СССР

«...истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мтф, 18, 3)

...Мне сделалось легче жить, когда в людях научился видеть всё тех же вчерашних детей: смутное понимание поперву лишь отчасти утешало меня, позже я начал получать от его - уже осознанного и практического - применения немалые душевные удовлетворение и пользу.

И, впрямь, многие из нас - всё те же дети, дети навсегда, невольно «запакованные» во взрослую бытность. Начинаешь - с пусть даже чиновником или в билетной кассе кассиром общаться по принципу: «Маска, я тебя знаю!» (разумеется, не наглея, а именно что так - натурально, по-детски), и он вдруг сам перестаёт «Ваньку (Иван Иваныча) валять», каковое занятие, похоже, и ему уж до смерти надоело. Конечно, случаются «безнадёжные типчики», - тех «ребят не с нашего двора» жаль, но я уже даже не пытаюсь их полюбить, потому как невозможно любить пустоту. Другое дело - морщинистые «дурачки», в ком хоть капельку жив ребёнок, доныне способный перед зеркалом собственной, по асфальту или роялю изрядно повоженной, физиономии изумлённо выдать куражливый комплимент навроде: «...ну и рожа у тебя, Шарапов!..»

Кажется, вопрос «детской сохранности» меня всегда интересовал, - ещё в школе, помню, слушая строгую училку, одновременно озадачивался: всегда, везде ли она такая формальная - «неживая»?.. - откуда нынче вынес другое понимание: дети, оказывается, гораздо «взрослее» (когда бы вдуматься в подлинный смысл этого слова!) нас, взрослых, в своей мудрости простодушия - нас, затвердивших себе в порядке техники безопасности про простоту лишь, что она «хуже воровства»...

Когда, как мы «сдавали детские позиции»? - вот такая сценка всплыла, из бандитских «90-х»... - Серёга Брулёв, не нашенский, с другого района, никак не показавший себя в «Поповке» (в просторечье - Дом культуры имени Попова, учёного - который радио изобрёл, и куда мы на танцы собирались в поисках прекрасной любви и героических приключений), -...Серёга «в перестройку» рубанул деньжат на госрезервовской тушёнке и контрабандном спирте «Рояль», и ему, для, пожалуй, запоздалого уже пацанского самоутверждения, Ромаха пригнал из Германии навороченного «Бумера». Ромаха - тоже наш, колмовской: новгородские уркаганы повзрослели, подростковые наши распри, межрайонные, приутихли, - отношения если и выясняли, так ведь - «ничего личного»! - бизнес; а мы с Серёгой тоже пару совместных спекуляций (майонез, зелёный горошек из Молдавии) провернули... тот раз я ему тоже счастливо подвернулся, - стремясь похвалиться, он чуть не по пояс высунулся из окна своей «тачилы» и сам предложил меня подвезти... - и, вот - какой-то «совок» на ржавой «шестёрине» подрезал Серёгу на светофоре...

...У Серёги к «бумеру» в тон подобралась «бумеровская» причёска (вернее, её полное отсутствие) и классический малиновый пиджак. Пока мы ехали и пустые разговоры тёрли, я искоса и насмешливо наблюдал словно на «Мосфильме» «прикинутого», ха! - «бригаденфюрера», ни на секунду не забывая, что у Серёги мама - учительница начальных классов, и сам он - домашний мальчик «с Ленинградской», и как мы с Кавой его однажды шутя напугали в нашей суверенной Колмовухе...

...И когда тот «фраерок», спеша вправо перестроиться, на Германа и, надо сказать, довольно чисто вписался своим «ведром» промеж Серёгиным «бумером» и «ЗИЛом»-»сто тридцатым», - Серёга, невольник своего «прикида», элементарно - «на автомате», «быканул», - так же «быковато» выперся из «тачки», будто игнорируя сзади стоящие машины (но, по мне - с откровенно напряжённой, спиной), подчёркнуто неторопливо (по мне - в деревянных ногах путаясь) проследовал к «шестёрке» и принялся что-то втолковывать опустившему стекло морщинистому очкарику, держа руки вразлёт, словно у него под пиджаком не «жир-трест» колыхался, а играли перекачанные «широчайшие» (это спинные мышцы такие, кто не знает).

Вернулся Бруль довольный, плюхнулся обратно, на своё царское, «бумеровское» кресло, торжествующий взгляд его на долю секунды пересёкся с неосторожным моим, однако той мистической «пересечки» хватило и ему тогда, а особенно мне - на уже четверть века вдумчивого памятования... ей предопределились и мои сегодняшние муки писательские - кстати, вовсе непросто оказалось записать тот малюсенький психологический этюдик. Тогда (я доныне уверен) Серёга внятно прочёл язвительное «Хи-хи!» в моих глазах; ведь и сам ответно протелеграфировал мне так же легко читаемой, извинительной гримаской: «Ну да, Дюхон! Я всё понимаю, всё помню... И я понимаю, что ты понимаешь!.. Но и ты пойми, - приходится соответствовать!»

