«Буди верен даже до смерти и дам ти венец живота»
(Откр. 2, 10).
Блажен, кто Родину не предал,
Кто на Царя не восставал,
Кто чашу мук и слез изведал,
Но малодушно не роптал. (С.Бехтеев)
«Расписка»: «Я, нижеподписавшийся, гражданин Нагорный Климентий Григорьев, Киевской губернии, Сквирского уезда, Антоновской волости, село Пустоваровка, даю настоящую расписку, что, желая продолжать служить при бывшем царе Николае Романове, обещаюсь подчиняться и выполнять распоряжения Уральского областного Совета, исходящие от коменданта дома особого назначения, и считать себя на равном состоянии, как и остальная семья Романовых. 24 мая (1918 г.)».
Климентий Григорьевич Нагорный (1887-1918) - крестьянин с. Пустоваровка Антоновской волости Свирского уезда Киевской губернии. Его родители жили на родине, женат не был. Сначала был назначен помощником боцмана Деревенько. После удаления Деревенько стал дядькой Наследника.
«Нагорный, рослый матрос - «нянька» Алексея Николаевича - всегда был рядом, готовый прийти на помощь. Веселый моряк обожал своего юного повелителя... Можно с уверенностью сказать, что он принадлежал к числу тех людей, кто остается верным своему долгу и своим хозяевам до конца...» (генерал Хенбери-Вильямс, представитель английский армии в Ставке).
Цесаревич сразу полюбил молодого матроса, тот постоянно присутствует в его дневнике. Государь тоже упоминает о нем: «...урядник Муравицкий...прекрасный парень, купаясь, выкидывал в воде вместе с Нагорным разные смешные штуки» (Из письма Государя из Ставки от 1 июля 1916 г. )
Из дневника Алексея Николаевича (за 1916 г.):
29 января
Встал рано. Учился и гулял. Завтракали с Мама мы 5. Днем гулял и катался на санях. Папа телеграфировал. Видел много войск. Обедал в 6 ч. Приготов[лял] уроки. Лег поздно. У Нагорного украли 90 рублей с кошельком.
11 июля
Сегодня мне, Мама и сестрам привили оспу. Был на молебне. Катались и купался с Нагорным. Все пили чай в Конвое, а я обедал. Вечером поехали в поезд. Когда приехал, разболелась голова. Температура 38.2°. Лег рано.
21 июля
С утра лил дождь. После ванны оставался наверху и написал 3 письма: Маме, Бабушке и Марии. Завтракал со всеми в столовой наверху. Днем играл в саду с Папа, П. В. П. <П.В.Петров, учитель русского языка>, Макаровым <кадет, друг Наследника> и Нагорным в войну. Макаров пил чай и обедал со мною.... Читал и лег рано.
13 октября.
Утром занимался и катался на моторе. .Писал Мама. Завтракал со всеми. После завтрака прогулка к месту старой Ставки. Играл с Ж [иликом], Г. Светличным и Нагорным. ...»
4 января 1918 года (Тобольск):
«У меня еще больше прыщей (краснуха). Утром играл в шашки с Нагорным. Мари тоже заболела. Она вся покрыта прыщами. Все солдаты сняли погоны по приказу, а Папа и я нет».
Нагорный играл с Цесаревичем, выполнял секретные поручения, пестовал Его и выручал из беды друзей: «...Убежала кошка Алексея <кот, сопровождавший Цесаревича в поездках в Ставку> и спряталась под большой кучей досок. Мы надели пальто и пошли искать ее. Нагорный сразу нашел ее при помощи электрического фонаря, но много времени стоило заставить эту дрянь выйти, - она не слушалась Ал. Наконец, он схватил ее за задние лапы и вытащил через узкую щель. Сейчас так тихо в поезде...» (из письма Государя от 26 октября 1916 г.
