Нередко в современной публицистике и литературоведении обсуждают вопрос: имеют ли право писатели и поэты поднимать религиозные темы, писать о Православии? Посильна ли для них эта сложная задача? Ведь они не святые и не богословы! На этот вопрос существует множество ответов, в том числе и самих писателей. В нашей книге они тоже прозвучат от лица писателей Вологодской земли. Но сначала обратимся к мнению наших великих философов и богословов, которые эту тему рассматривали в своих творениях.
Святитель Игнатий Брянчанинов постоянно обращался к мысли о необходимости духовного опыта у тех, кто нас учит Истине, правильному пониманию себя и нашей жизни. Сам святитель в своих творениях всегда опирался на Священное Писание и Священное Предание, на подвижников благочестия. По ним он поверял собственные слова и поступки. Говоря о духовном достоинстве слова, он ссылается на святого Исаака Сирина, который писал: «Иное достоинство слова из духовной опытности, и иное достоинство слова красноречивого. Учёность умеет украшать слова свои, и, не изучив дела опытно, умеет она беседовать великолепно о истине, не ведая истины; умеет она пространно излагать о добродетели, никогда не вкусив познания ее от упражнения в ней. Слово от духовной опытности – сокровищница надежды, а учёность без опытного знания – залог стыда» [142: 732-733].
К сожалению, известно, что литература далеко не всегда учит истине. Она можем увлечь и в духовную прелесть. Отец Сергий Булгаков, предчувствуя эту, как он говорил, «музыку будущего», в книге «Свет невечерний» писал о многоликом духовном хлыстовстве, охватившем мир искусства в XX веке: «Столь слабо ощущается в нём расстояние между Творцом и творением, что он роковым образом приближается к миро- и человекобожию разных оттенков и проявлений [31: 5]. При таком отношении к религии в творчестве поэтов и писателей происходит подмена всего самого существенного: «молитва – радением или медитацией, око веры – интеллектом, таинство – экстазом, религия – мистикой… В них же подготовляется и назревает предельное явление хлыста-богочеловека, имеющего вступить в открытое соперничество с Богочеловеком: уже слышится понемногу эта «музыка будущего» [31: 5]. Духовной прелести С. Булгаков противопоставляет истинное религиозное сознание, в котором есть живая связь с Богом. Тогда «человек в себе и через себя обретает новый мир, перед которым он трепещет от страха, радости, любви, стыда, покаяния. Религия не есть только музыка души, она звучит для меня, но и вне меня, надо мной <…>. Ей присуща наибольшая серьёзность реализма. В этом её реализме состоит главное отличие религии от беспредметной, субъективной, эстетизирующей религиозности, которою не прочь развлечься, как пикантным соусом настроений, современная эстетизирующая переутончённость» [31: 19].
А поскольку религии, по слову С. Булгакова, присуща серьёзность реализма, то и писатели должны быть реалистами при обращении к православным темам в своих произведениях. Наша книга посвящена вологодским писателям, для творчества которых характерен духовный реализм. Это не значит, что их произведения буквально соотносятся с православными канонами и православным катехизисом. Речь идёт о единстве православного духа, который пронизывает русскую литературу (и вологодскую, как ее часть) независимо от того, насколько писатель владеет церковной терминологией.
Духовный опыт связан с умением созерцать, то есть видеть мир в органическом единстве, в центре которого Бог. Созерцание бывает разным по способам и результату. Одно дело – философское созерцание, другое дело – богословское созерцание, и совсем иное – видение мира чистой душой и чистым духом, которое свойственно только святым. Поэты и писатели - не богословы, да и философствуют они тоже по-своему, не как профессиональные философы. И конечно, они – не святые. Однако Бог дал им талант художественного созерцания мира, удивительно глубокого у самых одарённых. Именно в художественном слове они раскрывают христианские истины. Как сказал вологодский поэт Юрий Максин:
Поэзия – порядок слов,
который продиктован свыше.
Его сперва поэты слышат,
потом - кто слушать их готов.
