«Язык и народ, первоначально одно и то же...»

 

Ко дню памяти (22 февраля (7 марта) 1898 г.) великого русского патриота-труженика, неутомимого собирателя, хранителя и исследователя славянской (а особенно русской) народной старины и песнотворчества, большого знатока множества языков, в том числе древних, фольклориста-подвижника, филолога, историка, источниковеда, архивиста, этнографа, музыковеда, общественного деятеля Петра Алексеевича Безсонова (1827-1898) (См. подробнее о нем: «...Откуда возьмем, если бросим и загубим взятое?») мы переиздаем его сочинение «Знаменательные года и знаменитейшие представители последних двух веков в истории церковного русского песнопения», практически неизвестное не только любителям церковного пения, но и узким специалистам.

Публикацию (в сокращении) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию:   Безсонов П.А. Знаменательные года и знаменитейшие представители последних двух веков в истории церковного русского песнопения // Православное Обозрение.- 1872.- №1.- С.121-158; №2.- С. 283-322) подготовил профессор А. Д. Каплин.

Орфография приближена к современной. Деление на части, нумерация и названия частей, примечания к ним, подбор иллюстраций  - составителя. 

+ + +

 

ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЕ ГОДА И ЗНАМЕНИТЕЙШИЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПОСЛЕДНИХ ДВУХ  ВЕКОВ

В ИСТОРИИ

ЦЕРКОВНОГО РУССКОГО ПЕСНОПЕНИЯ

Часть 2

 

 

 Возьмем занимающий нас мир в том виде, как завершился он ко второй половине XVII века и назовем его сравнительно древним или нашею древностью. - Церковное пение или песнопение для нас нынче то же, что храмовое, слышимое и употребительное в храме или из храма выносимое: для древности это было только часть, высшая и определеннейшая часть общего пения духовного, в его отличия от «мирского» или «светского».

Духовное обнимало собою:

1) пение во храме, главное по тексту и содержанию своему, по отношению к службе святой и по месту употребления, а вместе - повторяем - определеннейшее, ибо основывалось, и держалось, и развивалось на документальной истории, на письме, книгах, письменных знаках, учении, предании, школе, причте, клире и клиросе;

2) пение церковное в смысле более обширном, принадлежавшее всем членам Церкви, которые только пели или могли петь при вопросах и событиях Церкви вне храма, лишь бы в объеме церковной сущности, церковным словом и напевом.

Трудно уследить до подробностей соотношение того и другого отдела, как между всяким учреждением, хотя бы с таким всеобъемлющим знанием, как храм, и между течением самой жизни, хотя бы учреждаемой.

 

 

Причет и клирос выходил из храма для служения и участия среди житейских событий, в среде членов Церкви, к рождению, крестинам, свадьбе, похоронам, со всякою святыней, молебном для торжеств в широком смысле, публичных и на открытом воздухе; сюда же возвращался и народ, затвердивши песнопения храмовые, в которых он участвовал всегда посильно кроме клироса: и на оборот, весь народ также точно вступал во храм с нуждами и привычками семейными, общественными, государственными, со всем тем, чтό видоизменяло его от клироса и причта мыслью, чувством, словом, голосом, напевом, а хоры из прихожан и частных мирских людей достигали в самом храме до клироса и до аналоя.

 

 

Знаем только, наверное, что кроме причта и клироса хоры «для церковных песнопений» имела и содержала почти каждая сколько-нибудь крупная единица нашей древней жизни, - приход, волость, город, войско, большой дом, зажиточное семейство, богатый или знатный человек; в XVII веке, в Московском государстве, не только сам царь, но и все почти члены царской семьи и сколько-нибудь представительные лица имели у себя по особому хору сего рода певчих, казалось бы, не нужных при одном храмовом пении, если бы не было для них более широких задач церковной жизни; то же наблюдалось до наших дней у многих помещиков по усадьбам, и доселе ведется, хотя «на произволящего», по некоторым приходам или держится при больших купеческих, даже крестьянских домах, не смотря на то, что и в храме есть определенные певцы, и властью признанные для храма певчие, и хоры вольнонаемные для всех.

