Август 1964-го
Сергей Багров (слева) и Николай Рубцов. На окраине села Никольского, рядом с речкой Толшмой. Читаем Тютчева. Август 1964-го.
Как правило, приезжая к Рубцову, я всегда ночевал у него на сарае, где было сумрачно и просторно, шуршало сено под головой и пахло подкошенными цветами. Сколько ночей я провёл на сарае? Шесть или семь. А может, и больше. Николай бы и сам с удовольствием спал на сарае, однако был связан с семьёй. Правда, домой возвращаться он не спешил. Уходил от меня только ночью. Долго лежал, глядя сквозь сумерки на высокие связи стропил. Разговаривал. Думал. Курил.
Сюда, на сарай, не помню такого вечера, чтобы кто-нибудь к нам не взбирался. Приходили обычно ребята-отпускники, те, кто когда-то учились с Рубцовым в школе. Были и местные, жившие здесь постоянно. Всем хотелось послушать Рубцова, да и самим вступить в разговор, который тем, пожалуй, и был интересен, что мог идти обо всём. Кое-кто из ребят был готов причислить себя к легиону поэтов, и потому приносил с собой записную книжку или тетрадку, куда были выписаны стихи. Каждому льстило узнать личное мнение Николая. Наш сарай превращался в читальный зал. Слышались строфы стихов, нервные выкрики, резкие споры. Анархии не было никогда: Рубцов после каждого, кто читал, приводил на память стихи поэтов минувшего века, и этим самым давал нам возможность сопоставить поэзию Пушкина, Тютчева, Лермонтова и Фета с теми стихами, которые здесь выносились на суд. Преимущество классиков было наглядным, и спор моментально ослабевал. Расходились ребята всегда неохотно, словно здесь, на сарае ещё продолжался удавшийся вечер, а там, куда им предстояло уйти - однообразная скучная ночь, после которой – такое же скучное утро.
Тот летний вечер, когда Николай привёл меня на заваленный сеном прохладный сарай, я запомнил лучше других потому, что шумела гроза. Мы лежали с Рубцовым на одеялах. К нам, несмотря на молнии, ливень и гром, скрипя ступеньками лестницы, поднялся сначала тот самый желтоволосый механизатор, у которого мы брали днём интервью. А потом, тоже весь мокрый, в прилипшей, как блин, к голове детской кепке веселолицый молоденький зоотехник. Николай взглянул на него, загораживаясь ладонью:
- Опять со своими частушками?
Зоотехник, будто его похвалили, так весь и высветился в улыбке:
- Новые! Лучше вчерашних! - И, пошарив рукой под сырым пиджаком, достал из кармана исписанный мелкими буковками листочек.
Рубцов повернул листочек к свету, сочившемуся в оконце, прочитал и спросил с раздражённой досадой:
- Зачем ты их сочиняешь? Хороший поэт никогда частушки не сочиняет! Потому что они рождаются сами собой! И автор у них не поэт, а народ! Неужели ты хочешь с народом соревноваться?
Зоотехник ничуть не обиделся. Но заметил:
- Я на вечные темы писать не умею. Мне подай сегодняшний день. Как говорится, на злобу момента. Тут уж я развернусь!
Рубцов приподнялся на одеяле, поднял палец в сторону крыши, по которой хлёстко постукивал ливень.
- Напиши про грозу!
Зоотехник сконфузился.
- Не получится. Столько написано про неё. У тебя ведь, кажется, тоже...
- Что - тоже?
- Нет стиха про грозу!
Николай что-то глухо пробормотал, сунул в рот сигарету и, ничего не сказав, стал спускаться по лестнице в сени. Тракторист с зоотехником тоже двинулись следом за ним. Я остался один. Было слышно, как бурно хлестала вода, обрывая листья крапивы. Дождь меня убаюкал. Однако заполночь я проснулся, услышав справа, за тёмной стеной, где находилась роща деревьев, топот, кряхтенье и хруст. Мне представилось, будто под окнами дома проходят громадные мужики, возвращаясь с колхозной работы. Всё идут и идут и никак не могут пройти, настолько их много.
Утром я пробудился от тишины, в которой услышал, как расправляла свои стрекучие листья, сшибая с них капли дождя, подкрылечная вымокшая крапива. Вскоре шаркнула дверь, простучали шаги, и над лестницей вырос Рубцов.
- Ты не спишь?
- Не сплю.
- А на улице, знаешь, что сегодня происходило?
- Происходила гроза.
- Хочешь снова её услышать?
Я кивнул, и Рубцов, усевшись на потолочную балку, закурил сигарету и, помогая голосу, разрубил ладонью светлеющий воздух:
Поток вскипел, и как-то сразу прибыл!
По небесам, сверкая там и тут,
Гремело так, что каменные глыбы
Вот-вот, казалось, с неба упадут!
И вдруг я встретил рухнувшие липы,
Как будто, хоть не видел их никто,
И впрямь упали каменные глыбы
И сокрушили липы... А за что?
