождении своем был спрятан в корзине Нимфами, преследуемый гневною Юноною. Они поставили корзину в пещеру, плясали вокруг юного бога, стараясь шумом кимвалов заглушить крик дитяти.

Вакханки - всегдашние спутницы Вакха на его празднествах. У Аристофана в Облаках (ст. 605) хор так взывает к Вакху:

«Ты, окруженный женами Дельфийскими, в исступлении пляшущими, пролей на нас твои благодеяния».

Маска - один из признаков драматической поэзии, и происхождение трагедии относится к празднествам Вакха.

Бычачья голова - эмблема покровителя земледелия, или Вакха Египетского, которого смешивали с Озирисом. Диодор Сицилийский ^[8] приношение в жертву Вакху быка объясняет тем, что Вакх под видом быка поражал рогами Титанов.

Рассмотрим другую группу горельефа, на задней стороне памятника. Тут изображен брак Вакха с Ариадной. На картоне Рафаэля, в кабинете Порецкого замка, представлен другой момент того же торжества. Всех фигур в этой группе тринадцать. Главное лицо - сам Вакх, цветущий силою, полный, свежий юноша, слегка прикрытый по плечу и лядвеям мантиею, с тирсом, или жезлом, плющом обвитым, в правой руке, стоит в раздумье. Левая его рука, в которой он держит опрокинутую кружку, эмблему благодеяний, изливаемых Вакхом на род человеческий, покоится на плече Фавна, умильно склоняющего его к наслаждению и указывающего на Эгипана, внизу их стоящего, с выражением огненной чувственности. Возле и Купидон, с пламенником в одной руке, а другою призывающий Вакха к радостям жизни. Вверху Эгипана возлежит Гименей, а пониже склонившаяся на руку Ариадна, супруга Вакха, которую встретил он на острове Наксосе, оставленную Тезеем, на возвратном пути из Индии. Покров головной Ариадны приподнимает дитя-Фавн. По другую сторону Вакха два Фавна: один с перевязью по плечу из миртов и винограда, с посохом в руке, другой, едва видный из-за него, с маскою на голове. Внизу у них барс, жаждущий чувственного упоения. Сюда принадлежит эпизодическое изображение Фавна, осторожно вынимающего занозу из ноги Эгипана, облокотившегося на дерево, под которым голова Силена и свирель.

И здесь все фигуры - эмблемы Вакха: Фавны, Эгипаны, Силен - обыкновенная его свита. В эстетическом отношении эта группа удивительна. Признаюсь, я только теперь, пристально рассматривая ее, убедился, что гениальный художник и в хладный мрамор может вдохнуть жизнь. Как ясно выражены здесь все страсти! Как все фигуры связаны между собою и составляют одно целое! Какая гибкость, ловкость и мягкость в их членах и во всем теле!

На боковой правой стороне горельефа представлен Вакх-старец, с опрокинутою кружкою в одной руке и с тирсом в другой. Может быть, это Силен, воспитатель Вакха, в противоположность Пану, держащему на руках Вакха-младенца. Возле старца стоит Вакханка спокойная, и другая с лирою в руке, к нему обращенная лицом, и Фавн, играющий на свирелях. В ногах у них жертвенник с козлиною головой. Фигур четыре.

Вакх представляется и в виде старца, для означения того, что неумеренное употребление вина преждевременно приводит к нам старость. Я сказал, что можно принимать этого старца за Силена; но Вакханка, спокойная и бесстрастная, склоняет на сторону первого объяснения. Козел - обыкновенное жертвоприношение Вакху, потому что это животное любит отпрыски виноградных лоз. Сверх того, древние из козлиных кож приготовляли мехи, в которых сохранялось вино.

Наконец на передней стороне горельефа главное лицо Вакх, спокойный, увенчанный миртом и виноградом, облеченный в жреческое одеяние и препоясанный, с тирсом в левой руке и с опрокинутою кружкою в правой: это Вакх таинств, или Иакх. Возле него справа Фавн, с свирелью в руке, и Силен - полуоблеченные. Из-за них видны две фигуры, - женская и мужская. Внизу возлежит женщина, облокотившаяся на подножие с головою Силена, с вьющимися по плечам волосами, с повязкою на голове, почтительно взирающая на Вакха. У ног его барс, смирно стоящий. Слева, близ Вакха, распростерт по земле на львиной коже пьяный Геркулес: эмблема того, что и необыкновенная сила телесная сокрушается вином и уничтожается перед разумом и чистотою душевною. Булава выпала у него из рук. С изумлением смотрят на него Фавн и два Эгипана, старый и молодой, призывающий к этому зрелищу товарища своего, отворотившегося от него и пиющего из сосуда, который поднес ему Фавн. Под ними голова Силена. Всех фигур на этой стороне горельефа десять.

Ясно, что эта группа противополагается браку Вакха: там пламенная чувственность, здесь спокойный разум. Жаль, что голова Ариадны несколько потерпела от времени; а потому и нельзя сличить лица ее с лицом женщины остальной группы. Надобно предполагать, что это одно и то же лицо, в различных только моментах жизни. Можно также думать, что это или Церера, или Прозерпина.

Изображение Геркулеса пьяным встречается на немногих памятниках, по свидетельству Винкельмана, Крейцера, Висконти и других археологов. Со стороны изящества, фигура Геркулеса - верх совершенства. В выражении силы и крепости мышц никакое искусство не может сравниться с ваянием.

Какое ж значение этого горельефа? - Миф Вакха - самый многосложный, и сказания о нем чрезвычайно разнообразны. В этом имени слились поверья и Индии, и Египта, и Греции: оттого столько преданий о Вакхе, соответствующих той или другой стране, согласно с религиею и нравами жителей. Рождение этого божества, жизнь и подвиги были предметом ученых изысканий Крейцера, в его Символике, и в особом сочинении «Dionysius», и Ролля в «Recherches sur le culte de Bacchus». Одни, по свидетельству Диодора, признавали одного Вакха, другие трех; Цицерон упоминает о пяти Вакхах. Очевидно, что Греки давали имена своих богов божествам других народов, и свои религиозные понятия смешивали с преданиями иноземными. Заимствуем изъяснение мифа о Вакхе из ученого исследования об Элевзинских таинствах самого владетеля памятника. ^[9]

В этом рассуждении, по сличении и соображении различных мнений, выводится следующее заключение. Древность представляет нам собственно трех Вакхов: Zagreus, Dionysius и Iacchus.

Первый Вакх - сын Юпитера и Прозерпины. Так думает схолиаст Пиндара ^[10], Арриан ^[11] принимает Иакха за сына Юпитера и Прозерпины. Очевидно, он смешивает Иакха с Загревсом, списанным с Озириса. Список близок к подлиннику: формы его грубые, совершенно Египетские. Вакх Загревс, растерзанный Титанами, соответствует Озирису, умерщвленному Тифоном. Этот Вакх присутствовал при таинствах Дионисиаческих, и должен считаться древнейшим из всех проявлений Вакха.

Второй Вакх - сын Юпитера и Семелы, Фивейский, Вакх-завоеватель. Формы его уже более Греческие. Он выражает первоначальную идею Греков об этом божестве, и к первому Вакху не имеет никакого отношения, кроме преемственного последования за ним в мифологическом развитии.

Третий Вакх - Иакх Элевзинских таинств: это символ таинственного слияния почитания Вакха с почитанием Цереры. Ионн принимаёт его за сына второго Вакха и Нимфы Авры. Другие называют его сыном Юпитера и Цереры, или Прозерпины. Этот Иакх являлся в шестой день Элевзинских таинств: Διόνυσος ἔπὶ τῷ μαςῷ, - как говорит Свидас при слове Ἴαϰχος.

