Калеки перехожие

Публикацию специально для Русской Народной Линии (по первому изданию:    Безсонов П. Калеки перехожие. Сборник стихов и исследование. [Ч. 1-2]. Вып. 1-6. - М, 1861-1864. [Ч. 2]. Вып. 4. - Тип. Бахметева, 1863. - XIVIII, 252 с.) (в сокращении) подготовил профессор А. Д. Каплин.

Орфография приближена к современной. Деление на части и название - составителя. 

+ + +

Белая и Малая Русь.

Переходим к Белой и Малой Руси.

Начинаясь на Севере от Чудского озера, на Востоке входя частью в нынешнюю С-Петербургскую губернию, в уездах Гдовском и Лужском, а потом в Тверскую, занимая губернии Псковскую и Витебскую, отсюда на Западе, от Динабурга, общась в Новоалександровском уезде с Литвою, деля с нею поселения в губерний Виленской, за тем растягиваясь в ширину и занимая губерний Городенскую от Литовского Берестья, Минскую, Могилевскую, Смоленскую - до Вязьмы и даже под Можайск по направлению к Москве, Белая Русь в нижних или южных частях своих, в уездах Берестьском, Кобринском, Пинском (Пена-Пина, Пиняне) и отчасти Пружанском уступает малоруссам, граничит с ихнею Волынью и Суражским уездом вдается в губернию Черниговскую, соединяясь таким образом с Русью Малою, наиболее известною читателям и разложившуюся широко на Юг до самых оконечностей Руси.

Непрерывная полоса этих двух ветвей Русского племени, называемая нами для краткости Русью Юго-Западною, при чем Юг мы отдаем преимущественно Малой, а Запад Белой Руси, составляет, по самому положению своему, промежуток и посредство между страною Руси Великой и Славянами Западными. Этому отвечают также этнографические свойства белоруссов и малоруссов, занимающие средину между означенными пределами, с некоторыми, впрочем, особенностями.

Белая Русь  - старожилы, аборигены, древние кривичи: малоруссы пришли позднее со стороны Карпат, занявши постепенно место удалившегося из центральной Киевской области Великорусского племени, некогда зачавшего здесь историю Русского общества и государства, но потом уступившего восточным выходцам вообще и Тетерем; Белая Русь - племя и говор, ближайшие к великоруссам, но подпавшие Литве с Польшею, и в этом подчинении, в течение истории, получившие те отличия, которые ныне делают Белую Русь посредником между Великою и Славянами Западными.

 Малая Русь с самого начала своего появления имеет больше этих резких отличий, посредствуя не только между Северо-восточными Славянами и Западными, но между ними и Южными, особенно сербами; Белая Русь только терпела и страдала под игом, или платилась своими силами чуждому развитию: Малая мужественно боролась и отстаивала себя рядом кровавых битв, постоянных ошибок, - всем известны её козачество и Украйна; Белая прямо высвобождена из рабства и принята Великою Русью. Малая сама высвобождалась и добровольно соединилась с Великою; у Белой Руси память прошлого, история и Былевое творчество о народных героях-совершенно отшиблены чужеродным владычеством. Малая вся живет воспоминаниями и, не заставши древнейшего Киева, не имея об нем былин, со времен своей исторической жизни, с козачества, хранит доселе чудные Былевые, Исторические думы, разносимые народными певцами, свои многочисленные думки о безымянных козаках и молодцах; остальные песни, женские, обрядовые, лирические и т. п. у обеих ветвей сходны тем, что представляют средину по складу и напевам между Западно-Славянскими и Великорусскими, хотя впрочем и здесь Малая Русь несколько обильнее и богаче.