Окромя того мелкого происшествия, других много было всяких: ох, и чудно ж казалось мне! - шпанёнку провинциальному, позже председательствовать в институтских дипломных комиссиях или уже в кожаном кресле, под гадским кондиционером сидючи (немало усугубившим мой нынешний шейный остеохандроз), как «гос-смотрящему» разруливать крутых капиталистических «перцев» столичных, - самому на последней чиновничьей марки столе актёрски, будто бы ра(з)сеянно, карандаши и телефончики перекладывать... и снова и снова угадывать очередного «серёгу брулёва» в холёном господинчике-инвесторе, в трубку навороченного «мобильника» небрежно бросающем: «Я перезвоню, сейчас не могу говорить...», мне же - подчинённо-извинительный взгляд заложника ситуации... «делайте свою игру, господа, делайте свою игру!» -...и я, и этот господинчик делали «свою игру», игру всё ту же - «бумеровскую», хотя за окном первого этажа инспекции стеклом и хромом блистал по «более взрослой» роли господинчику предписанный «Лексус», - но уже у нас с этим инопланетным типом не было общего детства, - и господинчик едва ли мог читать в моих глазах, но я то! - я-то помнил - «серёгу брулёва»! - и в ту скучную взрослую минуту предельно жёстко применял к крутому инвестору простонародную формулировку... (батя у меня про таких говаривал: «Мелко плавает, ж... видно!»).

И вот, после всех подобных случаев и наблюдений я, до детскости переповзрослевший, повторяю - уже глубоко осознанно признаю, принимаю, ценю, в общем - люблю! людей естественных, иначе - «детей навсегда», ребятишек, так сказать - «форевер»...

СИГИЗМУНДЫЧ

...один из тех, кто изрядно дров (о собственную голову) наломал и через с того трудную судьбу обратно себе детскость воротил - и есть герой моего сегодняшнего повествования - Имярек Сигизмундыч, мой непосредственный теперешний начальник.

У Сигизмундыча на двери кабинета солидная табличка: «Заместитель директора по АХО», на самом деле Сигизмундыч - обычный завхоз, про какого (хоть бы и в глаза ему скажи, ничего страшного!) можно выразиться: «прыщ на ровном месте», - пусть так, но уж никак не «брулёв»мелкотравчатый, ибо Сигизмундыч, как сразу чувствуется, всегда по-настоящему жил свои житейские роли-обстоятельства, но уж никак не играл... тоже, промежду прочим, когда-то и кому-то - «царь и бог»; например, милицейский майор в Узбекской Советской Социалистической республике - это кое-что значило, если кто ещё помнит и понимает.

У Сигизмундыча первое, по-хорошему детское качество - Сигизмундыч жаден до людей, Сигизмундыч тянется к людям, иначе сказать: Сигизмундыч - «правильный пацан»! - в детстве оно проявляется так: именно, что правильно двором воспитанный мальчишка отправляется по родительской разнарядке к тётке или бабушке -...только прибыл, а уже скорее выбрался на улицу, в чужой-то двор! - ну да, для знакомства фингал схлопотал, не без того! - но уж, глядь - с остальными сверстниками как «свой» и «на равных» играется в лопухах за сараями: «...Мишка, ты где, пострелёнок? Марш домой, обедать!» - «Не, бабушка, не хочу!..»

Современный мiр это доброкачественное свойство просточеловеческой натуры перевёрнул в смыслах, лживо обозвав «коммуникабельностью»: всё равно, что любовь с греблей сравнивать! - да ведь эти «коммуникабельные» ребята без мыла вовсюда норовят проникнуть! - «правильные пацаны» ведут себя совсем иначе! В первом же нашем разговоре, зайдя ко мне «перекурить», Сигизмундыч немало про себя выложил, коротко «пробив» меня на «свой-чужой». Здесь, на проходной, на «человеческом сквозняке» у него излюбленное место: здесь кипень жизни заводской - люди снуют туда-сюда, и каждый «аховому» начальничку рад: «Здорово, Сигизмундыч!» - и «Сиксон» каждому лыбится, он «цветёт и пахнет», откровенно балдеет от своей на своём заводе популярности, - шустрит, реплики подаёт, в самых разных вариациях: «Моё вам почтение!», «Здорово ночевали, казаки!», «Мармеладыч, дурик, ты зачем сбрил усы?!», «Ирочка, ты сегодня супер!» -...на кадровичку Ирочку, «как положено», возгорится и проводит глазами, - мне подмигнёт заговорщицки, - сам, в свои без малого шестьдесят, «ещё ничего» - ростом выше среднего, поджарый, жилистый, в аккуратненьком камуфляже - этакий подтянутый офицерик отставной, по-южному загорелый... но, на самом деле, у него на этом же предприятии работает жена, кроме которой никто Сигизмундычу не нужен, - Сигизмундыч за свою «дроволомную» жизнь научился ценить верность, о чём ещё скажу...

...узнав про мою, плохо скрываемую, «церковность», признался: «...на моей совести, Андрюха, выше крыши грехов!», - вот и поведал кой-чего, что я счёл любопытным и записал, - в основном, речь пойдёт про его службу в Афгане, после которой он уже много лет «никого не лишал жизни», перепоручив тёще-мусульманке забивать куриц и петухов.

Пара менее приятных штрихов к психологическому портрету моего старшего товарища... - Сигизмундыч общителен, весел, но веселость его носит какой-то нервический, иногда будто зловещий характер. Я думаю, это оттого, что он очень ответственен: всё ж таки не «хухры-мухры» - «замдиректора»! - от него, всамделе, без шуток, зависит заводская живучесть - мало того, что мы - «ребята 70-ой широты», - мы ещё «в глубинке» живём, куда МЧС поспевает больше уже «к шапошному разбору».