Как только поэт начинает гордиться и превозноситься, осознавая свой высокий дар, как сразу же его теряет. Поэтому сохраняют свой поэтический талант те творцы, которые понимают разницу между духовными и поэтическими дарами Бога. Например, Александр Блок осознавал это, когда писал:
Сама судьба мне завещала
С благоговением святым
Светить в преддверье Идеала
Туманным факелом моим.
И только вечер – до Благого
Стремлюсь моим земным умом,
И полный страха неземного
Горю поэзии огнём …
А. Блок говорит о том, что поэт пребывает в своём созерцании всего лишь «в преддверье Идеала», и факел его - туманный, и ум у него – земной, а не небесный. Однако его души коснулась Божия благодать, поэтому ему суждено «светить с благоговением святым». Душа поэта трепещет,«горит поэзии огнём» иполна«страха неземного». Блок, как никто другой, воспел таинство поэтического созерцания, которое сродни религиозному.
Действительно, несмотря на различия духовного и поэтического созерцаний, и то и другое связано с особым типом мышления. Это не последовательное логическое мышление, а «круглое» мышление, как его определил ещё античный философ Парменид в V веке до новой эры. Своё философское созерцание он описывает, используя мифологемы-символы. Н.С. Трубецкой так характеризует его: «Философское умозрение Парменид описывает как божественное откровение. Одухотворенные кони несут его на колеснице по божественному пути: солнечные нимфы Гелиады, поднимая свои покрывала, ведут его к свету, оставив обители ночи. Он достигает врат ночи и света, ключи которых стережет могучая мстительница Дике (правда). Небесные девы просят ее о пропуске и вводят коней и колесницу в жилище богини Света:
Богиня меня приняла благосклонно и, взявши десницу,
Так обратилась ко мне и речь мне такую держала:
Радуйся, юноша! Ты, сопричтенный к бессмертным возницам,
Ты, что, несомый конями, приблизился к нашему дому,
Здравствуй! Не злая судьба сей путь тебе указала
(Ибо далек этот путь от путей остальных человеков),
Суд и Правда вели тебя. Все тебе должно уведать:
Истины твердое сердце в круге ее совершенном
И мнение смертных людей, в котором нет истинной правды.
Но и его совершенно познай, т. е. мненье, как ложное мненье,
Должно тебе вполне испытать, исследуя все всесторонне.[171]
Отец Павел Флоренский, который использовал приёмы «круглого» мышления в своих богословских и философских работах так охарактеризовал этот тип мышления и соответствующего словесного текста: «Связи отдельных мыслей органичны и существенны; но они намечены слегка, порой вопросительно, многими, но тонкими линиями. Эти связи, полунайденные, полуискомые, представляются не стальными стержнями и балками отвлечённых строений, а пучками бесчисленных волокон, бесчисленными волосками и паутинками, идущими от мысли не к ближайшим только, а ко многим, к большинству, ко всем прочим. <…> Как в римановом пространстве всякий путь смыкается в самом себе, так и здесь, в круглом изложении мыслей, продвигаясь различными дорогами всё вперёд, снова и снова приходишь к отправным созерцаниям» [176: 27]. Созерцательный тип мышления представляет мир как нечто органически целое, поэтому символом такого понимания является шар. Обратимся опять к поэме Парменида:
Сущее все замыкается в круге пределом конечным,
Массой своей подобно оно совершенному шару,
Коего центр от окружности всюду равно отстоит,
Части же всюду равны – ни больше, ни меньше друг друга;
Сущее здесь или там: оно нерушимо и цело,
Все отовсюду равно до самых пределов от центра.
Здесь я кончаю тебе достоверное слово и думу
Об истине.[171]
Диалектик Гегель сказал об этом же очень кратко: «Истина в целом». Источник мудрости – в Библии: «Истина Господня пребывает вовек» (Пс. 116, 2). Христианские святители продолжают говорить: «Благочестие и истина пребывают неизменными» [147: 423].
