itemscope itemtype="http://schema.org/Article">

Своими глазами

Воспоминания. Часть 13. Мирная жизнь

100-летие революции 
0
532
Время на чтение 18 минут

Часть 1. Первая мiровая война, революция, гражданская война, первые годы советской власти, увиденные мальчиком в родном селе во глубине России

Часть 2. Родители

Часть 3. Раннее

Часть 4. Ветеринарный участок

Часть 5. Губаново

Часть 6. Золотые руки

Часть 7. Окрестные помещики

Часть 8. Революция

Часть 9. Советская власть

Часть 10. Родной чернозём

Часть 11. Разруха

Часть 12. Красные и белые

Несмотря на все вихри бурных событий тех лет, общее настроение, особенно у молодёжи, было бодрое. Молодёжь веселилась и танцевала в Нардоме. Народный дом устроили в одноэтажном здании бывшего волостного правления. В нём сняли перегородки и сделали большой зал со скамьями и сценой, перед которой поставили уцелевший помещичий рояль. Здесь проводились все торжественные и прочие собрания и устраивались вечера танцев под рояль. Очень часто и в обычные дни в Нардоме собиралась молодёжь. Единственным тапёром был Иван Николаевич Ярошевский, воловский виртуоз игры на всех инструментах. Целые вечера он без устали, низко согнувшись, барабанил излюбленный тустеп, ко­торый почему-то называли "карапет", и сочинили под него слова:

Карапет мой бедный,

отчего ты бледный?

Оттого я бледный,

потому что бедный.

И так без конца. Пары медленно переступали ногами, это могли танцевать почти все. Иногда, когда подбиралась более умелая компания, Ивану Николаевичу заказывали вальс, и он играл любимый всеми "На сопках Манчжурии", реже - "Дунайские волны", ещё реже заказывали польку. Удивительно, как он мог играть целые вечера почти без передышки, только изредка, не переставая играть, поворачивался к публике, вглядываясь в неё своими близорукими серыми глазами.

Не танцевавшая публика сидела вдоль стен и занималась повальным развлечением того времени - щёлкала семечки, сплёвывая шелуху на пол. Объяснение этому бытовому явлению простое: подсолнухи продолжали сеять, а масло из семян бить было негде - заводы стояли.

Как-то я неосторожно стукнул крышкой рояля. Кто-то сделал мне замечание, вроде того, что надо беречь народное достояние. Вспыхнув от обиды, я немедленно выпалил:

- Снявши голову, по волосам не плачут!

Однажды в Народном доме была поставлена оперетка "Иванов Павел" - о лентяе, который сидел по два года в одном классе, получая одни колы.

Просидел насквозь все брюки,

выйти не в чем погулять.

Душой и организатором всего дела была семья покойного дьякона Гончарова. Павла играл старший сын Сергей. Шпаргалку - младшая дочь Варечка. Нашлись роли и для преподавателей. Учитель географии, держа в руках палку-ось, пел:

Земная ось, земная ось,

Протыкает нас насквозь,

да, насквозь.

Учитель истории спрашивал:

И какие папиросы

Курит Фридрих Барбаросса?

Павлу дали в руки огромный, с метр, кол, вырезанный из картона.

Шпаргалка была прелестна. В своём платье с широкими рукавами, изящная, со смуглым лицом и чуть раскосыми бровями, настоящая японка в кимоно, она пела, заливаясь, колоратурным сопрано, так что слова понимались с трудом.

В другой раз приезжала труппа, ставила какую-то мелодраму с совращением невинной девушки злодеем - старым ростовщиком и с симпатичным героем-любовником. В антракте он проходил мимо места, где я сидел, без грима и разочаровал меня: артист оказался обыкновенным парнем с симпатичным крестьянским лицом.

Неожиданно к нам заехал духовой оркестр, небольшой, всего из четырёх-пяти инструментов. Он играл на улице марши и вальсы. Духовая музыка наполнила всё моё существо и долго звучала в ушах, чудилась в шуме ветра, когда я бродил по полям. Я старался возможно дольше сохранить эту музыку в памяти. Много лет эти марши нигде не удавалось услышать, разве только в кинофильмах, изображающих то время. Лишь недавно они снова появились в грамзаписи.

Неустойчивое равновесие в жизни нашей семьи и всей трудовой воловской интеллигенции неожиданно нарушилось.