Другая нехорошая захмычка Сигизмундыча - он, очевидно социально подстраиваясь под своего собеседника, со многими люмпенами солидарно и густо сквернословит, хотя сама по себе разговорная речь у Сигизмундыча развита очень даже хорошо.

Сигизмундыч вовсе нездешний, по отцу - голимый шляхтич, смешанного польско-белорусского происхождения, однако я и его уверенно причислю к «птицам неперелётным», потому как он уже давно угомонился: шальным ветром истории нас обоих занесло в окуловский угол, прибило, прижало друг к дружке, и мы, толком не оправившись от того удивления, с ним часто и подолгу беседуем «за жизнь», уже никуда не спеша и не стремясь.

Родился Сигизмундыч в столичном Минске, но ещё в сопливом возрасте родители сынка сплавили в райцентр, к бабушке с дедушкой, практически - на постоянное жительство, себе в утешение оставив младшего брата, тоже Сигизмундыча.

Провинциальные старики проживали в частном секторе, держали небольшое хозяйство - кур и прочую мелкую живность. Дедушка - убеждённый коммунист, начальник смены на текстильном производстве, бабушка - домохозяйка, в «красном углу» у бабки были образа, содержавшиеся в «образцовом» порядке, но моё специфическое любопытство - молилась ли бабка Богу? - Сигизмундыч удовлетворить честно затруднился.

Там же, в райцентре и школу окончив, он намеревался - «как все», идти в армию, а «там будет видно», но его юная подружка попеняла кавалеру - мол, «все»-то, как раз, куда-то поступают, тем самым нечаянно поспособствовав их вечной разлуке, - мальчишка, в компании семи сверстников, поехал поступать в Самарканд, в высшее танковое командное училище, и - вот же она, ирония судьбы! - поступил единственный из них.

Это был 1972 год. Американская война во Вьетнаме как раз закончилась, а про «наш» Афган ещё не было ничего известно. В училище во всех смыслах шустрый курсант Сигизмундыч быстренько оженился и закончил его в 1977 году, одновременно с рождением первой дочери, откуда отправился к первому месту службы - ГСВГ (Группа Советских Войск в Германии), город Ляйпцихь (как приблизительно правильно следует произносить название Гётевского городка). «Немецкий» период молодой его жизни, как относительно скучно-благополучный, я в своём повествовании опускаю, вплоть до службы в ДРА. Добавлю лишь, что в 1979 году у Сигизмундыча родилась вторая дочка.

В 1979 году для СССР началась афганская эпопея, а для остального эсэсэровского простонародья - АФГАН. Для Сигизмундыча Афган начался в 1985-ом и длился до самого вывода войск в 89-ом, даже чуть дольше - вопреки официальной версии, что, якобы, последним советским военнослужащим переступившим в обратном направлении был генерал-лейтенант Борис Громов, Сигизмундыч со товарищи ещё в течение нескольких дней оставался на территории ДРА, занимаясь эвакуацией спецподразделений. Про военнопленных история, разумеется, умалчивает...

АФГАН

-...Штат - тринадцать механиков-водителей плюс на каждую ЗСУ стрелок, все срочники, и я их подобрал, скомпоновал, и через неделю мы, своим ходом - через этот мост Хайратонский - хоп! - и нас там уже ждали, где мы должны стоять. И опять - в палатки!

- А какое настроение было? Страшно? Подавленное?

- Я и не понял. Всё так быстро прошло! Я был один, может, поэтому... Может, если бы жена там, в Термезе была, я бы ещё как-то чухал... А жена у меня была в Самарканде. Она же сама самаркандская - там мать, там всё... Там я получил однокомнатную квартиру, со всеми удобствами, в хорошем районе. Когда я, с Термеза, позвонил: «Приедь...» - она: «А квартира есть?» -...а квартиры-то - нет! Я жил - в гостинице, воинская часть оплачивала гостиницу, но квартиры не было! И получилось, что я в Термезе был один. А потом я написал, что я уже не в Термезе, а в Хайратоне. В восемьдесят третьем году, в конце, в ноябре что ли? И ещё эта вот скоротечность, я толком ничего не успел понять... Потом (в Афгане), как загрузили, как закрутился - там потом думать практически некогда было. Это, вот, считай! - через день, это вот хорошо, что в каждую колонну я выделял по три таких машины. Вот у меня было их тринадцать - одна моя, и двенадцать - я их крутил-вертел.

- И вас сразу взяли в оборот? Сразу в сопровождение? И вы сразу увидели все эти страшные вещи?

- Всё! Всё сразу! Вообще, передыху не было! Там уже для техники площадка была, палатки стояли, вот я только успел людей разселить, и на следующий день я уже три машины отправил. А в день - три колонны! Три! Ну, в самый хороший день - две!

- А происшествия, нападения?

- Каждый день, каждый раз, каждая поездка! Не было ни одной спокойной. Если только уже перед самым выводом. Вот, когда я уже уходил оттуда, мы ехали, уже не боясь. Потому что «духи» уже наверху стояли открыто, прощались - и ни одного выстрела не было. От Ташкургана мы, вообще, ехали на броне. Это 60 километров до Хайратона, Хайратон там 20, вот - 80 километров мы ехали на броне - никогда в жизни такого не было! А ехали с пакистанской границы! - Кандагар, там дивизия десантно-штурмовая стояла, во!

