Православная монархия как предпочтительная для Церкви форма правления

В отношении Русской православной церкви к форме правления в стране имеется очевидное противоречие. С одной стороны, в Основах социальной концепции говорится о непредпочтительности для Церкви какого-либо государственного строя, с другой – там же утверждается, что богоданная монархия является религиозно более высокой формой государственного устроения. Почему же нам не следует отдавать предпочтение духовно более высокому перед низменным? Эта двойственность рождает сомнение в её искренности. Данная статья посвящена разрешению этого противоречия и доказательству предпочтительности для Церкви богоданной (самодержавной) монархии.

Ветхозаветная богоданность монархии

Существует две ясные точки зрения на отношение Церкви к установлению монархии у Израиля и туман многочисленных переходов между ними. Согласно первой, монархия как богоданное учреждение является для Церкви предпочтительной формой правления. По второй точке зрения, испрашивание царя было грехом, отступлением от установленного Господом теократического правления, т.е. отказом от жизни согласно непосредственной воле Божьей. На этом основании монархия признаётся греховной и является непредпочтительной для Церкви формой правления. В отношении второй точки зрения Л.А. Тихомиров в книге «Монархическая государственность» с укоризной замечает: «Трудно понять, как повторяют подобные вещи люди, читавшие Библию». В защиту первой точки зрения уже было сказано немало, и мне остаётся сослаться на упомянутую работу Тихомирова (часть 2, раздел 2) или на статью В.В. Асмуса «Происхождение царской власти», чтобы не повторять известные аргументы и рассуждения.

Интересны причины расхождения во взглядах на монархию. На мой взгляд, они связаны с тем, что зачастую люди толкуют отдельные слова Библии о каком-то предмете, думая, что это полное слово Божье, т.е. сужая понимание священного текста. Библейское повествование является историей, в которой развёртывается Божий замысел о человеке, а не набором фактов. Поэтому эпизод противления Божьей воле в виде отказа от судейства следует понимать не как изолированное событие, при котором испрашивание Царя может действительно казаться грехом, но в контексте всего Священного Писания. В этом случае установление монархии как богоданного института, как милости Божьей можно разделить на этапы:

1. Указание Божьей воли.

Еще в книге Бытия Бог даёт неоднократное обетование о будущем поставлении царя над потомками Авраама и Сарры (Быт., XVII, 6, 16), а затем – Иакова (XXXV, 2). В книге Чисел о царе Израильском пророчествует Валаам (XXIV, 7). Эти слова Бога о том, что цари над избранным народом поставятся в неопределённом будущем. Затем, когда израильский народ получил свою самостоятельность и должен был найти землю обетованную, через Моисея даётся уже более конкретное указание (Втор., XVII, 14-15, 18-19) о том, что должен быть поставлен царь со следующими условиями:

а) в своей земле из среды своего народа;

б) только избранный Богом;

в) почитающий волю Божью, «дабы научился бояться Господа Бога и старался исполнять все слова закона сего… чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его»;

г) ограничивающий роскошь своего двора («чтобы не умножал себе коней... жен... серебра и золота… чрезмерно»).

2. Подготовка монархии (приведение народа к пониманию неспособности жить под прямым Божьим водительством).

Далее происходит формирование государственности. Народ израильский населяет данную ему землю, размножается, устраивается в экономическом, военном и культурном отношении. В это время народ желает жить под прямой волей Бога и ему даются судьи для сообщения этой воли и нужд управления. Что тут начинается! Судьи не могут сохранить справедливого управления. Уже с самой высоты правления начинаются несправедливости. Сами пророки Илий и Самуил не могут удержать нравственного правления: их сыновья «судят превратно», берут взятки, распутничают, показывают пример низости.