Осенью 1920 года, часов в одиннадцать дня, у нас, в папином кабинете появились "они". Двое в военной форме и столько же - в штатском. Из военных главным был Петр Алексеевич Бахтияров - брат председателя нашего волисполкома, начальник Ливенского уполитбюро - уездного политбюро, так тогда почему-то называлось уездное управление ВЧК.

Помню отчетливо: папин кабинет, папа, внешне спокойный, сел рядом с одним из военных к письменному столу и начал открывать ящики и показывать, что в них. Долго читали письма, сохранившиеся с неизвестных времён, и визитные карточки. Их было немного. Военный расспрашивал. Я, чтобы показать, что нам бояться нечего, спросил папу: «А где-то у тебя была карточка...» - и назвал какую-то экзотическую фамилию из папиных закавказских рассказов. Но папа незаметно сжал мою руку, и я понял неуместность своего вопроса.

В нижнем ящике стола лежал бинокль военного образца. Револьвер я заблаговременно и хорошо спрятал на чердаке. Папа объяснил, откуда бинокль к нам попал: нашли во рву сада. Бинокль отобрали.

Бахтияров открыл вьюшки у печки, привстав на цыпочки (в отличие от брата, он был низкого роста), но, конечно, ничего не нашёл. На этом обыск кончился. Позже стало ясно, что он носил больше официальный характер - для проформы.

Только когда они ушли, я с ужасом вспомнил, что на сеновале под карнизом мы с Васей и Шуркой спрятали винтовку, которую нашли во рву вместе с портретами и биноклем, и скрыли это, не понимая, какой опасности подвергли отца и всех наших взрослых.

Вскоре выяснилось, что обыски были у многих воловских интеллигентов: у агронома Альфреда Ивановича Зазевского, обеих учительниц, почтмейстера, - и что все они, включая папу, считаются арестованными и будут отправлены сначала в Ливны, а потом в Орёл. Папе, в виде исключения, разрешили ехать на своей подводе, и мы все поехали провожать папу.

Ехал целый обоз арестованных с милицейским конвоем, и в этом обозе - наша подвода с Димитрием в качестве кучера.

Ехали долго, было томительно тоскливо и тяжело на душе, несмотря на то, что обыски были какие-то несерьёзные и отношение властей не враждебное, совесть была чиста, но никто не знал, чем это кончится в то тревожное время. Папа дорогой был спокоен, серьёзен, и как-то особенно нежен с нами.

К вечеру, уже затемно, наш обоз переехал мост через Сосну, поднялся на Сергиевскую гору и остановился возле того места, где тогда был кинотеатр, а теперь - театр и сквер, у высокого трёхэтажного дома. Стало непривычно тихо. Все спешились, собрались в толпу, и нам предложили прощаться. Папа, прощаясь с Димитрием, сказал ему:

- Ну, Димитрий, я на тебя надеюсь - не бросай моих.

Арестованных увели в это большое здание. Вскоре их переслали в Орёл, в знаменитый Орловский централ.

Мы вернулись в Волово, и потянулись тоскливые дни тревоги, ожидания и опасливых надежд.

Постепенно стали выясняться новые подробности. Оказалось, был арестован ещё учитель в деревне Большовка, Григорий Александрович Дмитриев. А примерно через месяц-два выяснилась ещё одна совершенно необъяснимая новость: арестован секретарь волкома Василий Семёнович Селищев, и даже посажен в общую камеру с нашими. Некоторые предполагали, что его посадили нарочно, чтобы он следил, что будут говорить наши арестованные, "интеллигенция", - но это было слишком неправдоподобно. Кто доверился бы вчерашнему начальнику, вероятно, имевшему какое-то отношение ко всем арестам?

Ещё через некоторое время пришло известие: секретарь освобожден и появился в своем доме в Мокреце. Секретарём он, однако, восстановлен не был, и в партии тоже.

Не то маме, не то Матрюще пришла в голову мысль послать меня к нему узнать про папу. Я не сразу преодолел страх и согласился идти только с Матрюшей. Матрюша решила сделать вид, что она нам чужая, то есть не живёт у нас, а только провожает меня, и мы пошли к нему.

Пришли. Постучали. Открыли дверь в хату, я спросил, можно ли видеть Василия Семеновича.