- А когда вы только туда приехали, какое первое впечатление на вас произвели тамошние начальники? Конкретные мужики?

- Я, единственное, обратил внимание - на простоту общения! Там не было такого что «товарищ майор!», «товарищ подполковник!», нет! - «Валерий Петрович» - «Владимир Сигизмундович», - такое, знаешь... но и панибратства, фамильярности тоже не было! Но сначала легче было. Потом как напичкали этих «особистов», как их понатыкали туда!

- И сколько вы там пробыли?

- Четыре года...

- Четыре года?! Обалдеть! Как Великая Отечественная! И вы своих ребятишек много тоже отправили домой «в цинке»?

- Да меня самого чуть не отправили. Мне ж... Я чего! Меня первая жена вполне удовлетворяла, я её и любил, и двое ребятишек с ней имел... Ну, слушай, после этого... Ну, да говорят же - что Бог не делает, всё делает к лучшему! Я себя не виню в том, что разорвал первую семью. Я не виню себя...

Сигизмунды довольно нервно повторяет эту фразу, а в моей, писательской, голове она, вообще, многократным таким эхом крутится: «Я не виню себя!», - здесь мне необходимо обязательно повториться, что Сигизмундыч - мужик чётких понятий, - возможно, это в нём остались какие-то рыцарские, шляхтичские последки, - да, он курит и матерится, как сапожник, но по виду и поступкам - кремень! - этот простяга именно что из тех, кто не говорит, однако же всегда помнит про: «Честь имею!» - И если сейчас он сказал: «...я себя не виню», - это значит, что его «возможная вина» многократно в голове и сердце перепрокручена, и мне до боли понятно, как тяжко ему пришлось утрачивать свою первую семейную реальность, - и я вижу, насколько ответственно он относится к своей теперешней жене, к взрослым уже детям, к тёще, к дому своему из бруса, недавно профлистом перекрытому, то бишь - к семейному очагу.

...Тогда он, после госпиталя, приехал на побывку, а старшая дочка уже говорить научилась, - вот и сказала, что к ним «ходит усатый дядя». (Сигизмундыч когда мне это поведал - я чуть не расхохотался, правда, чутка истерически: ох, уж эти «усатые дяди», куда они только не «ходят»!)

...Бракоразводным процессом, так получилось, что «громыхнул» - «сверху» обрушились все кары партийные: офицер, член КПСС, разрушает семью, вышла даже статья в «Красной звезде».

- Выгнали?

- Не, успокоились. В Афгане коммунисты как-то понадёжнее! Я, кстати, партбилет не выбрасывал, дома лежит.

- С дочками общаетесь?

- Немного. Живут в Москве, всё нормально, им сейчас тридцать один и тридцать три года. Потом, когда уж я женился во второй раз, прежняя жена приезжала: уговаривала «на новую жизнь»...

-...

-...Было время, сильно выпивал - после развода. А потом, случайно, наткнулся у жены (второй) на документы, которые она готовила для оформления развода. Умаялась она тогда со мной! Документы, ничего не сказал, положил на место. На другой день попросил её, после бани, налить сто грамм. Говорю: «Последние сто грамм!» Улыбнулась, но налила. Я её не обманул, с тех пор - всё, кирдык!

От себя замечу - «кирдык», «переворот», случившийся в этом смысле с Сигизмундычем, касался одних только градусов, он до сих пор, будто маленький, любит «играться в выпивку», - на заводе у него имеется целая гоп-компания таких же, видимо, «завязавших» «собутыльников», очередной инициатор то и дело приглашает остальных «клубников» «махнуть по маленькой», и они с порочными лицами скрываются кабинете Сигизмундыча, откуда выходят «покурить» даже будто порозовевшие - эта «игра» даже носит какой-то нехороший оттенок (они тогда и Ирочку-кадровичку начинают усиленно цеплять!). Как ни то, а не с той «Колы» Сигизмундыч однажды на полмесяца больно «загремел камнями» в райбольницу, однако своим новым пристрастиям так и не изменил, пусть я ему настойчиво советовал перейти... ну хоть на патриотичный «Буратино»... но он в жизни повидал кое-что похуже камней в почках и как-то не сильно впечатлился...

-...Я тогда подорвался на фугасе... на «эмтээлбэвэшке»... там, где «нос» есть... он как залетел этим «носом»... там, видно, «шестовик» стоял... видно, когда он придавил этот «шестовик», и оно как бухнуло! - и у меня этот «носик» - словно автогенчиком отрезало. Там же стоит - коробка передач, планетарка - килограмм восемьсот коробка! - её, как спичечную, выкинуло. Значит, механик-водитель погиб, а я сзади сидел, на броне - меня как сдуло, об скалу так чирканулся... Очухался - в Кабуле, в госпитале уже. Разговаривать - не могу, двигаться толком - не могу, на меня смотрят - раз, в Ташкент, в госпиталь отправили! В Ташкенте лежу, мне делают операцию, повынимали внутренности. Я полгода учился разговаривать.

- Комиссовали?

- Шиш!

- И после контузии вам не было никакой пенсии, реабилитации, перемены места службы?

- Полгода, блин. Полгода я отходняк ловил!..