Но вот Цесаревич заболевает, и «огромный, широкоплечий богатырь, с простой русской нежной душой... страдал за Него и за его несчастных Родителей, был беспомощным свидетелем отчаянной борьбы за спасение этой жизни, которая могла ежеминутно угаснуть, как слабый огонек. Для этого простого и преданного матроса Алексей Николаевич был, конечно, Наследник Престола, будущий Царь, Помазанник Божий, но также и бедный, больной ребенок, слабый и хрупкий, нуждающийся в защите и помощи» (И.П.Якобий).
Вместе с Государыней Климентий Нагорный не отлучался от Цесаревича в такие минуты, когда люди, зажав уши, пробегали мимо комнаты, не в силах слышать Его крики и стоны.
Показательный случай: в Ставке Алексей Николаевич очень ждал Высочайшего смотра, но буквально накануне подхватил насморк. Открылось сильнейшее кровотечение. Доктор Деревенко не смог остановить кровь, Алексея Николаевича срочно повезли в Царское. Он заметно бледнел и слабел.
Дважды с Ним делались обмороки ... Всю эту ночь в поезде Нагорный, не шевелясь, поддерживал голову Цесаревича на нужной высоте, положив под нее вытянутую руку. Кровь остановилась в 6 час.20 мин. утра.
И только тогда Нагорный смог немного расслабиться. И распрямить затекшую руку.
Из письма доктора Боткина: «Состоящий при больном Клим Григорьев Нагорный, после нескольких бессонных и полных мучений ночей, сбивается с ног и не в состоянии был бы выдерживать вовсе, если на смену ему не являлись бы преподаватели Алексея Николаевича г-н Гиббс и г-н Жильяр, давая возможность поспать и собраться с силами...»
Оба матроса, взрывной Нагорный и более спокойный Седнев, не могли стерпеть хамства охранников и часто с ними ссорились. По отношению к себе Нагорный сносил издевательства тюремщиков с невозмутимым спокойствием, но когда дело касалось Наследника, его охватывал страшный гнев. Нежная, заботливая нянюшка Цесаревича превращалась в боевого матроса-гвардейца, который не задержится показать подлецам, где раки зимуют. И показывал - дело доходило до бурных схваток.
Родионову (в Тобольске) Нагорный однажды пообещал, что если тот еще раз позволит себе нагрубить Алексею Николаевичу, то он, Нагорный, его просто изобьет.
Родионов, цеплявшийся за любой предлог, чтобы расправиться с непокорным матросом, отомстил быстро: сумел поймать Нагорного за совершением преступления - тот передавал пучок редиски и записку от Цесаревича Коле Деревенко. Собирался отдать его под трибунал. И отдал бы, не заступись за Нагорного генерал Татищев.
На пароходе «Русь» Родионов запер их с Алексеем Николаевичем в каюте. Нагорный негодовал: «Какое нахальство! Больной мальчик! Нельзя в уборную выйти!» Свита тоже протестовала: «...Ребенок болен и доктор должен иметь возможность во всякое время входить к нему» (Жильяр). А вот интерпретация этого эпизода советским историком Касвиновым: «Происшествий в пути никаких, если не считать вызывающего поведения Нагорного: он все время скандалит, протестуя против «неудобств» каюты, куда помещен Алексей».
В Екатеринбурге Нагорный снова скандалит: он бросился помогать Княжнам, которые тащили багаж под дождем, скользя в жидкой грязи. Его не пускали, ругали, отталкивали. Он не сдержался, нагрубил. Но до драки дело не дошло: видно, понял матрос, что этих озлоблять нельзя, - отплатят не только ему, но и Княжнам.
Но снова и снова: хулиганят ли охранники, бесчинствует ли комендант - он спешит разобраться с ними и помочь Семье. В частности, требует вернуть Наследнику вторую пару обуви (Семье разрешили иметь одну пару), чтобы в мокрую погоду у ребенка смена была.
Теглева: «Нагорный держал себя смело и свою будущую судьбу предсказал себе сам. Когда мы приехали в Екатеринбург, он мне говорил: «Меня они, наверное, убьют. Вы посмотрите, рожи-то, рожи-то у них какие! У одного Родионова чего стоит! Ну, пусть убивают, а все-таки я им хоть одному-двоим, а наколочу морды сам!»