Разумеется, такие крупные и долговременные явления могли быть вызваны только существенною, жизненною, потребностью целой Церкви.

Знаем также, что в этом вообще глубокое наше отличие от церкви Западной, и особенно главной - Католической, где по принципу немыслим, кроме храмового, какой-нибудь другой церковный хор, разве уже для светского пения или по временному найму светских певцов для главных торжеств храма.

Важнейшим следствием этого было то, что нашим церковным хорам в песнопениях не требовалось «измышлять» себе текста, слова, напева, другого, кроме «церковного» же, столь тесно связанного с регулирующим храмовым: совсем не то, чем у католиков, где над сочинением песнопений, уже не храмовых и даже не именуемых церковными, а между тем все-таки практикуемых «не признанными» членами Церкви, мирянами, ей только «принадлежащими», потрудились тысячи ученых, поэтов и музыкантов; где, с течением времени, Церковь - духовенство, по неволе уступивши, допустило как бы «ворваться» в храм этой «толпе» с тетрадками, книжками и партитурами, чтобы распевать «дополнительно» вне «основного» богослужения; где, наконец, протестантизм и вовсе осилил, поставивши эту область в совершенную уже независимость, переведя богослужение просто в молитву всех и каждого, в чтение и пение по любой печатной книжке, более или менее удачной пли приноровленной.

Конечно, и у нас перевес господствующего типа оставался за пением храмовым или клировым; и у нас, нужно прибавить, особенный вес ему придало духовенство, преимущественно, когда оно более и более взяло под покров свой применение охранительных начал Церкви, являясь ее представителем и представительное свое значение, развивши до патриаршества, столь сильного и могущего, каким оно явилось к половине XVII века (мы увидим еще, какой поворот делу сообщило само патриаршество, достигши такого величия, именно с вершины и вследствие силы почти исключительной).

Постепенно, к завершению древнего периода, церковное песнопение обратилось в дело духовенства и сим последним всего больше соблюден здесь господствующий тип, условленный храмом и богослужением.

Тем не менее, пока до этого не дошло и сим не завершилось, мы должны признать начало, практикованное во всей предыдущей истории церковного песнопения, началом жизненным, началом именно движения и развития, какое только возможно - в ширь, и в глубь, и по частям - в недре Церкви на ее непреложных основах.

Отсюда же, из сего приснотекущего источника, привтекли в храм и на клирос: в книги - русские своеобразные начертания грамоты, в язык книг - особенности языка русского, в напев - отличия, создавшие пение прямо русское, в науку пения - обработка разнообразных школ местных и частных, в самые «знамена», в знаки нотные, черты исключительно русские, отменные от греческих и юго-славянских, свои «пометы» по русской азбуке, свои термины и объяснения на ходячем языке русском, свои «разводы», вариации и уклонения, нередко совпадающие даже с мирскими-народными.

Довольно сказать, что вне храма и участия духовенства, вне богослужения собственного и всякого служения церковного, где бы то ни было, до сих пор убереглись в народе самом простом, и дошли до нас, песнопения именно этого «рода», но в образце «измененном», по предмету и применению, по тексту, языку, слову, напеву.

Образцы эти на лицо не многочисленны и не могли быть многочисленны в древности, по причинам, выше изложенным, по той живой связи, которая условливала собою не разделение, а именно скорее слияние области храмовой и клировой с общею церковною: но они все-таки служат для нас памятником известной церковной «свободы», которую рассчитанно выставляем здесь на вид в отличие от помянутой католической «необходимости» и протестантского «произвола».

Там образовано два лагеря, с промежуточным поприщем для борьбы, или же развитием частных образцов подорвана навсегда основа единого и целого господствующего типа песнопений церковных: у нас напротив плод этой силы развития оказался не в представительных дробных образцах успеха личного, а в том, что прадревняя основа церковная трудом веков обращена в творение чисто-русское, если не «народное», которое отличим ниже, то, скажем так, «национально-церковное».