И в народе происходит массовое отпадение от Бога. Чтение Книги Судей вообще глубоко волнует сердце и удручает ум описанием мерзостей и несправедливостей. Показательна история с надругательством в Гиве. Левит со склона горы Ефремовой со своей наложницей (фактически – женой, поскольку её отец именуется тестем) остановился на ночь у гостеприимного старика в Гиве. Жители города, «люди развратные», собрались и пожелали надругаться над гостем в самом низменном смысле этого и едва удовлетворились тем, что взяли себе на потеху наложницу левита (Суд. XIX-XX). Подобного не было со времён Содома, Гоморры, Адмы и Севоима! Левит, увы, не мог, подобно ангелам в Содоме, поразить нечестивцев слепотой, и наложница от мучений и надругательств погибла. Вот до какого нравственного разложения Израиль дошёл на практике под принципиально высочайшей формой правления. Дальнейшие события показали, что идеал справедливости жил в израильском народе, жители Гивы и всё колено Вениаминово были наказаны. Однако представления о должном, нравственном очень разнились от человека к человеку, система обуздания отсутствовала, и требовалось воистину вопиющее преступление, чтобы принудительно искоренить грех, собравшись всей землёй, как в случае с Гивой.

Согласитесь, что для множества ежедневных бытовых преступлений Божьего закона этот метод непригоден. Неслучайный рефрен Книги Судей «в те дни не было царя над Израилем, каждый делал что ему казалось справедливым» отражает положение, которое постепенно даёт народу понимание, что он не способен жить под непосредственным Божьим руководством, добровольно соблюдать требования Божьего закона и нуждается в дополнительной силе для соблюдения этого закона. Такой силой может быть только государственное принуждение. Так постепенно вызревает идея власти сильной и справедливой (независимой от многочисленных представлений о нравственности у отдельных людей). По идее такая власть может быть основана и на монархическом, и аристократическом, и демократическом принципах. И вот Господь посылает Израилю военные неудачи и унижения, которые показывают необходимость власти не только сильной, но и личной, персонифицированной, способной сплотить народ и защитить его от врагов. При этом народ видит, что окружающие его племена добиваются успехов под водительством царей. Тогда является у народа требование поставить царя «как у других народов». И Господь не даёт им такого Царя.

4. Установление монархии.

Требование царя «как у других народов» вызывает понятный гнев пророка Самуила, который видит в этом отказ не только от судейства, но и вовсе от воли Божьей, от прямого Божьего правления. Но, очевидно, пророку нелегко было быть твёрдым в своей позиции, поскольку его собственные сыновья «уклонились в корысть, и брали подарки и судили превратно» (1Цар., VIII, 3), показывая, что правление судей не работает так, как требует её смысл. Власть, не исполняющая волю Божью, становится безнравственной, а потому незаконной. И в это время Господь завершает поставление царя, обетованного ещё Аврааму. Это царь не такой, как у других народов, но священный и самодержавный:

1. Священный, так как даётся Богом: Он избирает и указывает его, на будущего царя изливается елей, при этом на него находит Дух Господень, он делается другим человеком (1Цар., X, 1, 6, 7, 10; XVI, 1, 13).

2. Самодержавный, так как в правлении и жизни своей царь обязан выражать религиозный идеал нравственности, руководствоваться законом Божьим. Эти обязательства, которые я бы назвал царским заветом, были указаны Господом ещё через Моисея, подтверждены Давиду и Соломону (3Цар., III, 9; VI, 11-13; IX, 4-8; X, 9 и др.).

Таким образом, народный «грех, когда просили себе царя» (1Цар., XII, 19) не в самой просьбе, а в неспособности жить под непосредственным Божьим водительством, не в отвержении Бога, а в отказе от жизни под прямым Божьим правлением. Этот отказ от Божьего правления проявился и в том, что народ просил не особенного царя – выразителя Божьего закона, а царя как у прочих народов. Но, уразумев собственную греховную слабость, народ оказался готовым к поставлению над собой принудительной власти богоданного царя. О понимании народом духовного смысла поставления царя свидетельствует решимость, с которой он соглашается на ограничения материальные (права царя) и духовные (соблюдение завета с Богом). Грех израильского народа – неспособность и отказ жить под прямым Божьим руководством. Испрашивание царя не грех, а свидетельство этого греха. Находить прегрешение в самом призвании Царя может ум близорукий, который видит образы Первой Книги Царств, но не может разглядеть широкой картины Священной истории.

5. Укрепление царского завета (приведение народа и Царя к пониманию обязательности условий монархии).

Дальнейшая история царей израильских и иудейских показывает, что государи благочествые, как, например, Ахав, Иосафат, Аса и другие миловались Богом, а нечестивые наказывались и с ними – народы их. С поколениями Господь показывал избранному народу и царям, что для благополучия нужно «бояться Господа и служить Ему истинно». А если «будете делать зло, то и вы и царь ваш погибнете» (1Цар., 12, 24-25).