Народные певцы, носители творчества, сохранились во множестве у той и другой ветви: но у Малой Руси они на большую половину отданы козацким думам, даровитее личным вдохновением, богаче орудиями, народными инструментами; за то у Руси Белой, почти вовсе не зная былин и владея разве лишь бедною волынкой, они гораздо вернее блюдут Былевые Старшие Стихи, по обилию и развитию почти не уступающее великорусским, даже пополняющие их и составляющие вместе с ними одно великое целое. Мы знаем и имеем много таких Стихов Белорусских: Малоруссы у себя мало собирали их, еще меньше печатали, и даже на наш печатный призыв к соучастию отвечали доселе молчанием, заставляя весьма основательно подозревать - сами лично мы не записывали там, что действительно таких Старших Стихов осталось там немного и что на «нет» суда нет.

Есть однако особый отдел Стихов, который близко роднит обе ветви, ибо возводит нас к религиозному вопросу, исторически общему и почти одинаковому для ветвей обеих. Это именно - долгая и постоянная борьба обеих против притеснений латинства, то усильно напиравшего помощью политических средств, то лукаво и хитро вторгавшегося. Борьба напрягла особенно религиозные, нравственные силы духа и вызвала в отпор усиленную деятельность богословия полемического, а в практике соответственные хитрым нападениям врага Братства и школы, со всеми средствами книгопечатания, со множеством писателей, по всем отраслям, ведения, какие только шли в защиту Православия.

Если где, как в Белой Руси, и не было кровавой воинской борьбы против Литвы и Польши, то за то помянутая религиозная, духовная борьба велась одинаково Белой и Малой Русью, на своего рода Украйнах, от Полоцка и Вильна, чрез Чернигов и Киев, до Львова, с безчисленными разветвлениями из главных центров. Но, защищая великое дело Православия, приходилось соразмерять и сообразовать свое оружие с оружием врага, а вместе вступать в сходные условия жизни и деятельности, приобретать подобие в приемах.

Известно, если деятельность сосредоточена на постоянной борьбе, невольно ассимилируешься врагу: козачество более или менее принимало на себя черты поляков и восточных выходцев, врагов-соседей; наши кавказские храбрецы даже по внешности много заняли от горцев. Непременно то же долженствовало явиться на Юго-западе Руси: там нечего прибегать к догадкам, где уже сама история говорит прямыми явлениями, где исторически создалась Уния, дело постыдное для тех, кто руководил её введением, дело обманувшее козни врагов, не исполнившее их надежды - окончательно уподобить себе Русь Белую и Малую, вызвавшее скорее еще сильнейший отпор, но дело все-таки длившееся, не безопасное для самих нравственных сил соблазняемого племени, дело до сих пор не искорененное в своих последствиях, а некогда имевшее на своей стороне и многих изменников, и предателей родного края.

Как бы то ни было, только при основной и природной срединности племени и языка, сложилось еще исторически особая формация Юго-западная, срединная между Польскою-Латинскою и Великорусскою Северо-восточною. Вопреки характеру Великой Руси, знавшей из иностранных влияний только самое сродное - древле-греческое, здесь напротив в образовании получили господство латинский язык, Латинская литература, чтение и сочинение по латыни; вопреки Великорусским древним училищам народным, много если приходским, здесь завелись школы, в прямом распоряжении монастырей и духовенства; тогда как на Великой Руси все силы и слои общества шли и действовали в ровень, не выдаваясь особенно, здесь господство полемических религиозных вопросов не только выдвинуло собою духовенство, но ему передало в руки и все образование.

Школы по своему устройству, составу и способу преподавания мало чем отличались от тогдашних польских,- не внешность, не обстановка всей практической жизни, а только внутреннейшее содержание полагало отличия, коренясь в Православии. Передовые деятели все знали польский язык, даже употребляли, даже по необходимости иногда чаще, чем свой: не говоря уже о Симеоне Полоцком, и другие лица, сделавшиеся после светилами Великой Руси, на родине говорили и писали по-польски. Язык родной неизбежно должен был пострадать: доказательством - множество полонизмов, даже польских влиятельных звуков, оставшихся от того, времени доселе в речи малорусской и белорусской. И здесь действовали, к сожалению, не одна переимчивость или не одно насильственное втеснение, а невольное, безсознательно, руководившее силами слияние. Не могло этого не отразиться на творчестве слова и литературе.