- Я за него, - ответил из тёмного угла мужской голос.

Я растерялся и молчал - где же он сам? Тогда на помощь пришла Матрюша, рассказала, кто я и зачем она меня привела. Тот сказал что-то неопределённое, но успокаивающее, и мы ушли.

К этому времени Димитрий, который оставался нашей опорой, покинул нас без объяснения причин. Хотелось думать, что это из-за ревности его жены. У нас постоянно бывала весёлая Матрюша, а в фельдшерской половине дома жила его первая любовь.

Мне, десятилетнему мальчику, пришлось выполнять все мужские обязанности: колоть дрова, давать корм лошади и корове, провожать маму в осеннюю ночную темноту в конюшню доить корову... Мне, конечно, помогала Матрюша, когда она не уходила к себе домой. Я в душе гордился своим мужским положением, старался быть на высоте и "закалял силу воли".

Мне в детстве нравились люди с сильной волей. Я часто и подолгу думал: почему некоторым людям удаётся обойти, казалось бы, непреодолимые препятствия и все-таки добиться своего? Героями, привлекавшими в этом смысле моё внимание, были Мартин Иден Джека Лондона, Овод Войнич, капитан Немо. Я старался преодолевать трудности спокойно и не отступать.

А что мой собственный отец, такой мягкий и деликатный, обладал в действительности незаурядной силой воли, только она у него направлялась на себя, а не на подчинение других, я тогда не понимал.

Так прошла тяжёлая тоскливая осень, выпал снег, наступила зима.

Однажды утром мы сидели в кухне, где с революции стали проводить почти всё время. Был солнечный морозный день. Вдруг открылась дверь, и вбежали две закутанные, заснеженные, хохочущие женские фигурки учительниц: Мария Леонидовна и Антонина Ивановна. Их выпустили, и они на пути из Ливен забежали в наш, первый с дороги, дом. Среди радостного смеха они рассказали, что скоро отпустят и остальных. Никакого обвинения не предъявлено, и дело идёт на прекращение.

После этого вернулся к нам и Димитрий. Вероятно, он понял, что скоро отпустят и папу, чего, он, возможно, не ожидал, и ему будет совестно, что он покинул нас.

И, наконец, наступил долгожданный день: приехал папа. Все собрались в одной комнате. Он сидел посередине, окружённый нами, и подробно рассказывал всё по порядку о жизни в тюрьме. Говорил, что настроение у него было спокойное, так как он твёрдо надеялся на то, что недоразумение выяснится и их отпустят. Немало этому оптимизму помогали и характерная папина философия "чему быть, того не миновать", и вошедшие в кровь с молоком матери от религии долготерпение и забота о своих товарищах заключённых, которым он, как потом рассказывали, всем поднимал настроение, а сам читал Евангелие.

Обвинения никому не были предъявлены, на допрос не вызывали.

Скоро освободили и последних из наших заключённых - Григория Александровича и агронома Зазевского.

Постепенно стала проясняться и подоплёка всей этой истории.

Как-то случилось, что папа ехал в Ливны, и его попросили подвезти начальника уполитбюро Петра Бахтиярова, того самого, который руководил обыском у нас, а теперь приезжал в командировку. Дорогой он рассказал папе такую историю (папе, хотя он был безпартийным, почему-то доверяли все, даже секретный агент, осведомитель чека, открылся ему).

У сторожа учителя Дмитриева была невеста. Она якобы сочинила на Дмитриева донос, в который включила почти всех знакомых Дмитриева и некоторых знакомых этих знакомых. Наш предвик Константин Бахтияров заявил в органах, что он считает, что ничего такого нет, но как лицо заинтересованное, просит отстранить его от этого дела.

Летом 1921 года, рано утром, мама выглянула в окно и обомлела. Через сад бежала безпорядочная толпа народа, все они были вооружены, большинство косами, лопатами, топорами. В это время где-то в центре села ухнуло - потом оказалось, что это был залп из винтовок. Какой-то парень с перекошенным от страха лицом вскочил в наши сени и, выронив топор, перекрестился:

- Там стреляют, - проронил он, явно пытаясь укрыться в сенях. Но, не слыша больше ничего страшного, скоро убежал.