(Наш разговор протекает на фоне несмолкающего, а сейчас особенно оживившегося (началась пересменка) бубнения системы видеонаблюдения: «Камера один! Камера два! Камера пять!..». На всю эту электронную хренотень из нашего сторожевого состава уже давно никто не обращает никакого внимания, на ночь, чтобы спокойно поспать, некоторые - звук отключаем в колонках, так, иногда, после, бывает, отматывают, смотрят, когда что-то случилось - если мужики на рабочем месте во вторую смену устроят пьянку и чего-нибудь набузят...

Я, однако, сомневаюсь:

-...по идее комиссовать должны после таких вещей...

Сигизмундыч отвечает не сразу, презрительно мнёт и шлёпаёт губами, и так же шумно, как на конюшне лощадь, выдыхает воздух, покуда я выдаю Михалычу, второй смене, ключи от гальваники:

-...В Афгане я прослужил ещё год почти. Комиссия признала «годным»! Ладно хоть - на старое место попал! Там уже всё знакомо, всё!

- У вас там и корефан имелся какой, закадычный?

- Да-а-а, - ностальгически тянет Сигизмундыч, и сквозь окошко глядя, и сквозь наш завод. -...Вообще, я старался ни с кем близко там... Кто-то, вроде, и были такие, но самый лепший кореш у меня был мой командир взвода, лейтёха, молодой, после училища...

- Тот самый?..

- Да...

Историю про погибшего кореша я уже однажды слышал: на глазах у Сигизмундыча... да что там на глазах! - в десятке сантиметров от лица его совсем юному подчинённому «Буром» снесло полголовы, после чего капитан самолично, из крупнокалиберного пулемёта, в глиняную пыль превратил кишлак, проездом через который это случилось.

...Странное дело! - сейчас я вспоминаю свою, вроде бы совершенно мирную, службу, - и «своего капитана» - Саню Васильева. Мне, молодому лейтёхе, тогда ведь тоже - «голову снесло»! - «усатый дядя» постарался, и товарищ капитан, Александр Владимирович Васильев, со мной внимательно - я бы даже сказал - нежно, трепетно так! - занимался: «лечебные» пузыри в общагу на свой счёт таскал, хоть был меня «много старше» - Господи, Господи! - обалдеть, ему было «за тридцать уже»... не от того ли, что сам Васильев был из тех, кого называют неудачниками, «вечными капитанами»... да, знать это, да ещё тоже разломанная семья так накрепко, хоть и коротко, связали «за тридцать» старикашку со мной, сопливым лейтенантишкой-»пиджаком»? - среди остальных, «успешных» ровесников он оказался «белой вороной» - кстати, со своими тоже какими-то «детскими» замашками.

-...А у вас после госпиталя страх появился или нет? Это ж надо ехать и думать, что в любой момент тебя могут шарахнуть...

Ответа не слышу: Сигизмундыч - подчёркнуто почтительно, кланяется через окошко проходной вслед уходящей «группе пролетарских товарищей» из первой смены. Мой «начкар» не видит особой разницы между директором и последним работягой: в смысле, что равно уважителен и к первому, и к последнему.

Промежду прочим надо отметить, что директор у нас - тоже «правильный пацан». Здесь, в «глубинке», люди радикальнее и понятнее - это или пьянь безсмысленная, или серая куркульская «дешёвка» с поросёнком в сарайчике, или всё же живой и настоящий человек, оно так потому, наверное, что здесь поэкстремальнее городской житуха, а директор у нас, как в том стихотворении - и «человек, и пароход», - в смысле, что одновременно «лесной человек» - заядлый охотник, депутат областной думы, церковный ктитор... - со мной в церкви несколько раз целовался, хотя я простой сторож на его личном, капиталистическом заводе...

...На стол мне прилетают ключи от электроцеха, - я киваю и, в присутствии начальника очевидно нарушая устав, заверяю: «Распишусь за вас. Всего доброго!» Мне отвечают: «Ага! Бывай здоров!», а Сигизмундыч, завершив прощальный ритуал, опять пялится куда-то вдаль - я его, кажется, нешутя раздраконил...

Не дождавшись ответа, задаю другой вопрос:

- Так вы там вина хорошо попили, а?

- Даже не напоминай об этом! - машет рукой Сигизмундыч.

- А сами там, на пьяненьких, не ругались, по службе-то?

- Ты понимаешь! Я... - с рублеными такими паузами и тоже чеканным таким голосом, - во время... - другая пауза, -...поездки... - пауза, обдумывает, -...вот когда я еду, я - ни-ни! Никто - ни-ни! Но, вот, как мы приезжали: машины ставили в парк, тогда это было - святое дело!

Меня, понятно, передёргивает от неблагочестивого применения хорошего слова, но поскольку это выражение довольно точно отражает суть нецерковных «святынь», я его оставляю здесь, в тексте, а Сигизмундыч, гад такой, с особенным, чувственным таким надрывом повторяет:

- Это было у всех - святое дело!..

Ну да, теперь, понимаешь, у них с главным механиком тоже «святое дело» - приобрести «на горе» (над заводом располагается поселкового типа маленький магазинчик) полуторалитровую бутыль «Кока-колы», по внутреннему телефону «стрелку забить» и «накатить по стакану».

-...это не только я один там, это у всех!

- А на территории самой части можно было себя в безопасности чувствовать?