Литература сообразовалась с деятельностью передового слоя: творчество народное уходило лишь в села и деревни, а в центрах деятельности подчинялось тому, что было повыше. Тогда-то, конечно, сгибла, как мы поминали, у Белой Руси память творческая о былом, сгибли былины; тогда-то Думы Малорусские, по самому содержанию, по подвигам козачества, где они сталкивались с Польшею, тем самым сошлись с её творчеством, так что историки польской литературы думают присвоять себе те народные произведения, тех творцов и певцов-носителей, кои собственно принадлежат Малой Руси; тогда-то прочие песни и народные сказания той и другой Руси стали в особенности срединными, переходными между Западом и Северо-востоком Славянства.

На сколько все это было полезно для самой Руси, Белой ли, или Малой, мы не решаем, ибо при вопросе о пользе есть еще вопросы естественности и необходимости: но творчеству и литературе Польши было это во всяком случае выгодно. Мы упоминали, что сим последним, при крайнему сердечному воспринятии латинства, угрожала Бог ведает какая участь, если бы не подоспело оживление из богатейшего рудника русских сил, насильно вскрытого или естественно вскрывшегося для пользования, разверзшего свои сокровища, давшего возможность черпать как из своего источника. Только несомненно, что творчество и литература Польши с тех пор во многом приобрели свойства чужеядных растений: история и описания, творческие картины Малой и Белой Руси, поэты, доселе славные, доселе творящие и пишущие по-польски, как поляки, воспевающие свою Литву и Украину, и, оказывается порою, по имени, по роду своему, украинцы, волынцы, малоруссы вообще, литвины, под Литовщиной белоруссы.

Еще ярче отразилось это на Стихах: все их особенности, которые видели мы в Польше, перешли на Русь Белую и Малую, там более, там менее, но везде действительно. Довольно упомянуть, что Жития Святых, и между ними русских, как Владимира, Бориса и Глеба, даже Печерских, изложены были в стихах польских, на языке польском, печатью польскою; довольно привести заглавие обширной книги, изданной 1670 г. в типографии Киево-Печерской, по благословению знаменитого Лазаря Барановича: «Zywoty Swiеtychten Apollo pieie, iak ci dzialali, niech tak kozdy dzieie, na blogoslawiaca reke, iako na takt iaki patrzac iasnie przewie-lebnego... Lazarza Baranowicza», и проч., «Жития Святых воспевает Аполлон, как творили (сочинители), так пусть и каждый творит, взирая, как на некий такт, на благословляющую руку яснопревеличавого... Лазаря Барановича»... Не довольно ли вам одного этого заглавия, чтобы понять уже все дело, как велось оно? Но вот подробности.

Изучить такого рода Стихи можно вполне по нашему изданию; мы их стали печатать с конца 3-го выпуска, а 4-й состоит из них на целую половину. Во-первых, древняя Великая Русь не знала другого имени сим произведениям творчества, как Стих, Стихи, строжайше отличаемые от «Песен», от Былин, Старин, Побывальщин и т. п.: «Стих» - дело священное, он сложен целым народом, под наитием религиозного творчества, творчества веры; потому он владеет человеком - «на него Стих нашел», говорит народ о вдохновении; «Стихи» не принадлежат одному человеку, слагателю или певцу,- певцы лишь разносят их, сложить их один человек не может, сложены и живут они в целом народе, как плод высшего наития, и это наитие принадлежит не одному человечеству,- Стихи, по народным воззрениям, бывают «ангельские», «херувимские», «серафимские», то есть их влагает народ в уста Силам Высшим.