Судьба Нагорного, действительно, была предопределена. И задолго до Екатеринбурга. Татьяна Мельник-Боткина и баронесса Буксгевден писали, что солдаты еще в Царском Селе точили зуб на Нагорного и Седнёва, так как они позорят честь матросов. Люди, не изменившие присяге, позорят честь! Поистине, мир перевернулся.
А уж когда охранники видели, как Нагорный возит Императрицу в кресле по дворцу или в парке, то готовы были его разорвать. Письмо прислали: грозили убить, если он не прекратит служить «жене тирана».
Ни Жене, ни Детям, ни самому «тирану» матросы Нагорный и Седнёв служить не перестали. И потому, 27 мая 1918 г. были арестованы.
Из дневника Государыни: «27 мая. Понедельник ...Бэби снова провел плохую ночь, Е. С. [Боткин] сидел наверху часть ночи, чтобы дать Нагорному поспать... В б 1/2 Седнева и Нагорного забрали, причины не знаю...».
Внешняя причина ареста, в частности, заключалась в том, что матросы помешали охранникам ограбить Алексея Николаевича. Внутренняя раскрыта в словах прот. о.М.Старка: «Нагорный - простой матрос, был до последней минуты своей жизни верный в своей любви к Царской Семье. Ничто его не поколебало: и в Екатеринбурге он был все таким же, так же презрительно, резко отвечал красноармейцам и советским комиссарам, и не раз его простые слова заставляли замолкать советчиков. Они чувствовали, что этот матрос как-то выше, чем-то сильнее их, и они боялись и ненавидели его. Не случайно он был расстрелян одним из первых».
Пьер Жильяр, учитель английского языка Гиббс и доктор Деревенко, часто ходившие к дому Ипатьева, оказались свидетелями их ареста.
Жильяр: «Каково было наше волнение, когда мы узнали лакея Седнева, сидевшего между двумя стражами. Нагорный подходил ко второму извозчику. Он ступил на подножку, и подняв голову, заметил нас трех. Он пристально посмотрел на нас несколько секунд и затем, не сделав ни малейшего движения, которое могло нас выдать, сел в пролетку. Пролетки отъехали, и мы видели, как они направились по дороге в тюрьму... Эти два милых малых были, немного спустя, расстреляны: их преступление состояло в том, что они не могли скрыть своего возмущения, когда увидели, как большевики забирают себе золотую цепочку, на которой висели у кровати больного Алексея Николаевича его образки».
Нагорного и Седнёва заключили в ту камеру тюрьмы, где содержались арестованные ЧК и откуда выводили только на расстрел. Князь Львов, летом 1918 г. сидевший в той же тюрьме, рассказывал следователю Соколову, что матросы «рисовали екатеринбургский режим самыми черными красками...Обращение с Ними с каждым днем становилось все хуже.. Прогулку сократили до 5 минут. Не разрешались физические упражнения. Особенно недостойно обращались с Великими Княжнами. Седнёв с Нагорным постоянно ругались с красногвардейцами из-за Царской Семьи, преданно отстаивая ее интересы. Вот почему их бросили в тюрьму. Их слова подтвердили тюремщики, служившие и при нас, и в доме Ипатьева».
Из дневника Государя: «16 мая. Среда.... О Седневе и Нагорном ни слуха ни духа!»; «3 июня. Воскресенье...Всё поджидаем Седнева и Нагорного, кот[орых] нам обещали выпустить сегодня...»
Из дневника Государыни: «15/ 28 мая. Вторник. ... Я спросила, когда, наконец, Нагорному позволят прийти, поскольку не знаю, как мы будем обходиться без него - Авдеев отвечает, что не знает - боимся, что не увидим ни его, ни Седнева снова. Бэби сильно мучился ...»;
«28 мая/13 июня. Четверг. ... Авдеев ...обещал нам Седнева и Нагорного на воскресенье... Сказал, что остальные наши и Валя уехали три дня назад в Тобольск»; «11 /24 июня. Понедельник. Прохладнее. Ничего особенного не произошло... Они хотят вернуть нам Нагорного...»;
«25 июня /8 июля, понедельник ... Бэби легче двигает ногой после массажа и упражнений с Е.С. Жестоко, что нам не возвращают Нагорного...»;
«30 июня/13 июля, суббота. Говорят, что Нагорного и Седнева выслали, вместо того, чтобы вернуть нам...»