- Нет. Она (часть) была как раз на границе, понимаешь? Получается, вот так... вот, блин, Термез, так вот, блин, река идёт, а вот здесь Хайратон, блин... - к каждому географическому названию Сигизмундыч, с ярко выраженным ностальгическим чувством, постоянно прибавляет «падшую женщину», я их редактировал, вырезал и здесь только однажды упомяну, для натурализма, хоть вообще-то оно, наверное, ни к чему, как ни к чему и то, что он через каждые пять минут зажигает сигаретину и нещадно меня травит.

-...прямо за мостом, вот здесь погранчасть стояла, а вот здесь было уже моё расположение... - да, похоже, Сигизмундыча я на самом деле «хорошо зацепил», он уже с превеликой охотой, поскольку это ещё кому-то оказалось очень интересно - «говорит и показывает».

Многим людям вспоминать интересно лишь в том случае, если ими возможно поделиться с кем-то, если они кому-то интересны. Так некоторые меломаны не в состоянии слышать любимую музыку в одиночку - они выставляют колонки на подоконник и врубают звук на полную, безо всякого понятия, что не все желают их радостью радоваться.

А меня никто и не спросит! - как тебе служилось, «товарищ страшный лейтенант»? Уж я бы тоже, наверное, поразсказал про суровые стройбатовские порядки. Теперь кажется, что всё было забавно, а тогда - сплошные мраки! Солдатики мои, пацанчики, ведь, наверное, вскоре многие из вас уже «на той стороне Чечни», под «зелёными знамёнами» воевали. Где вы сейчас - сержант Агеев, товарищ солдат Ситников - с «чистыми погонами и совестью», где ты - Мага, добродушный увалень? Вы-то теперь - скучные, потухшие старики или ещё живые люди?

-...они, когда через погранцов проходили, - азартно вещает Сигизмундыч, - погранцы их отмечали, что они прошли - с Термеза на Хайратон, вот, я их здесь уже встречал - хоп! Чмыг! - и поехали дальше! - Сигизмундыч генеральским небрежным жестом бросает карандаш на газету, на которой рисовал схему (я её после, как шпион, а на самом деле - писатель, для памяти, аккуратно вырву и положу в карман).

- А вы могли при желании в Союз мотаться туда-обратно?

- Легко! Легко и свободно! Андрюха, там все погранцы были свои. Они все накормленные были, напоенные, понимаешь? Я не чувствовал.. так, они, вообще-то, смотрели, шерстили, но я с ними был на дружеской ноге. В то время иметь, допустим, «видеодвойку», это был большой дефицит. Или двухкассетный магнитофон «Шарп»...

- А как это всё к вам попадало?

- У-гу-гу! - трубит Сигизмундыч, и пока ничего не отвечает, опять утонув мыслями где-то там - в прошлом измерении, в ином времени, другом пространстве.

Мне однако же не терпится:

- То есть там это было в свободной продаже?

- Легко и свободно! - грохочет Сигизмундыч, доси сохранившимся командным голосом.

- На чеки? - вспоминаю я свои слабые познания.

- Мы даже чеки свои не тратили там! Там, ты понимаешь, даже грубо говоря, чего - голодный, холодный край! Феодальное общество! Если я заезжал в какой-то кишлак и отдавал ящик сухпайка...

- И свиная тушёнка годилась?

- Тушёнка, но свинины мало, больше говядина. И всё, и каши все - больше на говяжьей тушёнке. И вот я ящик им даю, а там - четыре коробки! Поскольку на четверо суток разсчитан ящик! Так они за этот ящик!.. У! А! Для них, понимаешь, для них телевизор был, допустим, «Сони» - стоимость вот этого ящика. А для меня это - вообще не стоило, потому что у меня этого было - немеряно!

- А у нас здесь готовы были за такой телевизор душу продать.

- Так я тебе про что и говорю! Я тебе про что и говорю! Короче, колонна шла - с Хайратона она вышла, из колонны четыре машины были заправлены - прицепы, бочками со спиртом, через кабульский госпиталь, дальше пошли в сторону Хумри. Так вот, мы когда заехали туда, быстренько эти бочки, отщелыгнули и поехали дальше. Едем - по дороге, лежит гражданская машина, перевёрнута набок. Нам не проехать: с этой стороны - пропасть, с этой - скала! Вылезли, начали смотреть. А страшно! В этом месте, как обычно, если такая ерунда, обязательно будут чекрыжить. А тут ничего, вышли - тишина! Мы к машине. Открываем - два афганца, два трупа. А сзади фургон, металлический кузов - полный видеотехники! Угу-гу! - трубит Сигизмундыч. - У меня полностью десантный отсек был загружен телевизорами, магнитофонами нафиг, видеомагнитофонами и так далее, и тому подобное... Представляешь?

- А вам потом надо рапорт какой-то писать - что видели машину, два трупа и тэдэ?

- Ничего! Ничего мы не делаем!

- То есть это рядовой эпизод?

- Ну, если бы это была наша машина - тогда да, тогда мы бы докладывали по инстанциям, потом бы приехали эти - патрули, которые дорожники, они бы посмотрели... А мы её просто-напросто... - Сигизмундыч выразительно смёл свой табачный пепел с моего дежурного стола. - Моя машинка первая шла, она идёт первая, в середине и последняя. Я её разворачиваю, даю команду: «Развернули!», мордой её вот так вот раскорячили и в пропасть туда - хоп, чмыг! - шмыркнули, и она туда улетела...