Из всего этого видно, что таинства Вакха в глубокой древности смешиваемы и соединяемы были с таинствами Цереры, как соединяются и самые идеи, выражаемые этими божествами. Все три явления Вакха содержат в себе одну основную мысль - мысль о божестве, которое облагодетельствовало род человеческий полезными изобретениями - земледелием и виноделием. К этой мысли принадлежат все аттрибуты Вакха и все сказания. Так, по Диодору Сицилийскому, Вакх сын Юпитера и Цереры: это эмблема дождя и земли. Титаны растерзывают его, т.е. земледельцы (чада земли, Титаны) выдавливают сок из зрелого винограда. Сказания прибавляют, что члены Вакха были положены в кипяток: это означает вскипяченный виноградный сок, для большей его крепости. Разбросанные члены Вакха, возвращение его к жизни и в первобытное состояние заботами Цереры: не ясно ли этим выражается весеннее возрождение винограда из недр земли?

Плутарх видит в мифе Вакха производительную силу природы: от этого божества произошло все, что существует, посредством всемiрного деятеля - огня: отсюда смешение Вакха с Аполлоном. Изменения этого божества означают развитие различных сил и существ вселенной.

Платон, в Кратиле, говорит, что все различные сказания о Вакхе составляют только внешнюю сторону его религиозного почитания, и что в его таинствах скрывается внутренняя, глубокая идея. Полагают, что Вакх олицетворял солнце и видимое его течение по знакам зодиака, был символом плодотворной силы земли, и ему приписывают, как и Церере, изобретение земледелия. Вакх Дионисос носил имя фанис, светлый; а это подает повод к заключению, что и Митра древних Персов, которого Греки смешивали с солнцем, был тот же Вакх.

В отношении художественном горельеф представляет высокое изящество, вкус, необыкновенную отчетливость отделки в частностях, богатство и разнообразие в группах, выразительность каждой фигуры. Вакх юноша, идущий на брак с Ариадной, одного лица с Вакхом таинств; но какая разница в выражении! В одном брызжет сила телесная, свежесть чувства; в другом проглядывает сила духовная. Свита и окружение того и другого выражают те же самые мысли.

Что касается до назначения памятника с таким художественным горельефом, то трудно произнести решительное мнение. Винкельман и вместе с ним другие археологи, упоминая об Альтемпском памятнике, называют его овальною урною, не объясняя, для какого употребления она иссечена. Другие, судя по символическим изображениям, принимают его за саркофаг богатого и знатного сибарита. Но четыре большие львиные головы, высеченные на передней и задней сторонах памятника, заставляют предполагать, что эта овальная урна служила водоемом в храме Вакха. Древние в мифе Вакха представляли всю жизнь человеческую: вот почему этот миф мог быть избран изображением на художественном произведении, назначенном для храма.

Довольно о науке и искусстве: обратимся снова к природе, и взглянем на окрестности из гостиной. Что за очаровательный вид в ясный день! Перед вами, на полдень, плещется в зеленых берегах Иноча, извивающаяся по обширному парку, разливающаяся на огромные бассейны и осеняемая справа густою рощею сосновою. На берегах ее слева церковь, а справа каменные здания фабрики суконной и бумагопрядильной. Теперь в парке через овраг перекинуты два моста, и вы можете прямо пройти из парка в церковь, минуя село. К полезным новостям в Поречье принадлежат часы, поставленные на колокольне. Там, за селом, блещет Москва-река, дружно принявшая в лоно свое игривую Иночу, и с этою добычей спешит опоясать древнюю столицу Русскую, дать посмотреться в струях своих Ивану Великому и теремам златоверхим. Вдали, на окраинах полей, виднеются села с рощами и лесами.

Но вы утомлены впечатлениями природы и искусства; вы перечувствовали наслаждения тысячелетий; много дум мелькнуло в уме вашем: ступайте отдохнуть в парк, освежить себя к новым впечатлениям и думам. Там ничто не развлечет вас, ничто не нарушит вашего углубления в самих себя; там побеседуйте мысленно с близкими вашему сердцу. Мне особенно по душе то место, где, в густой тени душистой липы, слышишь лишь шелест листьев, журчанье Иночи, после борьбы с плотиною пробирающейся по камешкам, и какой-то особенный говор безлюдной природы. Здесь питался я нынче теми же сладостными чувствованиями, какие прежде вкушал; здесь, созерцая благость Божию в прекрасном Божьем мipе, возвышаешься духом, наслаждаешься самодовольством.

Нельзя умолчать еще об одном улучшении Поречья - о новой больнице для крестьян всей волости и о новых приобретениях Флоры. Дом больничный разделен коридором на две половины, мужскую и женскую. Больница устроена на тридцать кроватей, размещенных по роду болезней в нескольких комнатах. Везде чистота, опрятность, довольство. Тут же находится и аптека, снабженная нужнейшими лекарствами. При больнице врач и фельдшер. Я сам видел, как принесен был в больницу двумя сыновьями на руках больной крестьянин, страдавший невыносимыми спазмами: он мучился в беспамятстве, метался по полу. И этому страдальцу немедленно подана помощь; он в моих глазах успокоился, пришел в себя и с горячими слезами молился Богу о здоровье своего барина. А обрадованные его сыновья облегчением страданий отца стояли на коленах безмолвные, скрестив руки и вперив глаза в икону, поставленную в переднем углу. Какой поучительный пример для тех, которым Провидение поручает меньшую братию в назидание и покровительство!

Оранжерея обогащена ботаническими растениями, перевезенными из села «Холм», собранными с огромными пожертвованиями, в продолжение двадцати пяти лет, любителем и знатоком ботаники, незабвенным покойным братом хозяина Поречья, Ф. С. У.

Мир праху твоему, муж почтенный! О тебе сетует твой брат и друг, сетуют и стыдливость, и сестра правосудия, верность, и чистая истина: когда обретут они тебе равного? Для нас утешительно говорить самим себе: ты не совсем умер; твои знания, твои правила сердца, твои чувства живы, как бессмертные. Любезный дух, отлетевший от нас и в обители безсмертия витающий! приникни с высоты, и возрадуйся о своих добродетелях: им друзья твои приносят жертву любви.

И так, новая роскошь для науки в Поречье - единственная оранжерея тропических растений. При нас перевезена была из Холма флора Австралии. Как любопытно видеть представителей растительного царства этой юной части земного шара, где растения, равно как и животные, открывают нам особое устройство! Так, листья некоторых деревьев имеют положение, совершенно противное обыкновенному; у иных ветви расплющены и заменяют листья. Теперь в Поречье вы найдете подлинники исполинских эвкалиптов (eucalyptus calophylla), называемых у поселенцев гуммиевыми деревьями, которые до сих пор знакомы были только по сочинению Броуна, - замий, казуаринов, замечательных длинными, плакучими, нитям подобными ветвями; вы изумитесь огромного роста фиговым деревьям, с удивлением посмотрите на необычайной величины банксии (banksia), мирты (protea), эпакриды (epacris), пышные чернобелы (melaleucae), усеянные алыми цветками, лептоспермы, словно плакучие ивы, благовонные метросидеры (metrosideros), ель араукария, хлебное дерево (pandanus), носящее на ветвях род еловой шишки, выросшей на пальмовом дереве, дикие вишни (exocarpus cupressiformis), шелковые дубы (grevillea venusta). Остановит вас странное растение - травное дерево (kingia australis), на своей родине одиноко возвышающееся среди песчаных равнин, в виде безкорого и почерневшего ствола, с вершины которого ниспадает густой пук длинных листьев, похожих на обыкновенную траву. Свидетельством страсти к науке покойного владетеля ботанической оранжереи могут служить одни камелии: здесь их более пятисот видов!