Такое имя и значение «Стиха», мы видели, истекает из древней Греции и Византии, из первых воззрений Православия. Напротив, покинувши это имя и значение, произведения Малой и Белой Руси, XVI и XVII веков, а потом и позднее, носят уже имя другое, взятое с латинского через посредство Польши: это 1) Псальма, Псальмы; т. е. латинск. Псальму с (Psalmus), Псальма (Psalma), Псальми (Psalmi), Польск. Псальм, Псальмы, Чешск. Жальм, Жальма (отлично от великорусского Псалом, Псалмы); 2) Канта, Канты; т. е. латинск. Кантус (Cantus), Польск. Кантычки.-

Далее, все это - произведения не народного творчества, а слагателей, возвышавшихся над массою образованием, писателей, их сочинявших на письме и печатавших, почти исключительно лиц духовных, ибо только духовенство сосредоточивало на себе все главные интересы религиозных вопросов и возвышалось над прочими слоями образованием: между тем на Великой  Руси Стихи исключительно принадлежат творчеству народному; нет ни малейшего следа, чтобы наше духовенство преследовало их в древней Руси, за то также точно нет никаких указаний, чтобы оно сочиняло их или им особенно покровительствовало; спокойно и мудро оно лишь предоставляло им развиваться в простоте народных творческих воззрений.

От того на Великой Руси Стихи сохранились доселе в устах народа, а если и попали в рукописи или печать, то без всякого влияния духовенства. Наше древнее духовенство не могло не знать их, когда они распевались вокруг тысячами, когда при самих царях, на пример у Алексея Михайловича, были избранные особые певцы их: но оно их не обрабатывало, не сочиняло.

Напротив Братства, монастыри и школы Белой и Малой Руси, зависевшие от духовенства или состоявшие в руках его, конечно пренебрегая народными стихами, не собирали их и не записывали (как делали однако же иные поляки), а переделывали их и обрабатывали, большею же частью сочиняли, под видом и именем Псальм или Кант. Народные Стихи, кажется старше и более у Белой Руси, моложе и менее у Руси Малой, сохранялись и сохранились у народа независимо от верхних слоев, от искусственных произведений: но влияние все-таки было, к народу перешло много произведений, у него же взятых, но обработанных, или же новых созданий.

Слепцы белорусские и малорусские поют также и Канты, и Псальмы: и по этой-то, конечно, причине у них уцелело менее Старших и чисто-народных Стихов, чем на Руси Великой. -

Далее, встречая в рукописи или нашем издании Псальмы и Канты, вы видите тотчас, что некоторые, по примеру польскому, переведены с латинского; иные сохранились на языке чисто-польском; другие с переделкою на белорусский или малорусский лад, но с заметными следами полонизма; многие на цельном белорусском или малорусском наречии, употреблявшемся в письменности ХVI и ХVII века, порою с подновлениями языка позднейшего, но тамошнего; наконец весьма немногие приближаются к языку церковно-славянскому, в том виде, как он был выработан деятельностью Великой Руси ХVI и ХVII века, усвоен Русью Малою и Белою, а там приспособлен к местному наречию: приспособление очевидно в проскользающих особенностях местного тамошнего говора, особенно в произнесении е как и или я, в ударениях, не употребительных для церковно-славянского языка на Руси Великой.

Иногда эти произведения до того сходны с польскими, что не можете никак решить: взяли поляки у Руси Малой и Белой, или же на оборот; зная, как богаты были поляки собственными произведениями в сем роде, вы не решаетесь сказать, чтобы они вынуждены были заимствовать у врагов, хотя и должны согласиться, что, за истощением польской народной почвы, писателям польским было выгодно пользоваться живым творчеством соседей; не решаетесь вы сказать и второго, то есть, чтобы враги поляков, боровшиеся с ними за Православие, намеренно перенимали от них свои Канты и Псальмы, хотя и должно признаться, что под влиянием общего хода дела, иногда невольно и безсознательно попадали под перо слагателя те произведения, кои так часто слышались на языке польском или были уже готовы в польских изданиях.

Как бы то ни было, из всего этого выработалась литература Средняя, которую нельзя винить в заимствованиях с того или другого краю, но которая все-таки принадлежит обоим: от того в позднейших польских изданиях вы встречаете Кантычки, по языку и оборотам обличающие свое употребление на Руси, разумеется Белой и Малой; на оборот, в рукописях малорусских и белорусских безпрестанно находите произведения, усеянные полонизмами и известные давно по печатным польским изданиям в чисто-польском виде.