- Вместе «с ребятами»?

- А я чего их, хоронить что ли буду? Улетела бедненькая, сели - г-р-р и поехали! Единственное, что мы по рации сразу доложили, что произошла остановка, потому что, если такая ерунда - мы сразу даём в Центр сигнал, и уже две «вертушки» из Кабула прилетают, начинают работать, нас сопровождать, потому что это как обычно, как обычно - если затор на дороге, это значит - готовься к «боевому»! А под Термезом есть такой городок, не помню, там раньше, при Советской власти был военный аэродром. «Двадцать пятые» «Миги» там были. А вот как началась эта военная, с Афганистаном заваруха, этот аэродром превратился в базу базирования «Миг-25», «двадцать пятые» там стояли для поддержки. Они, только малейшее если что-то не получается, брыньк, хоп, чмыг - и они пошли! Там много было интересного. Вакуумными они поработали... год они их завозили, они не пошли, они поработали ими где-то месяцев пять, потом сразу началась эта визгня, и потом начали их вывозить обратно.

- А напалма не было?

- Нет, никогда. Да им там ничего и не сделаешь. Единственное, только, можно было поля ихние, с «дурью» спалить, а больше...

- А, это... ребятишки-то наши, срочники, они курили эту заразу?

- У!

- А офицеры - не?

- Тоже было.

- Но, в основном-то, наверное, с водочкой занимались?

- Кто с мозгами. Я, допустим, вот, Андрей, я тебе честно скажу - я - (рубленая пауза) - испробовал - (рубленая пауза) - всё! Ещё тогда у нас даже понятия не было - что такое героин, а там же это - спокойно! Там в любом духане ты возьмёшь. Я попробовал всё, но по одному разу - всего! И пришёл к выводу, что лучше я выпью стакан водки. А на самом деле... ни от того, ни от другого - радости никакой не получаешь!

- Не то, что от «Колы»! - подцепляю я.

Сигизмундыч, спохватившись убегает к себе в кабинет, через пять минут возвращается «с чувством глубокого удовлетворения»:

- Так что, Андрюха, посмотрел я всякого дерьма. Я ж тебе зато и говорю - вот за эти восемь лет, за восемь лет, я крови ещё не разу не пустил, я зарёкся, зарёкся и сказал: «Всё! Сколько жить буду, сколько Богом отпущено, я больше крови ни с кого не пущу. Бабка теперь у меня курицу режет - бабка! - (рубленая пауза) - петуха - (рубленая пауза) - режет! - бабка! - потому что я теперь даже не притрагиваюсь.

- Но, наверное, людей всё-таки разделяет война. Кто-то после войны категорически ничего этого не хочет, а кто-то, наоборот, становится мясником, так?

- Так, оно и получилось так, Андрей. Оно и получилось так. Особенно... особенно этот всплеск пошёл - после вывода! Вот, только вывели войска - и получились «девяностые»! Ну там как...считалось как - одна армия была, сороковая армия - считалось, но помимо этой армии ещё дополнительных подразделений было, ты знаешь, сколько! Если, допустим, считали - сорок тысяч в армии личного состава - укомплектованная полностью, по боевому распорядку, то их там было, - Сигизмундыч возвышает голос - восемьдесят тысяч! Потому что были - десантно-штурмовые бригады - придаток к этой армии, были инженерно-строительные части, какие-то подразделения, и вот их и набиралось до восьмидесяти... да я тебе гарантию даю, что там было до ста тысяч человек!

- Так, наверное, всегда. И Америка в Ираке воюет - считается, такой-то контингент, а на самом деле...

-...А на самом деле, - гремит Сигизмундыч - в два раза, в два раза больше!

Рабочий день Сигизмундыча уже заканчивается, и я спешу дальше уточнить, «галопом по европам»:

- И после того, как вы оттуда вышли, вам никаких ни привилегий, ничего - иди, гуляй, Вася!

- После этого меня захреначили, знаешь куда! В Казахстан. Есть такой посёлок городского типа - Гвардейский, станция Атасу. Голая степь. Там стояла учебная дивизия. Короче, 90 километров до Алма-Аты и 110 километров до Фрунзе. И, вот, посредине как раз стояла эта вот дивизия. Ну, степь - голая степь, постоянный ветер... Ну, военный городок, конечно, там шикарный! Там было всё! Всё! Начиная от детского садика и кончая - летним, правда, бассейном. Ну, крупная дивизия была. А лучше ничего не придумали, когда вывели - мне пришлось с Термеза ехать в Москву, в Москве получить предписание и ехать опять с Москвы в Термез, забирать свои шмотки... А там потом началась вся эта гласность, перестройка и демократия! - голос Сигизмундыча приобретает нехороший оттенок, и «падшие женщины» применяются уже через слово, - Солдатам ничего не скажи - они тут же: «А вы не имеете права, блин!» А у меня ещё... мы приехали трое... у меня дружок был - капитан, заслуженный такой, боевой, два ордена «Красной звезды», афганский орден - наподобие тоже «Красной звезды»... - и он когда вот такое услышал... - тут Сигизмундыч вообще смачно выругался, -...я приехал уже на начальника штаба батальона, а он приехал на учебную роту, и когда ему рядовой солдатик сказал: «Не имеете права!..», ну, он ему, конечно, в пятачину и влупил! И после этой «пятачины» ему четыре года с лишением всех, бляха-муха! - заслуг. Показательным судом! Представляешь?!!