Таково Поречье в 1846 году. В этой прекрасной обители науки и искусства соединено все, что только может придумать просвещенный ум, изящный вкус: это усадьба богатого литератора. Здесь через два года природа по-прежнему юная, роскошная; село изукрашено, и 29-го Августа, день Иоанна Предтечи, ознаменовало ярмаркою, веселою, но трезвою; замок разбогател новыми сокровищами науки, искусства и словесности; что же стало с нами? Мы по-прежнему питаем в себе чувство ко всему истинному, благому и изящному; оно торжествует над тленностью вещественного мiра; оно вечно юно, от времени и опыта крепнет; оно, как дух, бессмертно. При всех превратностях всего нас окружающего, при всех изменениях собственных наших обстоятельств, мы по-прежнему любим нашего доброго, просвещенного хозяина, мецената-вельможу, по-прежнему душою и сердцем ему преданы; а он награждает нас тем же радушием, тою же приветливостью, тем же гостеприимством, которыми прежде мы у него наслаждались и были очарованы.

 

17 Сентября 1846.

И.Д.

(Москвитянин. 1846. Ч. 5. № 9-10. С. 65 - 80).

 

С.П. Шевырев

ГОРЕЛЬЕФЫ АЛЬТЕМПСКОЙ УРНЫ

 

В 135 верстах от Москвы, в селе Поречье, принадлежащем Графу С.С. Уварову, есть прекрасный приют искусства. Зная его, пожалеешь только о том, что он не ближе к Москве и не доступен всякому любителю художества. Взошед в огромную залу библиотеки, где заботливая рука хозяина приготовила богатую пищу для ума по всем областям знания, словесности и искусства, - подойдите к мраморному бюсту Гомера, и облокотясь на него, взгляните из этого убежища науки на ту светлую залу, которая манит вас вперед тремя большими входами. Свет, льющийся сверху, багряная краска стен, умеряемая белыми под мрамор пилястрами, облики колоссальных мраморов и бюстов, огромно-стройные размеры зодчества - все это вместе сливается в одно изящное впечатление. В память Флоренции зала названа трибуной, но ее можно назвать уголком Ватикана. Даровитый художник Джиларди, в ее архитектурных размерах, как будто хотел напомнить вмале о том, чтό там действует на вас всею силою величия и неистощимого богатства художественного. Всякой раз, когда входите сюда, вас обнимает то чувство успокоения, но не мертвого, а живого, успокоения, которое производить могут только предметы изящные, своею гармониею приводящие в гармонию и вашу душу. Колоссальные статуи Минервы, Цереры, четырех Времен года, произведения резца Фенелли, украшают с четырех сторон эту трибуну. Бюсты Рафаэля и Микель-Анджело стоят на пьедесталах. Другие места приготовлены для Данта, Тасса и Макиавелли. Но главное сокровище этой залы, за чтό она по праву может быть названа уголком Ватикана, есть овальная Альтемпская урна, превосходное произведение Греческого резца.

На пьедестале, служащем ей подножием, вы читаете: Ex aedibus Altempsianis. Romae 1843. Прочтем то, чтό владелец сокровища сам говорит о нем, вспоминая свое странствие по Риму в 1845 году и в нем особенно виллу Альбани, которой одно имя напоминает уже бессмертного Винкельмана.

«В то время как пишу я эти строки, передо мною стоит пленительный трофей моего странствия по Италии, прекрасная овальная урна Альтемпского дворца. Смотря на этот драгоценный памятник Греческого искусства, я убеждаюсь, что Винкельман, упоминающий об нем в своих произведениях, наблюдал его вместе с Кардиналом Альбани; что любопытные барельефы, окружающие урну, предлагали обильный предмет для размышлений обоим великим знатокам искусства, имена которых всегда драгоценны будут для друзей изящной древности. Когда Греческий художник ваял резцом своим это совершенное произведение, думал ли он, что сначала достанется оно в руки одного из тех Римлян, которые слыли у Греков порядочными варварами, а через несколько веков украсит учено-рабочее убежище другого варвара в стране гиперборейской, имя которой даже неизвестно было Грекам. Странный жребий произведений искусства! Переходят из страны в страну, от племени к племени, как эти бегуны у Лукреция, чтό, пустившись однажды в бег, неуклонно передают из рук в руки зажженный пламенник: и здесь-то особенно кстати можно повторить за поэтом: et vitaï lampada tradunt (и передают светильник жизни). В жизнь народа не входят ли обе стихии: искусство и могущество политическое? Не будь одной из них, неполна будет и жизнь общественная, а те народы, которым обе изменили, не принадлежат истории».

Русское спасибо Автору этих строк за то, что он овладел этим сокровищем и перевез его в наше отечество, столько скудное дарами искусства. Много Русских Язонов ездит в южную Европейскую Колхиду прекрасного; но, устилая золотым руном разнообразные пути Италии, как редко привозят они оттуда в замену для нас того мраморного руна, которым она покрыта! Успокоимся от этих грустных дум на той прекрасной овальной урне, которая с своими чудными горельефами стоит перед нами.

Мастерской Греческий резец изваял их кругом, и конечно в такую эпоху искусства, когда оно вполне торжествовало над мрамором и достигло высшей степени выражения. Мы прошли эти горельефы по весьма верному и отчетливому описанию, которое помещено было в Москвитянине 1846 года[12]. Теперь постараемся разгадать художественный и таинственный смысл этого создания.

Содержание произведения взято из цикла сказаний о Вакхе или Диόнисе. Поклонение Диόнису происхождения чувственного, как и вся религия языческой Греции. Диόнис с своею свитою эгипанов, фавнов, вакханок, менад и Силена, бог упоения, само вино в образе человека, веселье чувств, укрепление членов, возбуждение духа, с своими последствиями в крайностях: чувственною веселостью, сладострастием, безумием, буйством, опьянением до потери сил. Диόнис прибыл из Азии в Грецию, конечно вместе с виноградом. Но Греция, восприняв в себя всю чувственную сторону религий древнего Востока, стремилась к тому, чтобы своим художественным духом облагородить и возвысить всю эту плотскую чувственность. Ни в чем это так не видно, как в поклонении Диόнису, который из бога вина становится богом трагедии. В самой истории изображений его видно постепенное возвышение идеи Диόниса. Древнейшие Греки довольствовались тем, что изображали его одним фаллическим гермом. Обычай ставить отдельные головы Диόниса, или даже маски, сохранился навсегда в Греческом искусстве. Отсюда образовался величавый лик древнего Диόниса, с роскошными кудрями, сдержанными повязкою, с цветущими чертами лица, в пышно-богатой женской одежде востока, с рогом вина в руке. Но Пракситель усовершенствовал тип Диόниса: его резцу принадлежит тот светлый образ, в котором юношество и мужество сочетались воедино, где мужеские формы тела смягчены женственною природою самого бога, и в чертах лица блаженное упоение слилось с неясным, неопределенным желанием. В городе Элисе славен был Вакх Праксителя; другой, его же, литой из меди, описан Софистом Каллистратом. В женской одежде является Вакх иногда и в позднейших произведениях искусства.