Стало ясно, что это - крестьянское восстание. Доходили слухи из разных мест о восстаниях, но в газетах о них не писали, и казалось, что всё это где-то далеко и бывает редко.

Мы не знали, что восстанием охвачены Тамбовская и соседняя Воронежская губернии, занятые двумя регулярными армиями атаманов Антонова и Зелёного. У нас толковали, что они зелёные потому, что скрываются в лесах. Не скоро мы узнали это, и что они были разгромлены и рассеяны корпусом Тухачевского - «Красного Наполеона», как его звали за границей, - с отменой продразверстки.

И вот волна этих восстаний нахлынула на наше село.

Откуда они появилась, кто их возглавлял, осталось неизвестным. Говорили, что из деревень с северо-восточной стороны накануне вечером присылали гонцов, чтобы примкнули, но наши отказались. Обратило внимание на себя то, что наше село как-то опустело. В частности, не оказалось никого из семейства Галактионова.

Толпа быстро просквозила наш сад и исчезла. Наступила жуткая тишина. Мы замерли в ожидании сообщений.

Скоро с дворни пришла Матрюша и рассказала: когда толпа достигла волисполкома, дала залп из охотничьих ружей (может быть, и винтовки и обрезы были - кто это проверял?), но все власти успели уехать. Оставили только сторожа - немца, бывшего садовника из имения Казаково. Узнав, что власти эвакуировались на рассвете по направлению к станции Набережная (видимо, их предупредили), часть толпы с оружием бросилась их догонять, и в деревне Липовчик они догнали Андрюшку Кровельщика, который работал при исполкоме, в партии не состоял и руководящих должностей не занимал. Он залёг и стал отстреливаться. Его убили и привезли в Волово.

Воловские не присоединились к восставшим. Те хотели растерзать подвернувшегося Панова, но возле него оказался первый кулачный боец села, и он троих отбросил, а остальные отстали.

Разъярённая толпа сорвала своё бешенство на совершенно безобидном садовнике. Его зверски избили, выбили глаз и закопали в одной могиле вместе с Андрюшкой. Говорили, что их засыпали, а земля шевелилась.

К вечеру толпа насытилась своей расправой, угомонилась и постепенно рассеялась. Но эта внезапно нахлынувшая лавина произвела страшное впечатление. Никто не знал, что ей нужно, видели только слепую ярость и жестокость.

Через один или два дня тревожного ожидания и пустоты, так как не было ни мятежников, ни законных властей, в Волово со стороны Ливен въехал на грузовике карательный отряд с пулемётом. Начальник отряда Черников собрал сходку перед грузовиком, на котором стоял, грозно глядя на тихую толпу, на пулемет. Речь Черникова была примерно такая:

- Ну, мужички, разговор наш будет короткий. Видите «мaксимку»? Смотрите и понимайте. На первый раз вам прощается, а если это повторится, перестреляем всех. Ясно?

Мужички молчаливо слушали, вероятно радуясь, что всё обошлось так благополучно и никаких репрессий и кар нет.

Восстание пролетело через Волово безследно, как шквал, и от него остались только братская могила да две авторучки несчастного садовника немца, которые Матрюша принесла нам. Как я ни вертел их, так и не смог понять, как с ними обращаться.

Заговорили на ухо о кронштадтском мятеже матросов. По газетам его объясняли происками белогвардейцев и левых эсеров, но возникало много недоумений: откуда в Кронштадт могли проникнуть левые эсеры, о которых уже стали забывать, и как они могли перевернуть настроение матросов легендарного Балтфлота, которые совсем недавно были главным оплотом большевиков при захвате ими власти? Вспоминалась золотая надпись на чёрной ленте безкозырки "Балтийский флот" матроса-подводника Ефрема Сергеевича Бачурина, его резкие восторженные выступления на воловском митинге в 1917 году, страстные споры до полуночи с тётей Марусей в нашем доме...

Говорили, что матросы получали много писем из их родных деревень, в которых родня жаловалась на продразвёрстку, на разруху, на то, что комбеды отбирают весь хлеб. И это было понятнее. Но на душе оставался какой-то тёмный осадок оттого, что наиболее активные творцы революции, оплот Смольного, были жестоко обстреляны. Говорили, что восстание было подавлено по предложению и под руководством Троцкого, который придумал взять неприступную крепость штурмом силами делегатов X-го партсъезда, одетых в белые халаты, чтобы незаметно подкрасться по льду, а теперь матросов расстреливали, ссылали в концлагеря. Но подробности замалчивались, а горький привкус сомнений, успокаиваемых газетами и отвлекаемых очередными событиями, постепенно прошёл.