И здесь-то, может статься, лежит тайна проявления «общего» христианства и «единой» Церкви в образе «церквей нескольких», отличаемых именем, временем, местом, учреждением, а с этим вместе воплощение церковной жизни в той или другой национальности, так что в наше время явилось соединение по видимому несовместимых понятий - «национальная церковь».  Как бы то ни было, только из этого трудного вопроса наша древняя Церковь вышла победоносно в деле своих песнопений, а простой народ отличил их доселе именованием божественных, церковных или, короче, стихир.

 

Но здесь же, в этой относительной свободе, лежал путь для сближения «церковного» с «народным», «храмового» с «домашним»: посредствующим звеном явились стихи, так называемые постоянно доселе и строго всегда отличавшиеся от «песней», то есть произведений чисто-народных с их разными отделами и названиями; кроме того стихи непременно - содержания духовного, отнюдь не храмового и реже церковного в значении помянутом, а если народного, то никак не песенного - светского или мирского, во всяком случае нравственного и чем-либо ближе прикосновенного к области христианского «духа».

Таким образом, это третий отдел того же общего пения духовного, если и связанный с церковным, то по другую сторону столько же с народным, но и отличный от сего последнего, как не от мира и света, а от духа. Если мы желаем уловить самые первые черты его происхождения, то мы должны отделиться от представлений созданного храма, учрежденной Церкви и даже самого общего христианства, а по мере сего взойти до той эпохи, основою которой была какая бы то ни была «вера», как существенная потребность духа, вера же вырабатывалась по языкам и народам вместе с ними: то есть, короче, взойти ко временам язычества, хотя бы - и непременно - верующего.

 

 

Следы и воздействия этой эпохи, чрез которую прошло все человечество и которой не миновал никакой народ, хотя бы после христианнейший и церковнейший, проникли, как известно, не только в Церковь Ветхозаветную у евреев, но и в первое христианство, всего важнее у греков, а всего ближе к нам - в Церковь Православную у крестившихся русских: вот почему, на известную долю, следы языческие отозвались так ярко во всех произведениях этого рода, стихах древнейших и наших.

Вот почему у самих себя имели мы и имеем, например, стих «еврейский» или «ерусалимский», стих «цареградский», «славянский», после «русский»; то в первобытном виде своем едва лишь только проникнутый самыми общими началами христианства, то уже связанными с понятиями Церкви, то принадлежащии известной Церкви местной или племенной, например, Русской, то даже посвященные одному какому-нибудь храму, иконе; то повествующий о целом явлении мировом (космическом), то о крупном событии христианском или церковном, то об отдельном святом или каждом знамении священном (чуде), то о всяком знаменательном случае народном и личном, примыкающем к области веры и условленной ею нравственности духа.

 

 

 

Язык и народ, первоначально одно и то же, единством своим и связью сделали то, что «языческое» сменилось здесь именем и понятием «народного», хотя уже в смысле, который далеко ушел от «язычества»; а когда народная жизнь в своем течении развила из себя и государство, и общество, и быт домашний-семейный среди новой гражданской обстановки, и, наконец, высвободила самую личность человека, - по мере всего этого стих являлся у нас выразителем и государственной ступени, был свой и для войска, и при общественном публичном проявлении жизни, и для домашнего обихода, и даже уделом лица, сколько-нибудь народного.

От того то и пение стиха, с его словом, складом, размером, голосом, напевом и всею музыкой, то отзывается заметным элементом в составе самых древних песнопений христианских, то, по утверждении христианства, стоя в стороне, роднится однако же с песнопением церковным вообще, не поддается регулирующему канону храма или с ним спорит, а иногда хранит в себе отличия языческие, не принятые в Церковь, и сливается с преемником язычества - пением чисто-народным.

Таким важным элементом в области пения никогда и никто из образованных знатоков не отваживался пренебрегать: в сопоставлении с самыми священными явлениями и определеннейшими правилами искусства, он часто заявляет в себе сравнительно-глубочайшую древность, и, связуясь с другими областями, уберегает в себе то, чтό ими последовательно утрачивается, а в самой случайной новизне своей или кажущейся неправильности дает все-таки объяснение попеременному влиянию храма на Церковь, Церкви на народ и обратно; с этой стороны, как посредник осязательный, видимый и слышимый, между верою и миром, словом и письмом, звуками и нотою, стихирою и песнею чисто-народною, он даже важнее иногда сей последней.