Предметы, относящиеся к мифологии Вакха, принадлежат к числу любимых предметов, одушевлявших резец древних ваятелей. Процессии менад, пляшущих в безумном упоении, колесниц, запряженных зверями, в которых едут две маски: трагическая и комическая, Силен и Вакх, и покорно идут свирепые звери; исступленные пляски фавнов с вакханками; оргии и вакхические жертвоприношения; торжественный поезд Вакха и Ариадны, и особенно первое свидание с нею после похода Индийского - вот что весьма часто встречается на горельефах древнего резца. Две тому причины: праздники Диόниса, большие и малые, подавали повод к торжественным и шутливым процессиям народа. Искусство же в Греции простирало всегда дружелюбную руку жизни. А самые предметы пластическими формами приходились по мысли ваяния. Шумное упоение обнимало все возрасты человека и оба пола. Младенцы, иногда бескрылые, иногда крылатые в виде амуров, фавны отроки, юноши и мужи, и старец Силен - все покоряется здесь могуществу веселья и вина. Звери свирепые и неукротимые: львы, тигры, барсы, быки, слоны, верблюды, смиряются на этих торжественных шествиях Диόниса. Но вот что достойно внимания и чего, кажется, не заметили до сих пор исследователи искусства. Сам Диόнис, виновник этого упоения и шума, является середи веселых торжеств с важною думою на челе; в чертах его упоенного лица скорее выражается глубокая грусть, нежели безумная радость. Силен всегда представляет противоположность с Вакхом, как грубое опьянение чувств с высоким возбуждением духа, как пьяная веселость с важною, скорее печальною думою. В доказательство взглянем на некоторые горельефы Ватикана, относящиеся к тому же предмету. Они послужат нам средством к объяснению того произведения, которое мы хотим исследовать. Вот вакхическое жертвоприношение ^[13]. Фавны его совершают. Силен, на одном конце рельефа, упился и падает, едва поддерживаемый двумя фавнами и эгипаном. На другом конце, грустный и задумчивый, стои́т сам Вакх, опираясь на плечо Фавна. Дума и печаль склонили его голову. Он отворотился от фавнов, которые варят ему на жертву свинью в котле и обдирают козленка. Вот торжественная процессия Вакха ^[14]: впереди две маски, трагическая и комическая, едут в колеснице, запряженной двумя барсами; пьяного Силена тащат неровно два осла: один упирается, другой рвется вперед; Вакх едет последний, в положении грустном и задумчивом, ведомый двумя бодрыми тиграми. Вот еще поезд Вакха с Ариадною [15] : впереди два Фавна тащат пьяного Силена, который не в силах идти; за ним едет Ариадна, а Вакх, сидя на колене у Семелы, грустно и важно закинул правую руку на голову, увенчанную богатыми кудрями и виноградом. Согласно с этими художественными созданиями и самое имя Вакха, указывающее на его грустный характер. Имя Диόниса объясняют из Санскритского языка посредством Deva nishi: бог благодетельного напитка. Имя же Вакха, Греческое, от βάϰχω, стенаю, плачу, и Вакх значит возбудитель плача. Древнейшее Греческое его имя, Zagreus ^[16] указывает на мрачный его характер, на Диόниса подземного, адского, сына Зевса и Персефоны. Третье имя Иакха употребляемо было при мистериях и указывает на Вакха Элевзинских таинств, в которых важное значение бога было уже совершенно возвышено ^[17] .

Стремление Греческих художников облагородить, возвысить чувственную идею Вакха, едва ли в каком-нибудь другом произведении древнего ваяния выражено так ясно и превосходно, как в тех горельефах, которые украшают Альтемпскую, а теперь Порецкую урну. Содержание их имеет отношение к мифу о Вакхе и Ариадне, но по всему заметно, что художник имел в виду мысль, которая уяснится из самых подробностей горельефа. По обеим сторонам урны представлен Вакх в двух разных видах. Но прежде чем изложить предметы двух главных рельефов, взглянем на боковой рельеф овала, в котором содержится, так сказать, зерно мысли, подробнее развиваемой в двух больши́х.

Фавн держит на плече упившегося ребенка. Внизу, другой ребенок испугался змеи, которая выползла из таинственной корзины (cista mystica) и шипит на него своим жалом. Змея посвящена была Вакху. Иногда встречается и на других рельефах таинственная корзина с выползающею змеею ^[18]. Нередко бывает она несома в руках или на голове. Катулл и Тибулл в описаниях вакхических оргий упоминают об ней, а Валерий Флакк называет корзины полными таинственного страха (plenas tacita formidine cistas). В оргиях и мистериях получили оне таинственное значение, но первоначально указывают на те тростниковые сквозные корзины, в которых топтали виноград и которые до сих пор употребляются на юге. В вине таится змея, которая означала phallus. Группа эта имеет отношение к рождению Вакха[19]. Мальчик упившийся означает радость; мальчик, испуганный змеею, сладострастие и горе. В вине и то и другое. Здесь, можно сказать, зерно мысли, которая далее развита в бόльших размерах. По обеим сторонам две группы: Фавн и Вакханка; слева выражают они упоение страсти, напоминая стихи Батюшкова:

 

Я за ней... она бежала

Легче серны молодой;

Я настиг; она упала -

И тимпан под головой.

 

Фавн, в порыве желания, простирает руки к вакханке; на ней пояс, завязанный узлом. Еще миг - и она будет в его объятиях. Но под ногою Фавна другая корзина, откуда выползла змея, готовая ужалить его в подошву. Опять та же мысль: в вине страсть, а в страсти жало. Справа, Вакханка, без узла на поясе, и другой Фавн выражают чувство грустного упоения. Они не стремятся друг к другу, а расходятся. На груди Фавна перевязь из виноградных ветвей и трагических масок, весьма разнообразных. В выражении лиц, в положении их, видно упоение трагическое, упоение поэтической скорби. Внизу брошена козлиная голова, а на жертвеннике бычачья.

Здесь уже очевиднее и подробнее развито зерно мысли; но в двух главных группах урны, к которым переходим теперь, она достигает полного осуществления. С той стороны, где Фавн и Вакханка выражают негу сладострастия, изображено свидание Вакха с Ариадною.

При взгляде на этот рельеф, невольно вспомнишь стихи Катулла, которыми описано изображение ковра, постланного на ложе Пелея и Фетиды.

 

At parte ex alia florens volitabat Jacchus,

Cum Thiaso Satyrorum et Nysigenis Silenis,

Те quaerens, Ariadna, tuoque incensus amore...

 

Но прочтем их лучше в переводе Н.В. Берга:

 

                 С другой же стороны, украшенный плющом,

Бежал цветущий Вакх с пылающим лицом,

Поспешно устремясь во след за Ариадной;

За Бахусом неслись толпою кровожадной

Силены пьяные, вакханствуя, крича,

И тирсы длинные закинув на плеча.

Одни, обвив себя плющом или цветами

И опоясавшись шипящими змеями,

Терзали буйвола на мелкие куски;

Другие, в тесные собравшися кружки,

Справляли оргии обычаем законным,

Необъяснимые сердцам непосвящённым,

И проносились там с кошницами в руках;

Иные ж, с важною улыбкой на устах,

Взяв рог, или тимпан, или тарелки в руки,

Пускали резкие, пронзительные звуки;

И, занесенная Фригийцами сюда,

Там флейта звонкая свистела иногда.

Ковер, унизанный фигурами такими,

Подушку обнимал, повиснувши своими

Концами до земли...