Это «обещания» большевиков из области «изуверских моральных пыток» (по выражению генерала Дитерихса): сначала подать надежду, которой люди поверят, потом отнять ее, потом снова обнадежить, а потом полюбоваться горем новой утраты.
Семья не дождется возвращения матросов.
Климентия Нагорного и Ивана Седнёва расстреляли в конце мая или начале июня 1918 г. «за предательство дела мировой революции». Брошенные на месте казни тела похоронили через два месяца после ухода большевиков. Опознали их по платью...
Петр Ермаков, жизнь положивший, чтобы доказать (претендентов было много), что именно он убил Царя, любил живописать юным пионерам, как собственноручно расстрелял «царского холопа - дядьку бывшего Наследника»... В 50-х годах в честь этого убийцы в Свердловске назвали улицу. Ныне карта Екатеринбурга стала чище: улица Ермакова снова стала Ключевской.
Жизнь за Царя
Посвящается памяти доблестного матроса Климентия Нагорного
В годины ярости кровавой
Преступных слов и гнусных дел,
Когда от нас Орел Двуглавый,
Взмахнув крылами, улетел;
Когда убийцы и бродяги,
Позоря славный ход времен,
Топтали царственные стяги
И Крест Андреевских знамен;
Когда матросы с бандой серой,
Казня страдальцев без вины,
Глумились в бешенстве над верой
Седой священной старины, -
Тогда на вольные страданья,
С ничтожной горстью верных слуг,
С своим Царем пошел в изгнанье
Ты, верный раб и честный друг.
И скорбь, и жребий-зло суровый
Ты с Ним в дни горя разделил
И за Него томясь, оковы
В предсмертный час благословил.
И, пулей в грудь навылет ранен,
Ты умер, верностью горя,
Как умер преданный Сусанин
За Православного Царя...
Пройдет свободы хмель позорный,
Забудет Русь кровавый бой...
Но будет жить матрос Нагорный
В преданьях родины святой. (С. Бехтеев, г. Севастополь. 1920 г.)
***
Иван Дмитриевич Седнев (1886-1918) - Матрос гвардейского экипажа Императорской яхты «Штандарт». Лакей Детей и официант Их Величеств. В родном Угличе у него остались трое малых детей, мать и сестра.
«Прекрасным человеком», он остался в памяти А.А.Вырубовой, «добрым Седневым» в письмах Государыни.
А.А.Вырубова, уезжая из Александровского дворца в Петропавловскую крепость, успела шепнуть Седневу: «Берегите Их Величества!» Ивана Дмитриевича просить об этом не нужно было: он и погиб из-за того, что самоотверженно берег и защищал Семью.
Из письма Государыни к А.А.Вырубовой из Тобольска от 23 янв.1918 г.: «Почти не могу удержать пера... в комнате 4 гр. Джимми лежит у меня на коленях и греет меня. Невероятно холодно из-за ветра... Добрый Седнев только что мне принес чашку какао, чтобы согреться, и Джимми просит "
В Ипатьевском доме Иван Дмитриевич заболел. Слег с высокой температурой. Из дневника Государыни: « 15 мая. Седн [ев] чувствует себя плохо и хрипит ... [У] Седнева инфл[юэнция] [температура] 38,6».
А на следующий день, судя по записям Государыни, он «наполовину выздоровел» и приступил к своим обязанностям.
Не было у него привычки разлеживаться...
***
Матросы гвардейского экипажа Императорской яхты «Штандарт», Иван Дмитриевич Седнев и Климентий Григорьевич Нагорный - воины Иоанн и Климентий - прославлены в лике святых РПЦЗ в 1981 г.
К.Г.Нагорный
И.Д.Седнёв
Седнев рядом с Цесаревичем