Отступление от Бога привело и к плену вавилонскому для вразумления избранного народа. И, наконец, противопоставление справедливого и нечестивого царей дошло до Царя царствующих Иисуса Христа и царя иудейского Ирода. Один Господь знает, сколько поколений нам ещё предстоит жить, стремясь построить на земле монархию богоданную с государями благочестивыми, пока противоречие между царями добрым и злым достигнет высшей точки и разрешится победой Христа над антихристом.

Итак, становление монархии было не кратким эпизодом времени судейства, а длительным процессом реализации Божьей воли, прошедшим этапы: указания Божьей воли, приведения народа к пониманию неспособности жить под непосредственным Божьим водительством, поставления царя и укрепления царского завета. Всё это показывает, что Господь желал установить священную монархию и постепенно подводил народ Свой к этому. В таком случае и для Церкви богоданная монархия должна быть желательна. Однако в библейских событиях люди склонны видеть разные значения, и оттого возникает множество толкований, порой настолько противоречащих друг другу, как будто у Бога были разные воли в одних и тех же событиях. Но рассмотрение событий в контексте библейской истории придает событиям единый смысл, единственную волю Божью. И нет иных толкований кроме прямой благодатной воли Божьей. В свете Священной истории иные толкования выглядят чуть ли не кощунством, а в отблесках событий – умственными ухищрениями.

Тем не менее идеалом жизни человечества остаётся теократия с непосредственным управлением Божьим. Но теократическое государство по образцу ветхозаветного судейства может быть только умозрительным образцом, а не государственной реальностью. Господь, мне думается, ясно показал на примере Израиля, что человечество так жить неспособно по склонности к греху. Божественная теократия возможна только в обществе даже не святых, а поголовно пророков (и между святыми в истории бывали споры и вражда, и святые порой в чём-то заблуждались). Собственно, исторический опыт показывает, что наиболее высокой из достижимых человечеством форм правления может быть самодержавная монархия, но в государстве могут быть добровольные общины, стремящиеся к жизни под непосредственным Божьим водительством – монастырские братии.

Византийские автократоры – благодетели Церкви

Расцвет православия в Византии является историческим фактом. Строились храмы и монастыри, творили святые отцы, на Вселенских соборах было изъяснено православное вероучение, христианство пользовалось государственными привилегиями. В этом велика личная заслуга большинства императоров как возглавителей и направителей государственной политики. Многие из них отличались и личным благочестием, а стремление к жизни в соответствии с христианскими нормами являлось общей государственной тенденцией и прослеживается даже в гражданском законодательстве. Соблюдение Божьего закона, с одной стороны, является следствием личной веры монарха, его религиозного воспитания и совести, но, с другой стороны, и государственной необходимостью. Как из религиозных убеждений людей произрастают их нравственные установки, а из этих последних рождаются поступки, так из государственной идеологии исходит дух законов, а из их применения – действия чиновников и граждан. Таким образом, и нравственные убеждения, и законы по своему духу восходят к некоему идеалу. Когда народ имеет нравственный идеал православия, то государь может являться Верховной властью, если способен выражать идеал своего народа, а для этого ему требуется знать, в чём этот идеал состоит. Собственно, деяния Вселенских соборов под руководством императоров и разъяснили нравственный идеал православия.

Назначение Вселенских соборов состоит в поиске вероисповедных формул, установлении догматов, разработке канонов и через всё это в налаживании церковного мира. Для этих задач императорская власть оказалась уникальным по эффективности средством, влияние которого многообразно. Мне уже приходилось писать о том положительном значении для Церкви, которое имел институт императорской власти в Византии. Аргументацию можно посмотреть по ссылке, а здесь я приведу только перечисление:

1. Форма вселенских соборов – детище императорской власти. Идея империи возникает при вселенском масштабе сознания, что находит одну из форм своего воплощения во всеобщем характере церковных соборов. Сам тип мышления побуждает империю творить дела всемирного характера.
2. Император берёт на себя расходы по организации Вселенского собора, организацию, что означает, в том числе, обнаружение назревших проблем, опрос священства о необходимости созыва. Государь обеспечивает возможность проведения Собора, несёт расходы на проезд, размещение, питание участников, их безопасность.
3. Император председательствует на Соборе. Государь, занимающийся делами управления, не всегда может председательствовать лично, однако его статус именно как председателя помогает поддерживать благочиние и порядок, обеспечивать равные условия спора. Государь действует на собрание и в своё отсутствие.
4. Император принимает участие в догматическом и каноническом творчестве. Со времён Константина I Великого это участие было значительным. С одной стороны, личное общение с Императором успокаивает страсти в спорщиках, с другой – именно Государю, как лицу внешнему по отношению к духовенству, зачастую легче внести какое-либо предложение так, чтобы оно не вызвало отторжения, как если бы было внесено противоположной в дискуссии стороной.
5. Император утверждает определения соборов, что придаёт им государственный авторитет и общецерковное значение. Вполне удачно сказал об этом Алексей Величко: «Императорская власть – внешний и властный авторитетный орган, подытоживающий результат догматических споров».
6. Рецепция соборных определений. Признание поместными церквями происходит либо добровольно (принятие), либо с санкции императора (утверждение), либо под влиянием личной позиции императора. Для принятия достаточно бывает разъяснения участников Собора, прибывающим в Поместные церкви, помощи местного священства и поддержки мирян. Для утверждения требуется авторитет государственной власти, указы Государя, побуждающие к этому, меры противодействия еретикам.
7. Реализация соборных определений. Это наиболее длительный процесс, который заключается в постепенном приведении законов в соответствие с канонами, в неторопливом изменении законодательства империи.

То обстоятельство, что православный государь не входит в священную иерархию позволяет ему выступать в качестве лица не заинтересованного в успехе ни одной из спорящих сторон и поэтому принимать значение арбитра, примиряющего противоположные стороны и направляющего их к поиску истины.

Не всякая монархия для Церкви желательна

Как пишет В.В. Асмус в упомянутой статье, «в Священном Писании понятие Царя распадается на две противоположности: законного Царя от Бога (его можно именовать римским именем Кесаря) и узурпатора – тирана – «Фараона». Из этого можно заключить, что существуют типы монархии, которые представляют угрозу православию и потому, в отличие от богоданной самодержавной монархии, никак не могут быть признаны желательными. К ним можно причислить следующие:

1. Монархия деспотическая. Она была характерная для Древнего мира и отчасти Средневековья. Священное писание достаточно подробно описывает испытания, выпавшие израильскому народу в Египте и Вавилонии, чтобы считать эту форму правления непредпочтительной для Церкви.

2. Монархия абсолютная. В этом случае народ отказывается от своей управительной власти в пользу монарха, который, сосредотачивая в своих руках всю полноту власти, забирает и власть духовную. Лишение Церкви духовной власти вообще противно смыслу духовности, требующей самостоятельности веры и свободы духовного действия. Дела веры совершаются по внутренней мотивации, а не по внешнему принуждению, поэтому абсолютистский цезаропапизм это путь к государственному неверию. Он лишает Церковь самостоятельности, удушает инициативу и живую приходскую жизнь, обюрокрачивает церковную иерархию. Никакими силами не удержишь живую веру в омертвелом учреждении, она либо сгниёт и сгинет, либо побежит прочь. Сама идея государя – главы Церкви антирелигиозна: не может человек, даже самый религиозный, быть безошибочным и каждым поступком, относящимся к Церкви, непременно выражать действие Святого Духа.

Сложно себе представить какую-либо королеву, исполняющую обязанности первосвященника в дни женского или недели беременности (и женщину священника-то трудно представить, если не смотреть в сторону запада). Такой монарх зарождает сомнение в правильности веры. Признание Императора главой Поместной Церкви, как, например, это произошло в России с Петра I, является извращением православной монархии, произошедшим под влиянием западноевропейского абсолютизма. При этом, к примеру, такому главе Церкви на территории своей империи пришлось бы на Вселенском Соборе выражать не столько нравственный идеал православия, сколько интересы Русской Церкви и быть не арбитром, а одной из сторон.

3. Монархия парламентская. Это форма правления монархическая только по названию. Действительным источником власти является не Бог, а народ. Собственно в современных европейских монархиях мы видим, что в них неверие и дух Содома нарастают столь же успешно, как и в республиках. Разве что в монархиях Церковь менее подвержена преследованиям, поскольку монархи, как правило, поддерживают традицию церковности.