 

Вот Вакх, увенчанный виноградом, торжественно возвращается из Индии, с тирсом в руке, сам полуобнаженный. Катуллов эпитет: florens, здесь олицетворен резцом: жизнью блещут все члены его тела. Он облокотился рукой на Фавна, который склоняет его к неге. Особенно выразительно лицо этого Фавна: сама жизнь, через резец, очевидно вошла в этот мрамор. Амур указывает Вакху на лежащую Ариадну. Пламенник зажжен, огонь горит и поджигает крылья Амуру. Сатир около женщины, и лицом и всем телом, изображает одну низкую чувственность. Но на верху, над Ариадною в высоком упоении, уже не чувственном, сидит Гименей, держась рукою за таинственное миртовое дерево. Чистое наслаждение брака облекает его каким-то светлым торжеством. Тело его прекрасно и целомудренно. Ариадна полузакрыта. Ее положение сходно с известною статуею в Ватикане. Лицо ее, к сожалению не сохранившееся, облечено покровом, в знак стыдливости, но маленькой Фавн его приподнял. Вакх стоит, задумчив и важен ^[20]. Все кругом его раздражает его чувства, но он выше того. По другую его сторону еще стоят два Фавна, из которых один с перевязью из роз. У спутника же его лежит поднятая на голове трагическая маска. Внизу живая чудная группа: Сатир занозил ногу, а Фавн вынимает у него занозу. Кажется, резец достиг здесь крайних пределов совершенства. Сатир стиснул зубы от боли и сделал гримасу как живой. Из-под камня, на котором он присел, выглядывает комическая маска, а возле нее видна свирель. Между этой маской внизу, и той трагической, которая сверху на голове Фавна, есть заметное соответствие. Этот предмет нравился древним. В Ватикане встречаем отдельную группу: Сатира, который вынимает занозу из ноги Фавна[21]. Группа на урне, если бы вынуть ее из рельефа, могла бы одна быть счастливым произведением резца, а она только прекрасная часть в многосложном целом. Горельеф с этой стороны заключается Вакханкой и Силеном. Одежды Вакханки развеваются по ветру. Это лучшая статуя рельефа по драпировке. Смотря на нее, припоминаешь стихи Батюшкова:

 

                          Эвры волосы взвевали,

Перевитые плющом;

Нагло ризы поднимали

И свивали их клубком.

 

За нею Силен идет бодро, с тирсом в руке. Между Сатиром, стоящим около Ариадны, и занозившим ногу, есть также очевидное соответствие. В наслаждении - заноза, грусть, а в грусти начало Трагедии. Вот почему Вакх, бог вина, бог чувственного упоения, становится и богом высокого трагического искусства.

И вот он таков, на другой стороне овальной урны. Здесь он облечен уже в таинственные одежды иерофанта и препоясан. Его пеплос покрыт барсовой кожей. На голове венок из винограда и мирта. Лицо и одежды напоминают музу Мельпомену в Ватиканской зале Муз. Фавн и Силен, первый с свирелью, а второй с тимпаном, идут за ним. Важны и печальны их лица. Вакх отворотился от полуобнаженной женщины, которая простерта на полу и лицом выражает чувственность. Барс лапою сдирает одежду с ее колена. Но Вакх торжественно движется вперед с своим увенчанным тирсом, а сосуд с вином обращает на женщину. Возле него, по левую сторону, им как будто не замеченный, лежит на горе пьяный Геркулес. Чудная фигура! Он упал на львиную кожу; булава выпала, а вместо ее в руке пряжа с тремя узлами. Фавн и два Сатира окружают его с чувством изумления и грусти. Маленькой Фавн показывает на пряжу, а другой пьет из меха, предлагаемого ему Фавном постарше. Далее Фавн с флейтою и Вакханка с лирою заключают группу: это самые слабейшие фигуры, принесенные в жертву художником повороту овала. Внизу козлиная голова на жертвеннике - символ трагедии. Фигура Вакханки сходится с фигурою Силена, который с той стороны замыкает шествие. Кругом группы Геркулеса миртовые деревья.

По случаю этого пьяного Геркулеса, Винкельман упоминает об Альтемпской урне в одном из своих сочинений ^[22]. Миртовые деревья, несколько раз встречающиеся на этом памятнике искусства, имеют отношение к мистериям. Из Аристофана видно, что сии последние совершались в миртовых рощах ^[23].

Сила чувственная, изображаемая здесь Геркулесом, отяжелела от вина и побеждена им; но сила духа, сила художественная, в лице Вакха, восторжествовала над чувственностью, над вином и следствиями упоения, и вылив чашу на предмет своей неги, торжественным шагом двинулась вперед. Здесь на этом рельефе все, относящееся к Вакху, исполнено высокой грусти и важности. Остатки оргии пьяной все отнесены к Геркулесу.

В такой величавой полноте предстает нам здесь та же самая мысль, которую сначала приметили мы в одном малом зародыше. В вине зерно неги, в неге жало змеи, зародыш грусти, в грусти начало трагедии. Многие символы барельефа указывают на то, что художник имел здесь в виду это искусство, как высокое произведение Греческих вакханалий.

Создания древней живописи и скульптуры всегда скрывают в себе глубокий, таинственный смысл. Надобно уметь его разгадывать. Картины Геркуланума и Помпеи, украшающие студии Неаполя, всем своим содержанием доказывают это ясно.

Глубокий смысл этого художественного создания, указывая на значение того, почему Греческая трагедия произошла от Вакха, дает намек и на новое, незамеченное до сих пор отношение между жизнию Греческою и драмою. Кто, кажется, более Греков, смотрел на жизнь, как на одну чувственную оргию, как на светлую вакханалию, как на одно бессменное пиршество и наслаждение? А между тем, какой же народ из этой жизни в ту самую минуту, когда, казалось, она достигала полного расцвета, вынес в мiр искусства самую тяжелую думу, самую высокую скорбь? Не легкомысленна была забава язычника Грека, не поверхностно и шутливо предавался он торжествам своего Диόниоа. Трагедию любил он созерцать середи своих буйных оргий, ту трагедию, которую сам же вынес из своей праздничной жизни, как высший цвет своего искусства. Возвышенная скорбь - горькой плод его жизни - уступила потом уже место отчаянному хохоту Аристофана, который был поэтическим эхом предсмертных стонов умиравшей Греции.

С этою мыслию если взглянешь на Вакха, как изображается он на рельефах Греческих ваятелей, то поймешь, почему он всегда так грустен, важен и задумчив середи пьяных Силенов, буйных Фавнов, неистовых Менад, поймешь таинственное значение его имени, как бога плача и стенания, и разгадаешь, почему в честь его посвятили Греки тот высший плод, которым заключилось развитие их Поэзии, свою многодумную Трагедию ^[24].

(Москвитянин. 1849. Ч. 1. № 1. Отд. III. Науки и художества. С. 1 – 12).

 

 

ПИСЬМО ИЗ ПОРЕЧЬЯ

к редактору «Москвитянина»

 

О селе Поречье было много говорено, много писано и печатано; я не беру на себя описывать его со всеми подробностями. Ограничусь только передачею впечатлений, которые остались у меня от прежних и новейших украшений этого, столь щедро от природы и искусства наделенного места, и о нескольких новых предположениях Порецкого помещика, как бы украсить еще его уединенное жилище. Во-первых, - всегда приводит меня в восхищение главный дом, где Русский простор, Английский комфорт и Италианская архитектура в ее заманчивой, красивой простоте соединились так дружелюбно в одно стройное, изящное целое. О внутренности дома не буду здесь говорить: вы ее подробно знаете. Герб новых графов Уваровых и герб погасшего рода графов Разумовских судьба сочетала вместе. Фамильные воспоминания, к сожалению, слишком редки у нас, и потому приятно находить их следы в уединенном жилище просвещенного вельможи. Тут найдете современные портреты, во весь рост, Льва Кириловича Нарышкина, брата Царицы Натальи Кириловны, и деда графини Екатерины Ивановны Разумовской; тут же хранится редкий портрет графа Алексея Кириловича Разумовского, которому эта фамилия обязана своим возвышением, подлинный портрет Гетмана Кирилы Григорьевича Разумовского, отлично писанный славным живописцем Токе, и прекрасно гравированный Шмидтом, портрет их матери в ее национальном скромном убранстве...

Не ожидайте от меня описаний всех художественных драгоценностей, хранящихся в Поречье; эго требовало бы продолжительных наблюдений, а в немногие дни, проведенные мною здесь, я не нашел времени взять пера в руки.