В 1921 году, после решения X-го съезда партии, в жизни народа наступил новый перелом.

Как только продразвёрстку заменили продналогом и разрешили свободную торговлю, сразу всё изменилось. Утихли волнения, люди оживились, стали громче говорить и чаще смеяться. Появилась твердая "золотая" валюта - червонцы вместо "лимонов", все почувствовали почву под ногами. Появились новое слово "нэп" и новые люди "нэпманы".

К большому удивлению - моему и всех воловских, - первую лавочку в помещении бывшего купца Морозова открыл - кто бы мог подумать! - моряк-подводник Ефрем Сергеевич. Как только это стало известно, я, не в силах сдержать любопытства, пошёл в его "магазин". Но мне пришлось разочароваться. Кроме стёкол для керосиновых ламп, притом самой причудливой формы, какой я никогда не видал даже на картинках, - например, не с расширением там, где огонь, а с перехватом, сужением, - больше у него ничего не было.

Вслед за Бачуриным открылись настоящие лавки с красным товаром, то есть тканями, изделиями из них и галантереей, братьев Невзоровых - потомственных купцов. А за ними, тоже вызвавший некоторое удивление, открыл торговлю учитель Филиппов. Он сбрил бороду и оказался совсем молодым.

У всех нэпманов, наших и приезжавших, как по мановению жезла, появились общие, весьма характерные черты. Буйная жизнерадостность и оптимизм всегда и везде с постоянным неудержимым смехом и подчёркнутая услужливость в магазине, самоуверенная энергия в движениях.

Скоро у большинства из них выработалась и типичная внешность: костюм с обязательным галстуком, короткие узкие брюки с цветными пёстрыми носками. Этот контраст с еще недавно царившими пуританскими гимнастёрками, кожаными куртками и галифе как бы рекламировал новую эпоху: "Мы всё можем, нам всё доступно". Впрочем, ради точности следует оговориться, что галифе и раньше открывали некоторые скромные возможности к щегольству за счёт ширины, достигавшей иногда невероятных размеров, или - ещё хлеще - за счёт формы углом книзу.

Торговля Невзоровых и Филиппова быстро расширялась и крепла, а Ефрем Сергеевич вскоре закрыл свою лавочку и уехал в Мариуполь работать электриком по своей подводной специальности.

Теперь, когда нэпманов из бывших купцов ругали недобитыми буржуями, они смело огрызались:

- Это вам не восемнадцатый год.

Почему-то мне показалось обидным, когда сказали, что Оля, дочь генерала Павлищева, девушка едва ли 18-ти лет, уехала с купцами в Донбасс.

Страшный голод в стране в 1922 году докатился и до нас. Стояли незасеянными поля у вдов и безлошадных. Не было дождей, хлеба сохли, не дав колоса, сохла трава.

Особенно ужасно было в Поволжье. Ползли слухи, что там люди мрут, как мухи, и мёртвых складывают штабелями. В газетах печатали обращения к населению о помощи голодающим.

Но и у нас становилось всё хуже и хуже. Смертных случаев не было слышно, но народ подмешивал в хлеб картошку и лебеду, от которой он становился чёрным и твёрдым. Исчезло молоко. Мама давала нам на обед пшённую кашу, сваренную на воде и политую постным супом вместо масла.

Народ ходил понурый, люди, вздыхая, часто глядели на небо, но оно ярко сияло без единого облачка. Усиленно молились в церкви, устроили крестный ход на "Ступочку", но дождя не было.

Как-то к папе зашел Панов. Это был сухощавый мужчина с хриплым голосом. Крестьянином он мне не казался, так как земли не имел, жил в центре села и заведовал пожарной командой, состоявшей из него и насоса. Были тогда такие насосы на двоих. Мы брали этот насос каждую весну откачивать воду в погребе. Панов пожаловался папе, что нечего есть. У него были дочь, лет десяти, Нина, бледная девочка, и маленький сын, а жены не было. У нас мука тоже кончалась, а до новины было недели три. И вдруг папа отдал ему почти всю муку. Мама, узнав, страшно расстроилась, стала упрекать его:

- А что же мы будем есть?