Если же эта срединная формация делится на две половины, то половину русскую вы узнаете лишь там, где больше признаков местного говора Малой и Белой Руси, где есть желание приблизиться к языку церковно-славянскому или где заметно намерение указать на отличия Православия, упоминается Церковь «Восточная» и т. п.-

Далее, от Старших Стихов, от Великорусских, Псальмы и Канты отличаются тем, что в них, по образцу польских, введены везде рифмы и особенно строфы, деление коих крайне прихотливо, изобретательно и вычурно. По объему они не велики, гораздо меньше Старших Стихов, Великорусских, но за то интенсивно развиты более, то есть везде напряжены усилия в немногих словах сказать многое, добиться глубины смысла, облечься в таинственность, часто простирающуюся до крайней темноты, играть словами и значениями слов.

Вообще в Стихах Старших, Великорусских и сохранившихся у народа Белой или Малой Руси, господствует рассказ, почему здесь больше Стихов Былевых; даже в «Умилительных» и «Душеполезных» слышится простой рассказ событий внутренней жизни, основанный всегда на описании положений, обстоятельств, действительности, а в «Молитвенных» речь безыскусственная, пересказ того, что чувствуется и верится: в Псальмах и Кантах всегда почти дума, проведенная намеренно мысль, изобретательность, даже мечтательность.

Еще внешний признак Псальм и Кант - употребление слов иностранных, Люцифер, Емпирей, Параклит, безпрестанные из языка Библии тимпаны, сопели, мусикии, органы и т. п., для рифм же невольный набор совершенно лишних слов.

К чести однако малорусских и белорусских произведений должно сказать, что они не перенесли к себе рабски силлабического стихосложения, господствующего у поляков по свойству их языка и средневековым примерам: имея возле себя самобытное народное творчество, хотя и глядя на него с высока, слагатели подчинились его влиянию, так что их произведения никак нельзя назвать строго силлабическими. Так от силлабизма отделываются и польские Кантычки, возникшие в сближении с Малой и Белой Русью; так и новые польские поэты, ведущие отсюда свой род и источник вдохновения, сбрасывают везде тяжкие оковы старины.

Наконец, благодаря пресловутому малорусскому юмору, в Псальмах и Кантах безпрестанно встречаем местные жарты, разные шуточки и усмешки,- сравните Псальмы на Рождество Христово, сочинение на Пасху для Потемкина и т. п.: качества, коих никак не могла допустить Великая Русь, смотревшая на Стихи как на дело священное и серьезное, не дозволяющее профанаций.

Здесь мы переходим к обстановке Псальм и Кант. Русь Великая в древности вообще не любила сцен и представлений: зародыш естественной и законной народной драмы, имеющийся в хороводах, не созрел до окончательных последствий, а за неимением созревшей драмы народной создать ее вовсе не усиливались. Единственные игроки и представители разных сцен народных в древности были скоморохи, употреблявшие и маски, и передеванья, и сцену: но они никогда не внушали народу уважения, напротив своими действиями вызывали чаще жалобы, исторически заявленные; они были только терпимы, но отнюдь не покровительствуемы; более образованные слои общества объясняли их существование лишь остатками «Еллинского» язычества, а духовенство, вызванное частыми жалобами народа, громко обличало эти явления и предоставляло правительству искоренять их как злоупотребления (например, на Стоглавном Соборе); прочие побочные лица при скоморохах, как медвежьи поводчики и т. п., только соблазняли народ на смех или потеху, но ещё менее вызывали сочувствия и дело их не считалось порядочным делом людей порядочных.

Еще менее подобные представления допускались при Стихах, ибо это была бы опять профанация высокого значений сих последних: от того у нас нет, на пример, Стихов-колядок, в роде Юго-западных, а если и есть, то это «Песни», не «Стихи»; от того у нас множество Обрядовых «Песен», но нет почти Обрядовых «Стихов»,  кроме занесенных путем, о котором скажем после.

