Ко дню памяти (22 февраля (7 марта) 1898 г.) великого русского патриота-труженика, неутомимого собирателя, хранителя и исследователя славянской (а особенно русской) народной старины и песнотворчества, большого знатока множества языков, в том числе древних, фольклориста-подвижника, филолога, историка, источниковеда, архивиста, этнографа, музыковеда, общественного деятеля Петра Алексеевича Безсонова (1827-1898) (См. подробнее о нем: «...Откуда возьмем, если бросим и загубим взятое?») мы переиздаем его сочинение «Знаменательные года и знаменитейшие представители последних двух веков в истории церковного русского песнопения», практически неизвестное не только любителям церковного пения, но и узким специалистам.
Публикацию (в сокращении) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Безсонов П.А. Знаменательные года и знаменитейшие представители последних двух веков в истории церковного русского песнопения // Православное Обозрение.- 1872.- №1.- С.121-158; №2.- С. 283-322) подготовил профессор А. Д. Каплин. Орфография приближена к современной.
Деление на части, нумерация и названия частей, примечания к ним, подбор иллюстраций - составителя.
+ + +
ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЕ ГОДА И ЗНАМЕНИТЕЙШИЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПОСЛЕДНИХ ДВУХ ВЕКОВ
В ИСТОРИИ
ЦЕРКОВНОГО РУССКОГО ПЕСНОПЕНИЯ
Часть 3
В истории нашего духовного песнотворчества стихи представляют два главных и крупных отдела, наиболее успевших развиться и тесно примыкающих к двум вышепомянутым:
3) Стихи общественные, исполняемые «публично», на всем народе обществом и на открытом воздухе под небом;
4) Стихи домашние или семейные, огражденные стенами жилища и пределами семьи. -
Первые, несомненно, со времен языческих, а уж подавно христианских, имели у славян и у нас в особенности носителей, исполнителей и певцов «постоянных, неизменных, присяжных и однообразных», известных по крайности под двумя стами разных имен (столь распространено было явление), а из имен наиболее употребительны были и отчасти остались доселе: «калеки перехожие, старцы - старчища (хотя часто и молодые), странные - странники - пилигримы - пилигримища - паломники - прохожие - путники, слепцы (хотя в числе их бывали и зрячие), убогие - каженики - боли - недугие - недужные - недолуги - костоломы (хотя между ними находились ребята самые здоровые), неимущие - нищие - бедные (хотя имели свой дом и по большей части были зажиточны сравнительно с прочею низшею массою народа), и т. п.
Ходили (как ходят частью до сих пор) обыкновеннее по двое (чаще тенор и бас) с подголоском - мальчиком поводырем (чаще альтом), а равно с отличием уже «народным», не допускавшимся в хорах храмовых и церковных, - с женщиною (по большей части дискантом, дополнявшим альт мальчика); при известных случаях соединялись в «хор» или «круг», и тогда достигали любимого у нас крупного числа, - «сорок», соответственно «сорокам» церковным и при разных обрядах («сорок калик»: «со каликою» - как сто один выстрел и подобный обычай, дававший знать прибавкою «одного» лишнего, что число не закончено и может повториться).
Все их призвание, назначение, урок жизни, завет предков, достояние и отличие было - творчество народно-духовное или стих: творить его, еще более хранить сотворенное, разносить, петь, этим только питаться и этим жить; сохрани Бог было запеть «песню», народную-мирскую, которая осквернила бы их уста и служение: на то были соответственные им, совсем другие, для былин или эпоса, столь же присяжные певцы, старцы же и слепые, сохранившиеся всего дольше в юго-западной России, но на Севере рано угасшие или перешедшие в другие сочетания и слившиеся с народною массой.
Но как эти последние отданы были «песне» начиная с былины, так певцы стихов, их пережившие и сменившие с XIII - XIV века, отличались еще тем, что, согласно храмовому и церковному правилу, гнушались всяким орудием внешним или инструментом, который сопровождал непременно певца мирского (и только опять в Западной России, по влиянию Запада, о котором скажем еще ниже, привилась к ним «лира», отличная впрочем от мирской кобзы и бандуры: «лырники» или «рыльники»).
Пели они главным образом в праздник, общий, местный или приходский, при святилищах и святынях, монастырях, храмах, собиравших толпу поклонников: вне храма и при его пороге, собственно между храмом или церковью и остальным народом; тотчас после богослужения, между ним с одной стороны и с другой между ярмаркою, торгом н народным хороводом, в след затем начинавшимся; но, когда начиналось пение мирское, стихи уже смолкали.
А за тем пели, буднично, по пути к святым местам или на возврате, вдоль улицы и под окнами, реже - в особых случаях - зазываемые на дом (тогда как мирские шли прямо в хоромы и палаты, в след за храмовыми и церковными).