Но папа со свойственным ему спокойствием сказал:

- Ничего, мамочка, Бог даст день - Бог даст и пищу.

Скоро наша мука кончилась, и папа пошёл к соседу Андрею Терентьевичу просить у него взаймы «полпудика до новины". Он знал, что у того много хлеба, сосед возил его мешками на станцию Кшень и в обмен привозил всякие вещи, вплоть до велосипедов, доставшихся за безценок. Возможно, папа на это и рассчитывал, уверенный, по своей доброте, что у соседа не хватит совести ему отказать.

У Андрея Терентьевича после революции наёмных работников не стало, и дети целые дни от зари до зари работали на мельнице, в поле или во дворе. Они обслуживали многих вдов и бедняков, получивших наделы, но не имевших ни рабочей силы, ни инвентаря, "исполу", то есть земля - их, инвентарь - его, а работа и урожай - пополам. Так при нещадной работе трёх сыновей и двух дочерей он собрал к 1929 году около трёхсот копён ржи - большая величина даже для урожайных мест. Его старший сын Иван служил в Красной армии, вступил в партию и оторвался от своих. Мать же их, Пелагея Фоминишна, по простому Хаминиха, невысокая полная хитровато-вкрадчивая женщина, страдала запоем. Изредка её находили где-нибудь валявшейся во рву, приводили домой, били вожжами, отливали, но ничто не помогало. Проходит время - и снова шёпот: "Хаминиха опять запила".

Как рассказал безо всякого возмущения папа, Андрей Терентьевич в ответ на его просьбу спросил:

- А жёлтенькие у вас есть?

Папа не понял:

- Какие жёлтенькие?

- Кругленькие, - показал на ладони своим корявым пальцем Галактионов. - Нету? Ну, тогда и разговора нету.

Так и нам пришлось перебиваться хлебом с лебедой, а я с тех пор окончательно воспылал классовой ненавистью к кулаку Галактионову. Меня только удивляло, почему папа, как мне показалось, даже не обиделся на Андрея Терентьевича, и у нас продолжались, хотя и не очень любезные, но мирные соседские отношения.

В сентябрьский погожий день папа с Димитрием уехали на станцию Долгая - повезли продналог. Перед обедом мама возилась в кухне около печки, я сидел на лавке у окна. Вдруг отворилась дверь, и в кухню вскочил небольшой живой попик с лохматой рыжей бородкой, в которой была лысинка на месте подбородка.

- Сама я приехала! - весело воскликнул он, целуясь с мамой.

Это был папин товарищ по семинарии отец Николай Иножарский. Он служил священником где-то километров за двадцать пять от Волово, возле села Студёного, и изредка встречался с папой. Папа его любил, как он любил большинство своих товарищей и друзей.

Начались оживленные расспросы, шутки, смешки. Отец Николай был очень жизнерадостный, с острым чувством юмора. Уже одно ожидание, когда он хотел что-то сказать, настраивало на смех.

После обеда я увидел под сараем с сеном какой-то еле заметный столбик дыма.

- Смотрите, что это такое под сараем!

Отец Николай посмотрел:

- Э, детонька, бегите скорее, что-то нехорошо!

Подбегая к сараю, мы увидели сквозь щели между досками пламя. Тут же огонь пробил крышу, и столб серого дыма взвился к небу.

Вскоре забил набат нашего могучего колокола, а ещё через несколько минут двор уже был переполнен народом. Весь сарай, набитый свежим сухим сеном, был охвачен пламенем. Появились пожарники, и борьбой с огнём начал командовать сам предвик Костя Бахтияров. На душе стало легче от одного его могучего вида. Схватив огромный багор, он зацепил им стену сарая и обрушил железную крышу на горящее сено. Из-под крыши взвились в небо огромные языки пламени.

- Воды, воды на конюшню! - кричал Бахтияров. - Угол занимается!

Пожарники стали поливать угол соседней дубовой конюшни - стационара для больных животных. Баграми растащили головни, сено догорало, и пламя стало затухать. Через каких-нибудь два часа осталась куча горячего красного пепла и зияющая дыра в заборе возле бывшего сарая.