4. Монархия теократическая неправославная. Любая религия стремится проникнуть в наибольшее количество сердец и потому к другим религиям настроена критически. Даже самые замкнутые секты, не принимающие членов извне, стремятся проникнуть в новые поколения своих адептов, уходящие в потенциальную бесконечность. В качестве примера теократической монархии я приведу Ватикан. О непредпочтительности католичества для православия излишне распространяться. Хорошо известно и о сложной жизни христиан в Саудовской Аравии и Брунее.

Казалось бы, ветхозаветная традиция, наследие самодержавия Византии и Московской Руси, опыт существования при абсолютизме и партийной диктатуре, картины современного бесноватого либерализма определят желание Церкви выполнять свою миссию при самодержавной монархии – хранительнице церковного благополучия. Но позиция Русской православной церкви иная, притом не отличающаяся ясностью.

Слабость нынешней позиции Церкви

Значение императорской власти для благополучия Церкви резюмировал патриарх Константинопольский Антоний IV в письме 1393 года Великому князю Московскому и Владимирскому Василию I: ««Цари в начале упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали вселенские соборы, они же подтвердили своими законами соблюдение того, что говорят божественные и священные каноны о правых догматах и о благоустройстве христианской жизни, и много подвизались против ересей… Невозможно христианам иметь Церковь, но не иметь царя. Ибо царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении между собою… Высочайший и святой мой благодатью Божией самодержец, есть государь православнейший и вернейший. Царь – поборник, защитник и отмститель Церкви».

Однако то, что было ясно встарь, стало оспариваться священноначалием Церкви в эпоху модерна. Русская Православная Церковь провела отрицание монархии последовательно, от личного мнения до определения архипастырского собора. В послании патриарха Тихона в 1919 году говорилось обтекаемо: «Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение». Это можно было бы посчитать временной уступкой в период красного террора и партийной диктатуры. Однако, по кончине атеистического государства, в определении Архиерейского собора 1994 года «О взаимоотношениях Церкви с государством» уточнялось: «Патриарх и Священный Синод твердо говорят о непредпочтительности для Церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин, каких-либо конкретных общественных сил и их деятелей, в том числе находящихся у власти». Эта формулировка была подтверждена цитированием в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», принятых на Архиерейском соборе 2000 года (глава 3, пункт 7). Тем не менее в том же документе ранее сказано: «При монархии власть остается богоданной…Современные демократии, в том числе монархические по форме, не ищут божественной санкции власти… Однако нельзя вовсе исключить возможность такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения станет естественной». Результате получается противоречие, при котором Церковь признаёт православную монархию более «духовной и нравственной» формой правления по сравнению с республиканской, но при этом заявляет о её непредпочтительности. Как-то странно, когда лучшее непредпочтительно худшему. Если развивать это противоречие, то придётся прийти к следующему: жизнь добродетельная религиозно выше жизни греховной, но никакой образ жизни не является для Церкви предпочтительным! Почему? Наверное, по «обстоятельствам времени». Это и другие противоречия «Основ» придают документу характер нерешительности и компромисса с духом нынешнего парламентского века. Видимо, большие споры были при его разработке и принятии.

Обозревая двухтысячелетний опыт построения христианской симфонии властей светской и духовной, опыт ветхозаветной монархии, нельзя согласиться с утверждением о непредпочтительности какой-либо формы правления для Церкви. Очевидно, наиболее благоприятна (из исключением власти пророков) для миссии Церкви православная монархия, а наименее – богоборческие режимы, такие как античная языческая монархия первых двух веков христианской проповеди и атеистические партийные диктатуры конца второго тысячелетия от Рождества Христова. Между этими полюсами находится большое число вариантов разной степени предпочтительности.