Стихи были мировые (космологические и космогонические), былевые (о событиях Церкви, святых, праздниках), Библейские, Евангельские, заповедные - переходные - хождения (о чудесах, знамениях, явлениях и т. п., начиная с глубокой древности), учительные, покаянные, душеполезные, умиленные, моленные и т. п. (последние переходили уже к «домашним»).
Общий характер содержания, как сказано, переходил от определенного понятия, утверждавшегося в храме и при Богослужении, к общим воззрениям Церкви или особенностям Церкви местной, отсюда к древнейшим представлениям христианским, к началам веры и даже веры языческой, а от ней спускался снова ко всему мировоззрению и творческому образу народному. Язык представлял, как представляет доселе, середину между письменным-книжным и устным, между храмовым-церковным и народным, между церковно-славянским (даже греческим) и чисто-русским.
Склад и размер народный, но порою древнее многих мирских былин. Напев, также срединный, без поддержки инструмента и каких-либо письменных знаков, должен был падать и разлагаться, но, так как в то же время одною стороной держался Церкви и нес ее влияние с самых ранних пор, а по широте своей явление это дожило даже до нас, - по тому напев и весь способ пения, при некоторых воздействиях народных отзывается не только типом церковным и храмовым, но даже пополняет его, разъясняет, а не редко образцами своими возводит к тому началу, где церковное сближалось еще с народным, и народным в зерне - то есть языческим.
Даже в нынешнем устном пении стихов нередко слышим такие места, такие приемы, обороты и переходы, которые чужды остальному пению народному мирскому, не вошли в наше употребление церковное, не попали в книги храмовые, а занятые некогда из общения с греками, приняты и развиты на Западе тамошними церковными музыкантами (например, напевы при кресте о распятии, о Страшном Суде и т. п.).
Явление это во всех главных своих отличиях дожило, повторяем, отчасти до наших дней: с XVII века начали записывать из уст целиком текст и даже звуки на нотах; современные археологи слова и звука устремлены к сему с самым серьезным вниманием.
В старину же еще более: в мире народном это был целый особый мир, равновесный и параллельный тому, что, при самом начале нашей истории, знаем мы в другой половине под именем богатырства (века героического), эпоса, былин, мирских былевых слагателей и певцов; сами богатыри-герои наши, даже с историческими именами, в силу претерпенных несчастий и превратностей света или же чаще под старость, слагали военные доспехи, снимали гусли, замолкали для мирской песни и обращались в старцев перехожих с областью их стихов.
Когда в XIII и XIV веке первоначальный порядок вещей сменился иным, калеки перехожие пережили его, заменили мирских соперников собою, применились к порядку новому, или, лучше к тому, в котором сам народ применялся отчасти к остаткам прежних государственных учреждений, отчасти к началам обновляемого бытия политического.
При князьях удельных они удержались и получили случай воспеть стихом их мученические подвиги или святость, монастыри и церкви, ими основанные, иконы и знамения чтимые; в Новгороде издревле составляли особую городскую «сотню («сто»)»; в других, старых же городах, занимали «слободу» или «улицу»; после Богослужения и храма предначинали сходки всяких «братчин», торжества праздников и общественных обрядов; в Западной России, под государственной властью Литвы и Польши, в цеховом устройстве по образцу западному, долго составляли по городам особый «Старечий цех», сословие «дедов» или «дзядов».
Когда возвысилось государство Московское, власть государственная собирала, как известно, к средоточию и столице не только уделы, княжения, области, права, войско и регалии, но и святыни местные из мест облежащих, все крупные явления или памятники жизни народной: она не могла не оценить описанного нами могущественного орудия для посредства между жизнью церковною и народною, между храмом и домом. «Старцы» получили признание официально - по обычаю московскому, определенное «место», куда примыкали на «службе», частное наименование «соборных (особенно при московских соборах)» и государево «жалованье». Алексей Михайлович документально их поддерживал, кормил, жаловал, приглашал к себе по богослужении, выслушивал. Тем более нашла нужным и сумела этим воспользоваться наша Церковь в смысле представительного ее духовенства.