Обряды же церковные, ходы, общественные моления и т. п. сопровождались не народными Стихами, а церковными узаконенными песнопениями. В праздник, как велось в старь и ведется доселе, при храме и вратах его, слепцы поют соответствующий Стих, но Стих Былевой, как народный рассказ, не имеющий притязания мешаться в Церковную Службу: служба в храме, ход, моление, - все это независимо в религиозной своей области и деятельности, а народный Стих в стороне - для желающих; кончилось празднество церковное, отошла служба, совершен обряд, начались народные игры, хороводы, торг, ярмонка,- и слепые певцы, не мешавшиеся в дело церкви, в службы духовенства, одинаково не мешаются в народные игры и песни.

Совсем напротив у Малой и Белой Руси: как на Западе, как в Польше, все древние народные празднования, игры, на пример колядки, щедривки и т. п., возведены переделкою на степень разных духовных представлений, сопровождены переделанными или присочиненными Псальмами и Кантами; церковные обряды менее подверглись этой прикрасе, менее чем в Польше и на Западе, однако и здесь были попытки. Главными проводниками сего дела в народ были бурсаки, студенты, ученики тамошних школ, освобождавшееся на праздник от занятий, питавшееся между народом и отчасти торговавшие товаром, запасенным заранее в школах: встречаем опять эти многочисленные Вертепы, Лели, Звезды, Шопки, вообще представления празднеств в действиях и лицах, с разными переодеваньями; потом Рацеи, техническое слово, означавшее собственно прозаическую речь, латинск. Oratio, речь, сопровождавшую собою Псальмы и Канты, но потом с ними слившуюся.

Вообще обычай Славить на Великой Руси издревле означал просто «праздновать» праздник, церковными песнопениями, поздравлениями, участием в Стихах или слушанием их от слепцов,. и т. п.,- что доселе соблюдается у болгар и сербов, заканчиваясь праздничным столом: напротив у малоруссов и белоруссов этот обычай принял типическое значение, - ходить с Псальмами, Кантами, Рацеями, представлениями; ходили ученические ватаги, сперва голодные, а потом уже и сытые, и пьяные, ходили по хозяевам, сначала охотно, а под конец уже невольно терпевшим от назойливых посетителей, которые нередко вымучивали подачку и деньги насильно, насмешками и даже угрозами.

Ни в чем, может статься, не сказалось так унижение народной жизни перед насилием просвещения, как в этом «славленье», которое было гораздо горше, чем на Великой Руси проделки скоморохов, горше тем уже, что совершалось во имя чего-то высшего и начиналось Псальмами, Кантами.

Источник всей этой деятельности, щедро разносившейся между народом в его просвещение, скрывался в школах, откуда выходили студенты и где, прежде их праздничного выхода, все это заготовлялось к предстоящему празднику постепенно, обдуманно, как полезное упражнение, задача учителя, приказ ректора; Псальмы и Канты писались как словесные упражнения или задачи на тему, в области риторики, елоквенции, философии, теологии; за безбородыми пропагандистами творчества скрывались бородатые наставники, солидные учителя, исправлявшие задачи или сами сочинявшие в уголке своих кабинетов-келий; в самом верху дела, как источник источников, действовало благословение ректора или даже владыки, благоволившего добрым начинаниям, упражнениям творчества, распространению просвещения между народом, действию на народ средствами просвещения.

И если верховных, передовых деятелей одушевляло во всем этом действительная ревность к просвещению, а в основе её ревность по Православию, желание защитить его и бороться его средствами против врагов, то как же отсюда далеки были последствия!

Также далеки, как от просвещения до крайней схоластики Юго-западных школ, от Православия до вертепов и яслей с Псальмами, Кантами и Рацеями.

Школы принадлежали или примыкали к Братствам, монастырям, владычним Подворьям: деятельность была общая. Из учеников составлялись «хоры»; хоры у владык пополнялись и другими певцами-артистами: слагался еще особый тип - Певчих, певших и славивших среди народа еще густейшею гурьбою, еще более самонадеянною, чем менее могла она сочинять, чем способнее была распевать любое сочинение с хитрыми и отважными вариациями.