Конечно, Церковь может существовать при любой форме правления и при любом режиме, но как существовать? Быть в силе и свободе проповеди либо в стеснении слова, действия и гонении. Государство может и не преследовать Церковь, а проявлять к ней безразличие, но может и помогать Церкви материально и духовно, воспитывая граждан в ценностях православия, создавая благоприятные условия для добродетельной жизни. Нам уже приходилось подробнее писать об этом в статье о симфонии Церкви и государства: Церковь занимается спасением каждой души, а православный государь создаёт благоприятные условия для спасения всех своих подданных. Можно привести такой пример: для подержания жизни человеку достаточно и чёрствого подплесневелого хлеба, но лучше бы ему питаться свежим хлебом, пусть даже пресным на муке из фуражного зерна, а совсем хорошо – свежим пышным хлебом из муки высшего сорта. Так и Церкви можно существовать при жёсткой богоборческой власти, но лучше при религиозно равнодушной, а совсем хорошо при отзывчивой православной. Церковь живёт жертвой. Истинная жертва для неё не деньги и мирские ценности, а сами души прихожан, это её хлеб. Разве не важно, каких граждан воспитывает государство – зачерствелых атеистов, бесчувственных потребителей или совестливых православных христиан?

Вообще взаимоотношений между Церковью и государством может быть три вида: 1) сотрудничество (социальное и духовное соработничество), 2) безразличие (невмешательство в дела друг друга) и 3) вражда. Почему же, находясь в состоянии невмешательства не пожелать соработничества как состояния более доброго? Отвергать благо можно либо по испорченности натуры, либо по осторожности. Если первое предполагать в Церкви нет оснований, то второе это самая суть взаимоотношений Церкви и демократического государства. Существует опасение, что, пожелав лучшего, можно получить худшее. Государство ревниво к Церкви, ибо она для светского общества как бы огонь: может придать блеска авторитету, а может и пригасить. Авторитет же для демократии суть всё: без него ни выборов не выиграть, ни повиновения не удержать.

Сотрудничество в симфонии тоже двух видов: мирское и духовное. Если первое Патриарх регулярно упоминает (помощь в социальном служении, украшении храмов и т.п.), то духовного соработничества нет, так как отсутствуют и православная идеология у государства, и понимание задач такового среди духовенства. Эта идеология вкратце немудрена: Церковь спасает душу каждого, а государство создаёт условия для спасения всего народа.

Власть православного императора благотворна для Церкви: создаёт она условия свободной проповеди Евангелия, воспитывает народ духовно, но и великое дело соборного единства ведёт. Царь для Церкви и в малом полезен, и в большом необходим. Православная кафолическая Церковь от века стояла и стоять будет до Второго Пришествия, но без императора изрядно шатается под ветрами человеческой истории. Если буря колышет храм, гуляют по нему вихри, дождь льётся сквозь дырявую крышу, то молиться будет затруднительно для христианской общины. Если Вселенская Церковь колеблется непогодой канонических нарушений и омирщения, размывается потоками взаимных претензий и национальной гордости, то отягчается путь к спасению для православных народов.

Неосознанное участие Церкви в восстановлении российской монархии

В настоящее Русская Церковь не призывает к православной монархии, не пытается осознанно ускорить её восстановление, однако участвует в восстановлении монархии самим фактом своего существования:

1. Как религиозная организация провозглашает православную монархию нравственно более высокой формой правления, чем республика (гл III, п. 7 «Основ социальной концепции РПЦ»);

2. Голосом своих официальных лиц одобряет идею монархии и соглашается участвовать в дискуссиях о ней, если того пожелает общество (Глава синодального Отдела внешних церковных связей митрополит Илларион в интервью «Россия-24» 1 июля 2017 г.).

3. Даёт право миссионерского слова ярким проповедникам с монархическими взглядами, таким как, например, о. Андрей Ткачёв, о. Максим Каскун, о. Дмитрий Смирнов и др.

4. Придаёт просвещению о благочестивых царях и князьях духовный смысл (издание литературы, организация собраний в формате конференций, чтений, устроение крестных ходов в память о Царственных страстотерпцах, Великой Княгине Елизавете Феодоровне и т.д.).

Для людей воцерковлённых перечисленного достаточно для укрепления в монархическом мировоззрении, но многие православные мало внимают осторожному и тонкому слову пастырей и нуждаются в глаголе громком и ясном. Церковь могла бы, не нарушая своей позиции невмешательства в политическую жизнь страны, предпринять действия, ускоряющие пришествие царства, такие как:

1. Уврачевание обрядового раскола. Царь не может быть государем только части православных подданных, иначе будут сомнения в том, что он служит выразителем нравственного идеала нации. Однако в России помимо Русской Православной Церкви несут свою миссию еще две Церкви, претендующие на то, чтобы считаться и русскими, и православными. Ни с духовной точки зрения, ни с позиций экклесиологии это неприемлемо. Не может быть трёх истинных предстоятелей Московских и всея Руси, трёх духовных отцов у одного народа российского.