Самые первые «Уставы» поспешили отнести наших деятелей, о коих повествуем, к людям «церковным», взявши их под опеку и управление церковного «суда». «Школы», которые несомненно у них имелись, не в смысле, конечно, здания с вывеской, а в смысле обучения предмету и подготовки людей для известного определенного дела, стали также под присмотр духовенства. Когда же деятели перехожие слишком уже «расходились», пользуясь льготою церковного суда и управления, особенно по поводу разных «знамений», а всего более от образа «пятницы», доводя своих адептов, преимущественно женщин, вместо веры до фанатического исступления, а безкорыстное служение убожества своего обращая в промысел постыдного нищепитательства, - известный собор, повествующий нам Стоглавом, обратил сюда самое пристальное внимание, живописал явление во всей его яркости, принял меры, чтобы положить ему снова меру и границу, остановился особенно на водворении и приюте всех этих разбродившихся сил в «богаделенных» и «убогих домах», по приходским общинам, в заведывании особых «старост» (к совершенно-параллельному явлению приведена была и Православная, униатская, наконец, католическая церковь в нашей Западной России, когда практиковала богаделенное устройство так называемых ныне, отчасти уцелевших, «косьцельных дзядов», по нашему старцев церковных или соборных, ибо они и там всего обильнее были при «кафедрах»).
Устройство это получило самую представительную форму в помянутых соборных старцах при соборах московских: патриархи до Никона, а отчасти и после него, соревновали здесь государю опекою, поддержкою, жалованьем, внимательным слухом к стиху.
Наконец, наши сознательные церковные музыканты, как увидим, в XVII веке поспешили захватить остатки этого московского явления в свои рукописи, записанные из уст со слов и нотою со звуков[i]. - Что касается до четвертого отдела в пении духовном, пения домашнего или семейного, то оно питалось такими же стихами, начинаясь теми, которыми кончалось общественное, - умиленными, душеполезными и т. д. (нравственными), а в постепенном развитии отвечая всем событиям семейным или частным, вызывавшим духовное нравственное настроение, или чтό то же, передавая чувство свое и умиление душевное повестью стиха. Оно отвечает тому народному мирскому отделу песней, который из былины сделал старину, из сказания сказку, из былевой песни бытовую, создал всю массу так называемых песней «женских», усвоил и удержал песни детские, руководил всею «лирикой».
Но от песней мирских оно отличалось опять тем, что исключительно в известное время и при известной обстановке держалось стиха: домашний стих наступал тогда, когда смолкала песня, именно под праздники, постами и особенно в течение всего Великого Поста. А вместе, так как оно было в особенном, если не исключительном заведывании женщин, равно как подраставших при них детей, то оно еще более переходило к области чисто-народной, чуть заметными колебаниями почти сливаясь с нею: это была своего рода домашняя церковь, храм хором, вера внутреннего очага.
Можно сказать с уверенностью, что каждый порядочный дом нашей древности в той или другой мере обладал этим сокровищем; многие наши исторические княгини, княжны и боярыни в письменности, а святые в житиях, говорят явно стихом или по стиху; из семьи государевой мы знаем представительниц этого рода от Ксении Годуновой до Евдокии Лопухиной; когда женщины получили возможность своего рода общин вне семьи, в мастерских и на заводах мы знаем до последнего времени тот же обычай стихов великопостных; семьи старообрядцев всего шире и дольше удержали его до наших дней, о чем еще скажем.
Рано попали эти стихи в рукопись[ii]: тем самым, от слишком частого употребления и параллельно так называемым «песенникам» мирским, рукописи и книжки истрепались и истребились, а для мужчин и общего употребления с конца XVII века сменились заносными чужими, о которых помянем ниже. Духовенство «белое» подверглось сему же последнему искушению: «черное» и власти меньше имели отношений к дому и семье. Тем не менее, в пору первого яркого сознания, в половине ХVII века, деятели и знатоки музыки духовной обратили и сюда пристальный взор свой: записывали, переделывали, упорядочивали, приближая пение к церковному.
Такова вся эта полнота нашего песнопения «духовного» в древности: ей, конечно, отвечала полнота духовной жизни, служившая и вызовом, и отражением, и причиною, и последствием уцелевших произведений творческих. Не говоря о причине и не делая выводов, желаем только и просим на минуту оглянуться вокруг себя: нет ли оснований пожалеть об утраченном, нет ли еще сил пробудить заснувшее? По крайности, нет ли повода вспомнить, вспоминая торжествовать, торжествуя воскрешать век, годы и часы, когда весь этот мир завершился в круге своего развития и пришел к сознанию? Воскрешаемое сознание не в силах ли воскресить нас самих и в нас самих воскресить силы?
[i] Подробности об этом в наших изданиях, особенно так названном - «Калеки Перехожие» (6 выпусков с рисунками и нотами): не можем только не выразить сожаления и удивления, что, судя по всему, нынешнее духовенство вовсе почти не знакомо с этим делом и оно безвестно даже исследователям церковного пения, тогда как последние нашли бы себе столько поучительного и разъясняющего.
[ii] К числу их, обделанных по книжному, нужно отнести упоминаемые при требниках Киприана и Макария «мирстии псальми».