Для них уже не существовало содержание Псальмы и Канты: для них главное было распеть, продискантить или пробасить, отличиться искусством исполнения; ученики рассыпались по деревням и селам: певчие - по преимуществу артисты городские, с корпорацией, важностью поста, нахрапом славленья.

Здесь-то было начало художественному пению: Стихи на Великой Руси пелись устами народа и доселе остались с своими древними напевами, с своеобразием народной музыки, влекущей страстного любителя и знатока к плодотворному изучению; на Малой и Белой Руси обстоятельства потребовали иного,- перенята, усвоена итальянская нота, явились композиции, как в песнопениях церковных, так и в Псальмах, Кантах, уцелевших до нас с своими любопытными нотами по рукописям.

Мы имеем таких рукописей довольно под рукою при издании, еще более видали и изучали: напевы, ноты, музыка совершенно соответствуют тому, что мы вообще сказали о Псальмах и Кантах. - Маленькие сцены дарились поселянам: где было средств больше, по городам, особенно в пустых по праздникам классах и во дворе владычном, там из готовых игроков - студентов, при готовых хорах певчих, при готовых распорядителях в учителях и под вдохновением верховных покровителей, разыгрывались Мистерии, совершенно такие же в основе, как у поляков, но собиравшие в себе, как средоточии, все особенности очерченного нами творчества Белой и Малой Руси.-

Так было дело само в себе, и так же оно влияло неотразимым влиянием на творчество народное: данные тому и доказательства, кроме исторических свидетельств - в наших рукописях, оттуда идущих, в тамошних изданиях, в издании нашем: здесь найдете образцы того и другого, то есть и творчества искусственного, и искаженного творчества народного. В последнем встречаем то отрывки старины, то переделки, то вторгнувшиеся школьные и ученые, писательские особенности.

Народ, отдавая своим руководителям богатейший материал, получал в возврат непонятные ему «штуки», в польском смысле, то есть хитрые произведения мудреного искусства. Крестьяне пошли также с Вертепами, Яслями, Звездами, Шопками, заговорили Рацеи; слепые певцы запели Псальмы и Канты.

И нужно видеть, как они бьются с этими «штуками», стараясь снова осмыслить их или приблизить к своему складу, очищают «емпиреи», ломают «тимпаны», коверкают «мусикию и органы», «Люцифера» обращают в «Никифора», «Параклита» в «прокрик», церковнославянский «камык» в «Калмык» и т. п. (см. наше издание).

Одним словом, вообразите Лукерью Сидоровну, нашу знакомку, белорусскую слепую певицу, славную знанием и пением древнейших народных Стихов, гордую своим рубищем, и - обязанную воспевать в Псальмах отчаяние Люцифера, а в Канте о Страшном Суде разные «моды».

 Есть и в Великорусских Стихах искажения, происшедшие от забвения старины: но такого извращения, намеренно и с благою целью всюду проведенного, трудно сыскать где-либо кроме Кант и Псальм Юго-западных.

Подлинно, нужно дивиться силам народа Малорусского и Белорусского, что он, умевши пережить своих внешних врагов, умел пережить и внутренних благодетелей, сохранивши у себя во множестве народных слепых певцов, и достаточно, особенно на Руси Белой, Стихов Старших Былевых: судя по этим остаткам древности и самобытности, должно однако думать, что на Белой Руси влияние просветителей XVI и XVII века было менее сильно, ибо оно оказалось менее гибельно для Стихов; по крайности оттуда мы имеем менее Псальм и Кант в нынешнем употреблении народном, чем от Руси Малой.

Повторяем: какая сила в этих ветвях Русской народности, видно из того уже, что она не сгибла в своем исконном творчестве, так, как сгибло народное творчество Стихов для Польши, а, напротив, дала еще оживление и свежесть многим польским кантычкам, как и вообще позднейшей польской литературе.

Влияние таких явлений, какие сейчас мы видели, по силе их великих основ, не могло ограничиться пределами одной Белой и Малой Руси.