Кстати скажу вам с особым удовольствием о намерении графа Сергия Семеновича соединить в одной из зал Порецкого дома портреты, писанные масляными красками, славных ученых и поэтов, с которыми он находился в близких сношениях. С особенным удовольствием увидел я здесь портрет Гёте, писанный не задолго до его кончины, портрет Германа, последнего из знаменитых эллинистов Германии, который скончался в прошлом году. Из Парижа ожидается портрет известного ориенталиста Сильвестра де Саси, по указаниям и планам которого было учреждено преподавание восточных языков в наших университетах. Кажется, что изображение знаменитого Гумбольдта, одного из старейших приятелей Порецкого владельца, будет в скором времени присоединено также к прочим портретам. Но особенно восхитил меня портрет Жуковского, писанный покойным Кипренским в 1818 году. Даровитый наш А.П. Брюллов, будучи в июле месяце сего года в Поречье, не мог оторваться от этой замечательной картины, - одного из лучших произведений живописца, столь рано похищенного у нас смертию. Наш славный поэт изображен в то время его жизни, когда, покидая поэтическое поприще, он начинал другое, требовавшее по своей важности, чтоб в нем поэт сосредоточил все мысли и весь дух свой. Когда Кипренский писал этот портрет, Жуковский издал уже столько славных своих произведений, которыми он стал любезен всем соотечественникам, и неизгладим в памяти благодарной ему России! Граф намерен просить знаменитого Иордана, который нынешним летом также ожидался в Поречье, выгравировать это прекрасное произведение Русской кисти. Портрет Кипренского, превосходный по исполнению, как будто заключает художественную часть жизни Жуковского. Он напоминает мне невольно прекрасную мысль, которую нынешним летом начертал граф Сергий Семенович, - мысль о памятнике Жуковскому. А.И. Брюллов, будучи здесь, составил из этой мысли очаровательный проэкт памятника, и когда вы узнаете, что этот памятник Жуковскому производится уже в Москве у Г. Кампиони под наблюдением А.А. Мартынова, с тем, чтобы будущей весной он был воздвигнут на прекраснейшем месте Порецкого парка, то конечно вместе с многими поблагодарите искренно и Порецкого помещика, и художников, олицетворяющих столь превосходную мысль, к утешению многочисленных почитателей Жуковского, имя которого несомненно принадлежит всему отечеству. Я остаюсь в полной надежде, что помещик Порецкий простит мне нескромность в обнародовании этого известия, приняв в уважение, что это происходит от избытка душевного восхищения и от желания разделить это чувство с многочисленными почитателями незабвенного нашего Жуковского.

Если, говоря о поэзии и художестве, я решаюсь пройти молчанием Порецкий музеум, обогащаемый беспрерывно новыми приобретениями; то как умолчать о чудном саркофаге, названном Винкельманом овальной урной, который несколько столетий украшал в Риме палаццо Альтемпс. В художественном отношении ничто, кроме сокровищ Рима, Флоренции и Мюнхена, не может сравниться с изяществом этого памятника лучшей эпохи Греческого искусства; а если к сему присоединить, что он представляет единственное, может быть, указание на тайные обряды вакхического поклонения древней Греции, то не трудно постигнуть, какое важное значение приобретает этот памятник в глазах изъяснителей классической древности в сокровеннейших ее преданиях! Но об этом памятнике легко написать книгу. Это чудное создание искусства Греков окружено произведениями новой скульптуры: тут две колоссальные мраморные фигуры Финелли, две приятные группы Кановы, четыре большие фигуры известного Бартолини, и наконец шесть прекрасных полуколоссальных бюстов флорентийского скульптора Санторелли, представляющих Данта, Макиавелли, Микель-Анжело, Рафаеля, Тасса и Ариоста. Легко нам постигнуть чувство, с каким смотришь на такие драгоценности в скромном углу Можайского уезда. Недоставало произведений Русского резца в Порецкой трибуне; но вот уже даровитый наш ваятель Н.А. Рамазанов, по приглашению графа, занимается исполнением колоссальных барельефов, которыми довершится украшение Порецкого музеума.

Трудно расстаться со всем этим изяществом. Скажу вам несколько слов о библиотеке, приведенной в этом году в совершенный порядок; здесь в лучших изданиях собрано все то, что произвела мысль человеческая совершеннейшего в древнем и новом мiре. Здесь произведения Типографии, начиная с первых изданий в XV столетии до нашего времени. Особенно замечательны превосходные экземпляры первых изданий авторов, например первое издание Гомера, напечатанное в 1488 году (editio princeps), равное важностию рукописи, и множество подобных редкостей типографических. Эта библиотека начата была графом Сергием Семеновичем с самых молодых его лет, почти с детства, и, возрастая постепенно, составила мало-помалу отличное и обширное книгохранилище в 25 тысяч томов. Собрание гравюр, одно из первых в России, которому граф положил основание еще в первой молодости, служив в Венской миссии, приведется также скоро в порядок. Собрание ботанических растений, которому служит главным украшением отличное собрание растений покойного Феодора Семеновича Уварова, одного из лучших в России знатоков ботаники и садоводства, венчает красоты Поречья. Число иноземных растений простирается, как говорят, до несколька тысяч. Желательно бы было, чтоб знаток взглянул на ботанические сокровища и описал их.

Очаровательный парк обнимает роскошный приют искусства. Мне давно не случалось видеть такого обилия разнородных дерев, такого богатого собрания цветов всякого рода, - и все это оживлено зеркалами обильных вод, извивающихся то в чаще лесов, то по коврам луговой зелени. Порецкий парк растет и развивается не по годам, а будто по дням и часам. В течение лета предпринято множество новых украшений, и между прочим положено начать будущей весной по рисунку и совету А.П. Брюллова, перестройку павильона, вблизи того места, где сооружается памятник Жуковскому. Но я спешу окончить мое вам донесение. Видавшим Поречье (а число их ежегодно возрастает), приятно будет, надеюсь, вспомнить об нем и узнать, как оно украшается; в невидавших его желал бы возбудить охоту к недалекой поездке, за которую наградят их наслаждения изящным, испытанные мною. И не мог не разделить их с другими. Дележ во всем изящном тем выгоден, что только умножает богатство наших собственных наслаждений.

 

ЛЮБИТЕЛЬ ИЗЯЩНОГО.

 

(Москвитянин. 1852. № 19. С. 187 - 190).

УКАЗАТЕЛЬ ПОРЕЦКОГО МУЗЕУМА ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ

(Москва: В Типографии В. Готье. 1853. 25 с.)

 

К ПОСЕТИТЕЛЮ МУЗЕУМА

 

Цель предлагаемого «указателя» состоит в том, чтобы с помощию оного любознательный посетитель мог обозреть, в более или менее систематическом порядке, замечательные предметы, помещенные в нижнем и в верхнем этажах Порецкого музеума, и с этою целию в «указателе» не исчисляются все предметы, а поименовываются только важнейшие.

 

НИЖНИЙ ЭТАЖ

 

План Порецкого дома принадлежит архитектору Джелярди, по мысли коего произведен он с некоторыми изменениями. Дом составляет длинный прямоугольник в чистом Италиянском вкусе и украшается с обеих сторон восемью колоссальными колоннами Ионического ордена. Подъезд, с двумя гипсовыми обликами Фарнезского Геркулеса и Флоры по сторонам, ведет к главной лестнице, украшенной 17-ью мраморными фигурами и двумя мраморными же барельефами Италиянской работы. Вход в нижний этаж открывается, по левой стороне от главной лестницы, комнатою, в которой находится несколько портретов; оттуда - в большую залу, где можно заметить две мраморные фигуры Италиянской работы; из этой комнаты слева открывается выход чрез боковой балкон прямо в сад, а направо ведет дверь в бильярдную; стены ее украшены также фамильными портретами.