На другой день утром папа, возвращаясь со станции, не сразу понял, куда исчез сарай. Но он не любил охать и жаловаться - "значит, судьба была ему сгореть". Вспоминая вчерашний день, он догадался, что слишком близко от сарая высыпал горячую золу из печки - от неё, очевидно, сарай и загорелся.

Вечером за ужином радость приезда Николая Ивановича и горе пожара обмыли разведённым спиртом, настоянном на лечебном корне "калгане". Весело обсуждали свою жизнь. Отец Николай с удовольствием вспоминал, как они учились в Орловской семинарии - он в одном классе с младшим братом отца, дядей Егором. Потом его попросили спеть. Он не заставил себя долго упрашивать, стал серьёзным, помолчал и запел красивым баритоном, просто и захватывающе задушевно:

Вот мчится тройка почтовая

По Волге-матушке зимой.

Ямщик, уныло напевая,

Качает буйной головой.

И уже не было весёлого обаятельного балагура с рыжей бородкой, не было нашей кухни, не было нас - всё унесла песня.

Было безкрайнее снежное поле, метель, смертельная тоска ямщика:

Под снегом лежала она,

Закрыв свои карие очи.

Налейте, налейте, бокалы вина,

Рассказывать нет больше мочи.

Отец Николай кончил и молчал, и все молчали, думая каждый о своём, а мне виделась вся эта картина.

Я любил все ямщицкие песни, вероятно, самые замечательные из всех русских песен, рождённые безкрайними просторами России, безконечными дорогами, и особенно близкие нам, жившим на большаке.

С тех пор об Иножарском было известно только, что в эпоху коллективизации его выселили. И через много лет, уже после Отечественной войны, я снова услышал о нём от своего двоюродного брата Павла после его восьмилетней ссылки в Воркуту, как бывшего члена Орловского обкома. Он рассказывал, что в 1933 году, при пересылке по этапу на пересмотр дела по заявлениям, сделанным на имя Сталина и Калинина мною и родным братом Павла Сергеем, в одной из этапных тюрем он встретился в камере с отцом Николаем. Раньше они не были знакомы, и по теории были непримиримые классовые враги, но, видимо, из разговора узнали, что они земляки и о близости к нашей семье.

Павел рассказывал, что, несмотря на общую участь, и после ареста, в тюрьмах и ссылках ортодоксальные большевики оставались верны своим антагонистически-классовым принципам. Сохранялись классовая обособленность и партийные группировки. Коммунисты-ортодоксы держались в стороне от «буржуазных элементов», "кулаков". "Кулаки" злорадствовали: "Ага, и ваша очередь настала". Даже с оппозиционерами, троцкистами эти большевики не примирились. Но отец Николай в камере пользовался общим уважением, особенно после одного эпизода.

С воли каким-то чудом в камеру попал кусок газеты. Это было редкое и радостное событие. Тюремная стража строго следила, чтобы даже газеты не попадали в руки арестантов. Арестанты устроили чтение газеты, а отец Николай стоял перед глазком камеры с парашей в руках, как будто переносит её, и закрывал собой глазок на случай, если охранник глянет в него.

Отца Николая гнали в Казахстан, в ссылку, где он скоро и умер. А Павла вернули обратно в лагерь Воркуты, откуда он не вернулся. Он был посмертно реабилитирован в 1957 году, а в 1989-м восстановлен в партии.

Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите "Ctrl+Enter".
Подписывайте на телеграмм-канал Русская народная линия
РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям.
Комментарии
Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,
или зарегистрируйтесь, чтобы продолжить

Сообщение для редакции

Фрагмент статьи, содержащий ошибку:

Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta

Полный список организаций, запрещенных на территории РФ, см. по ссылкам:
http://nac.gov.ru/terroristicheskie-i-ekstremistskie-organizacii-i-materialy.html