2. Введение в богослужение особой молитвы о даровании России православного царя. Подобная молитва могла бы произноситься после молитвы прилежного моления, что, мы полагаем, не станет противоречием просьбам великой и сугубой ектений «о Богохранимей стране нашей, властех и воинстве ея».

3. Провозглашение, взамен непредпочтительности, желательности православной монархии в России с точки зрения не политической, а религиозной. При этом нормы «Основ социальной концепции РПЦ» продолжат соблюдаться в части неучастия Церкви в политической деятельности, поддержке политических партий и движений, конкретных политических деятелей, в том числе претендентов на российский престол.

При подобных мерах Церковь не лишит поддержки существующую форму правления, но стимулирует дискуссию о монархии. По-видимому, Церкви для участия в общественном обсуждении преимуществ и недостатков монархии, возможности (условий) и путей (способов) её восстановления, предназначения и устройства понадобится принять некоторый официальный документ, чтобы чётко, без случайного недопонимания и целенаправленного искажения донести свою позицию до светского общества, до каждого священника и прихожанина, до других Поместных Церквей.

Пойдёт ли Церковь на описанные шаги? В ближайшей перспективе это кажется сомнительным из-за отсутствия у священноначалия личного убеждения в необходимости православной монархии для России. Когда такое убеждение сформируется, то ещё останется страх нарушить связи с институтами государственной власти и лишиться её поддержки, а также опасение расстроить единство в клире церковном, где немало священников со вполне либеральными, демократическими убеждениями. Есть опасение и того, что в России может быть установлена «неправильная», марионеточная монархия. Но, не отстаивая идею правильную, невозможно и противостоять ложной. В дальней перспективе, когда монархические убеждения значительной или большей части народа будут ясно проявляться и в общественных дискуссиях, и в простой молве, поддержка монархии Церковью станет неизбежным соединением нынешнего слова и будущего дела. Не замечая старта, благожелательно наблюдая на дистанции, Церковь ускорит приход монархии на финише.

Нужна ли православной церкви политическая доктрина?

В действительности нам следует спросить не только о доктрине, но также о её предпосылках – политических предпочтениях Церкви. На поставленный вопрос может быть несколько ответов:

1. Не нужна ни доктрина, ни предпочтения. Исторически мы видим, что, несмотря на отсутствие политической доктрины, церковные деятели всегда высказывались о предпочтении или непредпочтении той или иной формы правления, типа политического режима. Если идея действует, то её кто-нибудь да оформит в доктрину. А тогда не принять её будет нравственно невозможно.

2. Доктрина (гласная или негласная) не нужна, нужны предпочтения. Это выглядит как средний путь, но им не является. Наличие политических предпочтений уже является зародышем доктрины. Отказываться от провозглашения доктрины, имея предпочтения, неискренне и потому неустойчиво.

3. Доктрина нужна, она закрепляет предпочтения. Это истинно средний путь, в нём не компромисс, а честность и определённость. Но это трудный путь, потому что возникает опасность, что формализм или ошибки поставят Церковь в трудное положение, когда при каких-нибудь формах правления или режимах власть посчитает воззрения Церкви подрывными и перейдёт к притеснениям. Доктрина нужна, когда Церковь чувствует себя в безопасности, но будет отлагаться в сторону в условиях гонений.

Для разработки доктрины предстоит осмыслить опыт существования Церкви в различных государствах. Все формы правления, с рациональной, светской точки зрения, могут быть подразделены на три категории:

1. Желательные (одобряемые Церковью). Теократия в форме судейства (прямого правления Бога) и самодержавная монархия (царское правление в соответствии с религиозно-нравственным идеалом народа).

2. Непредпочтительные (ни одобряемые, ни порицаемые). Любые светские формы правления, религиозно индифферентные: парламентская республика (собственно парламентская, президентская, суперпрезидентская), парламентская монархия. К этой же категории следует отнести инославные республики и монархии, если в них православие защищено от преследований.