На левой стороне бильярдной находится комната, служащая обыкновенно столовою. В ней замечательны: портрет ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, писанный г. Кригером; портрет Императора ПЕТРА I, составляющий драгоценное воспоминание о драгоценном подлиннике, представленном ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ Графами Уваровыми. Следующие слова содержат в себе надпись на бронзовой доске, находящейся под портретом: «Подлинник написан был в пребывание ПЕТРА I в Париже. По случаю внезапного отъезда Императора, Он собственною рукою вырезал голову, которая более была кончена, и пожаловал оную супруге своей Екатерине I; по кончине Ея, сей портрет перешел, по завещанию, к Императрице Елисавете Петровне и Ею был пожалован Графу Алексею Григорьевичу Разумовскому; по кончине же последнего из Разумовских, сей портрет поступил во владение Графов Уваровых и 9-го Февраля 1851 года ими был поднесен ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ НИКОЛАЮ ПАВЛОВИЧУ». Рядом с Петром I, видим портрет Императрицы Елисаветы Петровны, от щедрот коей родоначальник фамилии Разумовских получил в дар село Поречье. Здесь же другая картина, изображающая Елисавету, в мужском парадном воинском наряде на коне; впереди, обращенный лицем к Императрице, предшествует араб скороход, с булавою в руке. - На другой стороне стены находятся: портрет Гёте, писанный с натуры Ягеманном, в 1816 году; портрет славного еллиниста Годфрида Германа, писанный с натуры известным художником Фогелем, в 1842 г.; наконец портрет Жуковского, писанный в 1818-м или 1819 годах - Кипренским. Сверх сего, на противоположной стороне, видим 6 оригинальных рисунков следующих мастеров: а) рисунок Рафаэля Санцио, представляющий торжество Вакха и Ариядны, и с давних лет известный всем любителям изящного; b) рисунок Гверчино, изображает посещение Св. Елисаветою Спасителя и Богоматери; с) рисунок Pietro-Testa, - снятие Спасителя со креста; d) рисунок Рубенса - с разными эскизами фигуры Сусанны; е) рисунок, пером, известного французского художника Ляфажа, и f) рисунок Роберта.

На правой стороне бильярдной открывается большая гостиная, имеющая центральный выход на главный балкон, украшенный двумя превосходными мраморными фигурами Центавров, носящих название Фуринских. В этой гостиной достойны замечания: отличный вид Венеции - Каналетти; несколько копий с картин Анжелики Кауфман, и других художников. На боковых же стенах замечательны четыре превосходные вида: Афин, Рима, Иерусалима и Константинополя; кроме того, эту комнату украшают три мраморные фигуры: группа Вакха и Ариядны и две танцующие Нимфы, произведения из школы Кановы.

Пройдя большую гостиную, следует коридор, в котором находится боковая лестница в верхний этаж дома; из коридора дверь ведет в пред-кабинетную комнату, или малую гостиную, в жилище, собственно, Порецкого помещика. В этой комнате должно, между прочим, заметить: портрет, во весь рост, Императрицы Елисаветы Алексеевны, писанный Английским художником Дау; два пейзажа Локателли; четыре вида Дерпта, две картины Академика Якоби, исполненные посредством галванопластики, деревянную раму, привезенную из Венеции и составляющую превосходнейший образец резного искусства.

В самом кабинете, видим несколько отличных оттисков лучших произведений гравировального искусства, как то: эстамп Мюллера, представляющий Рафаэлеву Мадонну, находящуюся в Дрезденской галлерее; портрет Графа Гаркура, работы Массона; св. Женевьеву от резца Балешу́, и еще несколько оттисков avant la lettre; мраморный бюст - Франклина, работы известного скульптора Гудона.

В сей комнате, равно и в двух следующих, находится множество предметов художественных, принадлежащих к воспоминаниям о прошлом в жизни Порецкого помещика, и потому имеющих высокую ценность лишь в кругу приближенных, хотя многие из сих предметов являют и в художественном отношении несомненную ценность.

В заключение, если к сему краткому указанию, только на более значительные предметы, находящиеся в нижнем этаже, прибавим и те предметы о коих здесь вовсе не упоминается, а равно обстановку и размещение предметов вообще и самое расположение всего нижнего этажа, его связь с верхним и соединение с боковыми флигелями, и т.д., - то увидим, что и в этом этаже, подобно верхнему, господствует во всем строго обдуманный комфорт, который, без сомнения, может удовлетворить и самому утонченному вкусу, особенно, если взглянем на опоясанный рекою парк, окружающий Порецкие здания, на обширный ботанический сад, наконец на самую природу, так счастливо здесь сроднившуюся с искусством.

Не увлекаясь подобными указаниями, перейдем в верхний этаж Порецкого дома.

 

ВЕРХНИЙ ЭТАЖ

 

Возвращаясь к главной лестнице, входим в верхний этаж дома.

Сверх прежнего указания о мраморных фигурах и барельефах, украшающих эту лестницу, следует прибавить, что здесь, как и во всех других частях, господствует чистый италиянский вкус; самая лестница, идущая после первого своего уступа, на два всхода, украшена снизу доверху, как сказано, мраморными произведениями скульптуры.

Первая комната на правой стороне лестницы обставлена шкафами, наполненными книгами; с нею граничит другая, равно посвященная библиотеке. Далее вступаем в главную залу, разделенную посредством арок на две части, из которых первая освещается, кроме боковых окон, огромным стеклянным куполом; эта величественная часть залы, украшаясь 9-ью мраморными бюстами, посвящена также библиотеке и заключает, в своих огромных шкафах, богатое собрание типографского искусства. Между арками, разделяющими залу на две части, мы видим две большие египетские Кариатиды из бардильского мрамора и посреди их - Венеру Медичейскую, в величину подлинника, которая в прошедшем столетии произведена искусным итальянским скульптором. Тут же между арками помещены на стене две бронзовые доски, из коих на одной усматриваем: Географическое определение села Поречья, составленное Академиком Д. Перевощиковым 1846 года, Августа 27 дня; - а на другой видим наклонение магнитной стрелки в селе Поречье, бывшее 1848 года, Августа 27 дня, и определенное Ректором Казанского Университета И. Симоновым.

Входя во вторую часть залы, посвященную музею мраморов, невольно останавливаемся при виде гармонической, так сказать, обстановки всего, на что ни бросим взгляд: пурпуровый цвет стен, белизна мраморов, форма музея, свод, круглый стеклянный купол, самое освещение, тропические растения, помещенным в арках - все это вместе, сильно действуя на воображение, как бы препятствует сосредоточить внимание наше исключительно на одном предмете.

Музей мраморов, образуя своими стенами двенадцатистороннюю фигуру, освещается круглым стеклянным куполом, находящимся в центре свода великолепной залы. Здесь прежде всего бросается на вид превосходный памятник древнего искусства, названный Винкельманом urna ovale d’Altemps; ибо он украшал в его время палаццо Альтемс в Риме. Не входя в разбор художественных достоинств этого, может быть, единственного памятника, довольно указать, что, по всей вероятности, он украшал в храме Цереры убежище, в котором передавались немногим тайные значения мистерии: единство Бога, торжествующее в кругу избранных, над грубым многобожием черни. Этот памятник, вывезенный в 1843 году из Италии, был в то же время предметом домогательств французского и прусского Правительств.

Подробное описание сего памятника потребовало бы многих изысканий, и потому не может входить в состав сего указателя, имеющего цель ознакомить поверхностно и кратко.