-...Чтобы показать необратимость перестроечных процессов...

- Вот ты представляешь, что такое?!! И тут, как раз, только его бедного загребли, посадили, и приходит другой приказ - пятьсот тысяч сокращение! И я, бляха-муха, шик! - рапортину сразу... Комдив вызывает: «Ты что творишь? Ты должен ехать летом в Академию ехать!..» - а это было весной, - «...разнарядка пришла, мы тебя, блин, в разнарядку засадили, в Академию тыла и транспорта...» Я говорю: «Я и вас подведу, и себя! Я уже чувствую, что буду следующий после Остапенко». Он тогда походил, походил так по кабинету, и уже без слова, молча, подписал мой рапорт. А чего! Ему это тоже решение проблемы. У меня, ещё там, был уже «залет». Перед «выполнением очередной боевой задачи по перевозке грузов» подходят ко мне со службы разведки, просят доставить пленного «духа». Я его в десантный отсек посадил, а у меня там боеприпас. В пути «душара» кочевряжился, пытался спровоцировать взрыв, вены себе грыз. Я его раз предупредил, другой, а тут нервишки не выдержали, даю команду - его на дорогу выволакивают, и водитель МТЛБВ-шкой хоп его - в пропасть! Колонна пришла, а там уже ждут пленного! Я причину объяснил, почему не смог доставить, в результате такие получил разборки, дело уголовное, а оно реально могло привести к очень серьезным последствиям. Хорошо, знакомый был, в органах военной прокуратуры, удалось замять, но оно мне стоило десяти тысяч «чеков» и «Звёздочки» (ордена Красной Звезды вместе с орденской книжкой - существовала и такая форма расчётов!)

Меня, всё время, пока Сигизмундыч разсказывает, не покидает ощущение какой-то «киношности», нереальности всех этих исторок. Но неужели всё произошедшее со мной, в моей собственной жизни, было на самом деле?! Впору пощипать себя за локоть провинциальному заводскому сторожу. Как это у Есенина: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...» Да, Владимир Сигизмундыч, хорошо же мы с тобой подрыхли!..

-...Ну, а потом - приезд «домой» - в Термез: пришёл в военкомат, становиться на учет, а местный военком - сам бывший мент, тут же сосватал «в органы». Здесь служил до окончательного ухода на «гражданку», чуть-чуть не дослужился до полковника, каких-то нескольких месяцев - нас, русских, уже оставалось всего трое, вижу - начали подставлять: подбросили деньги, наркотики, но пока «не спалили». Опять сработало чутье. Жене ещё раньше оформил русское гражданство, сам до последнего момента не менял, чтобы не было проблем при «спасении имущества». Куда ехать выбрал, ткнув пальцем в карту. Денег было - две «штуки» «баксов», они сразу ушли на покупку дома, с оформлением пришлось помучиться, и с приведением в порядок. Первое время никуда не устраивался, занимался ремонтами, потом пришёл на наш завод, в газете была вакансия - слесарем, - шеф сперва ни в какую, - бывший ментовский офицер хочет в работяги... - думал, наверное - «казачок засланный», - я тогда пришёл с женой, с ребёнком (первому сыну от второго брака было уже около четырёх лет), - говорю: «Мне семью кормить надо!», - взял, с испытательным сроком. Ну, я уж тут брался за любую работу, шефу понравился... а у него прежний заместитель по АХО, тоже отставник - крепко поддавал, он говорит: «Давай на его место, ему давно на пенсию пора!» Я в отказ: «Я никогда никому дорогу не переходил...» И что ты думаешь? Директор наш поступил хитромудро - при мне же! - позвонил заместителю, вызвал его и так прямо и говорит: «Твою должность я предлагаю этому человеку, он стесняется. Как ты - по этому поводу? Но, учти - тебе всё равно уже не работать!» Ну что! Тот меня «благословил», шеф ему напоследок налил коньяку, сам с ним чокнулся, мы все по-доброму разошлись, и, вот, работаю...

Тихонько открывается дверь, на проходную не заходит, а просачивается жена Сигизмундыча. Их рабочий день - её, заведующей складом, и его - замдиректора по АХО, завершён, супругам пора возвращаться в свой уютный, так нелегко устроившийся дом. И пусть мы ребята не так уж шибко уютной 70-ой широты, пусть у нас на корявых, покрытых лишайником яблонях не всегда вызревают, - и далеко не восточной сладости, плоды, пусть огурцы с помидорами приходится «закрывать», однако, полагаю, Сам Господь водил рукой Сигизмундыча, когда тот торкал наугад пальцем в карту бывшего СССР, выбирая себе место жительства под старость.

Сигизмундыч размашисто хватает мою пятерню, трясёт:

- Бывай! Спокойного дежурства!

Выходит. Жена аккуратно кладёт ключи на мой стол, так же аккуратно ставит подпись в журнале, и в вестибюле, у окна, ожидает, пока Каземирыч выгонит с территории свою старенькую «Ниву», - стоит и задумчиво смотрит в стекло, как это только что делал её видавший виды мужчина. Кажется, ей тоже есть о чём вспомнить и поразмыслить.