3. Нежелательные (неодобряемые). Любые светские или инославные формы правления, враждебные и преследующие православие, например, республика с атеистической или инославной идеологией, абсолютная монархия с государем – главой Церкви.

Однако с религиозной точки зрения Церковь не может провозглашать какие-либо формы правления нежелательными. Во-первых, это противоречит библейскому отношению к власти «всякая душа властем предержащим да повинуется». Неслучайно в Писании (1Цар., XV, 23) говорится, что «неповиновение хуже волшебства и идолопоклоства» (разумеется, это не относится к предательству веры). Власть, враждебная православию, может быть попущена Богом для «уцеломудривания» народа – возврата к истинному богопочитанию и нравственной жизни. Кто не может подчиняться власти земной, тот и для власти небесной будет ненадёжным подданным. Во-вторых, провозглашать форму правления или политический режим нежелательным и жить при нём станет невозможным: этот конфликт будет показывать власти Церковь как подрывную силу. Всякая разумная власть не просто притесняет или преследует подрывные силы, но и стремится к их истреблению. Стремление же к собственному истреблению является путём искушения Бога. Таким образом, для Церкви могут быть только формы правления желательные и непредпочтительные.

Признавая самодержавную монархию желательной формой правления, Церковь тем самым может разграничить её с монархией абсолютной и парламентской как формами не являющимися желательными (непредпочтительными). Подобная официальная позиция поможет устранить страхи многих граждан (мирян и духовных лиц) перед тем, что в России будет установлена «марионеточная» монархия в интересах геополитических противников нашей страны.

Основа политической доктрины Церкви создана в Византии в виде учения о симфонии Царя и Церкви, или, шире, светской и духовной властей. В ней оказались неразвиты элементы взаимных прав и обязанностей, что приводит до сих пор к самым вольным толкованиям, и обе стороны стремятся взять себе больше первых и меньше последних. Для разработки политической доктрины следует очистить и развить учение о симфонии, потому что сейчас под ней понимают и какофонию, и простые репетиции оркестра духовной и светской властей. Очевидно, эта большая задача выходит за рамки моей работы и будет ждать своих терпеливых исследователей.

Итак, мы можем сделать некоторые выводы, которые, с одной стороны, обобщают наши рассуждения, с другой, - приглашают к более глубокой дискуссии.

1. Монархия для Церкви желательна, т.к. установлена Богом, обеспечивает церковный мир, благочиние и благолепие.

2. Монархия для Церкви необязательна, т.к. Церковь может существовать при любой форме правления и порой вынуждена существовать при прямо богоборческих режимах.

3. Для Церкви желательная не всякая монархия, а только самодержавная, потому что именно в ней царь является выразителем религиозного нравственного идеала нации.

4. Политическая доктрина желательна при самодержавной монархии. Она сможет служить средством против тенденций и цезаропапизма, и папоцезаризма, то есть определённой гарантией от покушения светской и духовной властей на прерогативы друг друга.

5. Политическая доктрина необязательна, т.к. при существовании Церкви при других формах правления политическая доктрина будет вредить Церкви, может порождать подозрение в её неблагонадёжности провоцировать притеснения и преследования. В периоды существования при враждебной власти Церковь отлагает доктрину в сторону.

7. Основой политической доктрины является учение о симфонии духовной и светской властей. При симфонии Церковь и государство имеют по отношению друг к другу и обязанности, и права.

Как мы видим, признание самодержавной монархии предпочтительной формой правления для Церкви является призывом разума. Но я убеждён, что это и требование православной совести. Однако мы видим и то, какие следствия будут проистекать из такого признания, полезные для Церкви в будущем, но беспокойные в настоящем. Дух бюрократизма, носящийся среди и государственных, и церковных учреждений, столь силён, что может отбить нюх к Духу Святому. Скрип бюрократических колёс способен заглушить не только голос совести, но и трубы ангельские. Поэтому я желаю нашей православной иерархии вынуть из ушей беруши государственной непредпочтительности и высморкать нюни политического безразличия, чтобы вдохнуть фимиам богоданной монархии и услышать глас грядущего царя, пред лицом всех провозглашающего символ веры и коронационную молитву.