Но как прикоснуться к истине? Святитель Тихон Задонский ответил так на этот вопрос: «Истина – от духовного рождения». И далее: «Истинность присуща духовной мудрости» [147: 421]. Писатель, как творец, обладающий духовной мудростью, только тогда достигает художественного совершенства, когда «правды жизни не нарушит». Великий русский поэт Сергей Александрович Есенин знал это:
Быть поэтом – это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
С.А. Есенин удивительно глубоко чувствовал жертвенность судьбы поэта. Иисус Христос своей жертвенной кровью питает дух, дает душе человека жизненные силы. А поэт – кровью чувств облагораживает («ласкает») души людские, и тем самым живит их и дает возможность прикоснуться к истине.
Прежде, чем переходить к основной теме данной книги, посвященной православному слову в творчестве вологодских писателей, ещё раз вернёмся к мысли о различии духовного и поэтического созерцания, а значит и о различии духовного и художественного слова, даже если это слово обращено к православным темам и символам. Преподобный Макарий Великий, святой IVвека, в одной из Бесед размышлял «о различии между словом Божиим и словом мира, между чадами Божиими и чадами мира сего». Он писал: «Слово Божие есть Бог, а слово мира есть мир. Но большое различие и расстояние между словом Божиим и словом мира. Ибо всякое порождение уподобляется своим родителям» [127: 403].
Наш современный поэт-пророк Юрий Поликарпович Кузнецов также считал, что нашим мирским словом нельзя передать слово Божие. Символом этой мысли он избрал древнего мудреца Пифагора, который «первым из людей замкнул уста / И сей завет назвал щитом молчанья». Стихотворение «Молчание Пифагора» написано в 1991 году, в эпоху всеобщей болтовни и митингов, под шум которых тогда и обманули русский народ. Поэт считал, что истина и красота познаются созерцательно и в молчании:
И в прошлый раз на берегу пустынном,
Когда он треугольник начертил:
— Вот красота! Тут множество в едином.
Безмолвствует такая красота,
Она не для обычного сознанья.
Юрий Кузнецов выражает парадоксальное суждение: истинная поэзия ведёт автора «к безмолвью просветлённых и святых», то есть к молчаливому созерцанию Истины:
Вперёд, вперёд! Веди, угрюмый стих!
Веди меня по всем камням-дорогам
К безмолвью просветлённых и святых,
Обет молчанья давших перед Богом.
Веди в подвалы вздыбленных держав,
Где жертвы зла под пытками молчали;
Ни истины, ни правды не предав,
Они самозабвенно умирали.
Замри, мой стих!.. Безмолвствует народ
В глухой долине смуты и страданья.
И где-то там, из мировых пустот
Очами духа светит щит молчанья.
Это коренная мысль русской литературы. Яркий пример тому новая книга вологодского поэта Андрея Лушников, которая так и называется «Встреча с тишиной». Поэт в молчании созерцает духовный смысл жизни. Отражённые в его поэзии библейские события воспринимают так, как будто они произошли в наше время, в нашей жизни. Символически звучат строки последнего стихотворения в этой поэтической книге:
И, словно жалея, тропинка
Меня поведёт в тихий лес,
Где вскрикнет лишь изредка птица,
Где я полной грудью вздохну,
Молчанию буду учиться
И слушать небес тишину.
В нашей книге «Православное слово в творчестве вологодских писателей» мы постарались представить те произведения, которые, действительно, ведут, по словам поэта Ю.П. Кузнецова, «по всем камням-дорогам К безмолвью просветлённых и святых», то есть заставляют задуматься о духовном пути человека.
Особенность вологодских писателей – духовная скромность, поэтому мы не найдём в их произведениях поучений, наставлений и призывов … А есть только глубокая дума о смысле жизни человека, выраженная в художественных символах и образах, а также понимание той роли в истории России, которую мужественно выполняла во все века Русская Православная Церковь.
В этом отношении вологодский стиль можно охарактеризовать словами старца Михаила Балаева, схиархимандрита Троице-Сергиевой лавры: «Все духовное должно быть хорошо припрятано, чтобы никто не знал».
Но люди всё равно узнают и прозревают.
Людмила Григорьевна Яцкевич, доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России
г.Вологда
 кв.jpg)