Кроме сего памятника, музей украшается следующими произведениями итальянского искусства: при самом входе мы видим колоссальную фигуру Цереры, держащую на руке молодого Язона, - труд известного римского художника Финелли. На противоположной стороне находится колоссальное произведение, того же художника, - Минерва, одушевляющая создание Прометея. У двух боковых стен помещены две группы Нимф, - работы того же скульптора Финелли, недавно умершего; здесь видим между нимфами на одной группе герб Разумовских, и на другой герб Уваровых. В углах поставлены мраморные Нимфы, во весь рост, каждая из них держит в руке бронзовую люстру, - произведения сии известного скульптора Бартолини. Тут же находятся две превосходные копии Аполина и Венеры. Кроме сказанного, музей украшается бюстами: Антиноя, Ахилла, коего подлинник находится в ИМПЕРАТОРСКОМ Эрмитаже, Ариядиы, Аякса, Гомера и Вакханки. В заключение назовем шесть огромных бюстов, которые были заказаны в Риме отличному скульптору Сантарелли - для украшения сей галлереи; бюсты представляют: Макиавеля, Данта, Рафаэля Санцио, Микель-Анджело, Ариосто и Тассо.

Таким образом и из сего беглого наименования предметов можно обозреть в этом музее мраморов все эпохи италиянского художества.

Выходя из музея, вступаем в комнату, преимущественно посвященную собранию бронзовых фигур разных школ и времени. Здесь мы находим превосходнейшие произведения славного Иоанна ди Болония; тут же заслуживают особое внимание: оригинальная голова Сатира - работы Микель- Анджело, вылитая из бронзы, смешанной с серебром; древняя лампа мистического смысла, подаренная известным министром, принцем Кауниц, известному италиянскому антикварию Занетти. Это оригинальное произведение, которое хранилось в его фамилии до 1843 года, подробно гравировано в собрании, называемом: «Музеум Занетти». Тут же замечаем небольшую античную мраморную фигуру Юноны. Две большие вазы Восточного порфира.

Глаз знатока, или просто любителя, конечно, с восхищением обратится на все драгоценности сего собрания; мы же, не приступая к полному каталогу всего, здесь находящегося, ограничимся беглым указанием на важнейшие предметы.

Общий столетний предрассудок заключал все художественные подвиги древней Этрурии в неподражаемом умений употреблять глину на произведения ваз, носящих имя этрурийских. Весьма недавно сделано открытие, что жители древней Этрурии не менее мастерски употребляли чугун и бронзу. В подтверждение сказанного, мы видим в Порецком музеуме превосходную большую бронзовую вазу и несколько других образцев искусства Этрурийцев в этом роде. Эти, столь замечательные предметы, доныне весьма редкие и даже мало известные в Европе, открыты в 1843 году в развалинах Вулчи, древнего города Этрурии. В этом же отделении заслуживают особое внимание: небольшая ваза из слоновой кости, Венециянской работы, изумительной тонкости; - несколько образцев древнего Венециянского искусства окрашивания стекол. В этих же шкафах помещено значительное количество бронзы древней и новой италиянской школы.

Не приступая к подробностям, мы уверены, что каждый любитель художества найдет и здесь обильную пищу для своего любопытства.

В средине этой комнаты видим огромную из малахита вазу, Медичейской формы, на подножии тоже малахитовом. Высота вазы и подножия составляют 7 ½ футов.

Превосходство этой малахитовой вазы состоит в том, что она составлена из истощенного ныне, так называемого, Турчаниновского рудника, и отличается в глазах знатока чисто зеленым, почти прозрачным цветом.

Из сей комнаты, вступая в кабинет, не менее обильный художественными произведениями, невольным образом укажешь на живописный вид природы с небольшого балкона: большая половина горизонта, окаймленная рощами, представляется отсюда во всей своей красоте; тут смотрим сверху на сад в италиянском вкусе с его аллеями, клумбами, бюстами и вазами; далее, за раскинувшимся лугом, любуемся рекою, живописно извивающеюся синею лентою в парке, пересекаемом аллеями; отсюда видим заросший деревьями остров, образованный рекою; за ним - здания фабрик; на противоположной стороне возвышается церковь и строения села Поречья.

Не выходя подобными указаниями из определенных размеров указателя, обращаемся к сказанному кабинету, заслуживающему самое полное внимание.

Кабинет этот украшен собранием эстампов, в числе коих первое место принадлежит гравюрам Вольнато и Моргена с ватиканских картин Рафаэля. Заметим, что в Риме между любителями эстампов и торгующими оными, принято, что с этих эстампов, Вольнато и Моргена, не осталось оттисков avant la lettre, между тем как сии оттиски, превосходно сохранившиеся украшают стены Порецкого кабинета. К ним присоединяется несколько отборных отличных произведений лучших граверов, в главе коих оттиск avant la lettre - известного эстампа Рафаэля Моргена - Тайной Вечери. Посреди сих произведений видим гравюру нашего Иордана, из которой каждый может убедиться, сличив «Преображение» с прочими знаменитыми эстампами, что и оно, к общему нашему утешению, не уступает нисколько своим художественным достоинством ни одному из сих произведений гравирования.

Сверх сего, этот кабинет украшен шкафами, содержащими в отборнейших экземплярах первейшие произведения типографий, начиная с первого издания Илиады и Одиссеи, напечатанного во Флоренции 1488 года, и которое доселе почитается неподражаемым. Мы не входим в подробное описание этого драгоценного собрания, едва ли не всех классических авторов, и притом, что всего важнее, в первых их изданиях, и, к общему удивлению, превышающих своею правильностию и точностию и, даже самым качеством бумаги, новейшие произведения типографии. Потом, в сем кабинете заслуживают внимание: две огромные фарфоровые вазы, пожалованные владетелю Поречья ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ в 1843 году, 31 Декабря. Мозаическое изображение Спасителя - работы художников, коим поручено было украсить церковь св. Петра в Риме и которое долго хранилось в палаццо Боргезе. Шесть бронзовых фигур великих мужей Италии, вылитых в Мюнхене незабвенным скульптором Шванталером. Древняя бронзовая голова Юпитера и несколько других художественных произведший Италии. Наконец следует обратить внимание на отличный мраморный бюст Графа Кирилла Григорьевича Разумовского, произведенный в средине прошедшего столетия известным французским художником Пигаль.

Переходя опять через комнату бронзовых произведений, вступаем в большой пятиоконный зал, наполненный портретами фамилии Разумовских и фамилии Уваровых. Конечно, главное достоинство сего собрания может только являться в семейственном чувстве; однако же и тут мы находим несколько картин, достойных обзора всякого любителя художеств. Так например, нельзя не обратить внимание на своевременный портрет, во весь рост, боярина Льва Кирилловича Нарышкина, внука коего вступила в брак с Графом Кириллом Григорьевичем Разумовским. Возле портрета Льва Кирилловича известный портрет Графа Кирилла Григорьевича Разумовского, писанный славным французским живописцем Токке 1758 года и превосходно гравированный Шмидтом в 1762 году. Нельзя не удивиться живому и блистательному колориту сей картины, около века уже написанной. С другой стороны мы видим портрет Графа Алексея Григорьевича, родоначальника своей фамилии, ныне угасшей, и основателя благосостояния оной.

Из сей фамильной залы переходим чрез комнату, ведущую в нижний этаж, в отделения, посвященные посетителям Поречья, где тоже замечаем несколько художественных произведений, в числе коих укажем на амура, от резца Фальконетта. - Здесь должно признаться, что произведения скульптуры вообще рассеяны с особым вкусом по всем частям Порецкого дома и около него.

Не будем повторять, что весь ряд этих комнат убран с равным вкусом и являет везде желаемый комфорт.

Оканчивая наше обозрение сим кратким указанием только на более значительные предметы Порецкого замка, присоединим к тому: небольшое собрание эстампов и замечательную коллекцию оригинальных картин. В заключение прибавим ко всем вышепоименованным предметам, на коих видна печать руки человеческой, и известный ботанический сад, покойного Федора Семеновича Уварова, в соединении с собственно Порецким ботаническим садом, заключающим до 50 тысяч отборных видов растений.

Небольшое, но замечательное собрание картин, писанных масляными красками, будет в непродолжительном времени причислено к Порецкому музеуму.

Подготовка текстов и публикация М.А. Бирюковой.