Иностранные агенты: «Голос Америки»; «Idel.Реалии»; «Кавказ.Реалии»; «Крым.Реалии»; «Телеканал Настоящее Время»; Татаро-башкирская служба Радио Свобода (Azatliq Radiosi); Радио Свободная Европа/Радио Свобода (PCE/PC); «Сибирь.Реалии»; «Фактограф»; «Север.Реалии»; Общество с ограниченной ответственностью «Радио Свободная Европа/Радио Свобода»; Чешское информационное агентство «MEDIUM-ORIENT»; Пономарев Лев Александрович; Савицкая Людмила Алексеевна; Маркелов Сергей Евгеньевич; Камалягин Денис Николаевич; Апахончич Дарья Александровна; Понасенков Евгений Николаевич; Альбац; «Центр по работе с проблемой насилия "Насилию.нет"»; межрегиональная общественная организация реализации социально-просветительских инициатив и образовательных проектов «Открытый Петербург»; Санкт-Петербургский благотворительный фонд «Гуманитарное действие»; Мирон Федоров; (Oxxxymiron); активистка Ирина Сторожева; правозащитник Алена Попова; Социально-ориентированная автономная некоммерческая организация содействия профилактике и охране здоровья граждан «Феникс плюс»; автономная некоммерческая организация социально-правовых услуг «Акцент»; некоммерческая организация «Фонд борьбы с коррупцией»; программно-целевой Благотворительный Фонд «СВЕЧА»; Красноярская региональная общественная организация «Мы против СПИДа»; некоммерческая организация «Фонд защиты прав граждан»; интернет-издание «Медуза»; «Аналитический центр Юрия Левады» (Левада-центр); ООО «Альтаир 2021»; ООО «Вега 2021»; ООО «Главный редактор 2021»; ООО «Ромашки монолит»; M.News World — общественно-политическое медиа;Bellingcat — авторы многих расследований на основе открытых данных, в том числе про участие России в войне на Украине; МЕМО — юридическое лицо главреда издания «Кавказский узел», которое пишет в том числе о Чечне; Артемий Троицкий; Артур Смолянинов; Сергей Кирсанов; Анатолий Фурсов; Сергей Ухов; Александр Шелест; ООО "ТЕНЕС"; Гырдымова Елизавета (певица Монеточка); Осечкин Владимир Валерьевич (Гулагу.нет); Устимов Антон Михайлович; Яганов Ибрагим Хасанбиевич; Харченко Вадим Михайлович; Беседина Дарья Станиславовна; Проект «T9 NSK»; Илья Прусикин (Little Big); Дарья Серенко (фемактивистка); Фидель Агумава; Эрдни Омбадыков (официальный представитель Далай-ламы XIV в России); Рафис Кашапов; ООО "Философия ненасилия"; Фонд развития цифровых прав; Блогер Николай Соболев; Ведущий Александр Макашенц; Писатель Елена Прокашева; Екатерина Дудко; Политолог Павел Мезерин; Рамазанова Земфира Талгатовна (певица Земфира); Гудков Дмитрий Геннадьевич; Галлямов Аббас Радикович; Намазбаева Татьяна Валерьевна; Асланян Сергей Степанович; Шпилькин Сергей Александрович; Казанцева Александра Николаевна; Ривина Анна Валерьевна

Списки организаций и лиц, признанных в России иностранными агентами, см. по ссылкам:
https://minjust.gov.ru/uploaded/files/reestr-inostrannyih-agentov-10022023.pdf

Алексей Булгаков
Своими глазами
Воспоминания. Часть 15 (окончание). Гимназия на дому
23.12.2016
Своими глазами
Воспоминания. Часть 14. Книжный шкаф
21.12.2016
Своими глазами
Воспоминания. Часть 12. Красные и белые
14.12.2016
Своими глазами
Воспоминания. Часть 11. Разруха
13.12.2016
Своими глазами
Воспоминания. Часть 10. Родной чернозём
07.12.2016
Все статьи Алексей Булгаков
100-летие революции
Все статьи темы
Последние комментарии
О красных и белых
Новый комментарий от Vladislav
29.03.2024 10:28
«Такого маршала я не знаю!»
Новый комментарий от Владимир Николаев
29.03.2024 07:07
«Не только кощунственный, но и антигосударственный акт»
Новый комментарий от Александр Волков
29.03.2024 06:47
Пикник на обочине Москвы
Новый комментарий от Vladislav
29.03.2024 00:17
Если всерьёз об Эдмунде Шклярском и о «Пикнике»
Новый комментарий от С. Югов
28.03.2024 23:30
«Не плачь, палач», или Ритуальный сатанизм
Новый комментарий от Калужанин
28.03.2024 22:04
Молчать нельзя осаживать
Новый комментарий от Александр Тимофеев
28.03.2024 21:09