Исход

«Прости нас, Господи, - все равно что-нибудь натворим!»

Присказка-молитва бабы Анны

 

На воскресную службу отправились в храм Александра Невского с Юрой, трудником из Петербурга. Причащались - мы, и бабушка Анна. Два противоречивых впечатления - крайняя моя разсеянность на Литургии, и весьма благодатные ощущения, когда удавалось сосредоточиться. Народу немного, в обычной пропорции - один процент от местного населения. Отец Сергий сказал хорошую проповедь.

Баба Аня на автобусе поехала готовить обед, а мы с Юрой айда проведать бабу Паню, Екатерина Семеновна в церкви сказала, что «Панюшка куда-то запропастилась, у нее там вроде ремонт, звонила - телефон молчит...» При выходе из храма мой спутник, умилённый провинциальным духом, возликовал: «Как хорошо!» Я его осторожно поправил: «Слава Богу!» и объяснил кратко, из печального опыта: «Не то сейчас быстро «поправят дело» - которые не любят, когда кому-то хорошо».

Примерно так оно и случилось. Приходим к бабушке: в ейной квартирке без удобств всё блестит и резко ещё пахнет - ремонт капитальный, весьма приличный; даже печка аккуратненько переложена.

- Нанимали? - интересуюсь, уже привыкший, что последнее время здешний, небогатый народишко повадился таджиков подряжать на дрова и покраску заборов.

- Не! Сын с невесткой, - отвечает довольная бабушка Паня.

- Здорово! Молодцы какие! Это же надо! И в комнатах! И на кухне! И всё так аккуратно!

Уже за столом продолжаю нахваливать, утратив обязательную после Святого Причастия осторожность:

- Да, бабушка, услышал Господь твои молитвы! Сынок - и в храм возит, и внимание оказывает!

Дорадовался! Пообщались, пора уходить, - бабушка, как-то малость сконфуженно, произносит:

- Послушай-ко, Ондрюшенька, сынушко... Папа твой иконы дарил, из Высокого Острова... Не примёшь обратно? Мои... ремонт сделали, вешать не дают обратно. Говорят: «Случись что с тобой, что мы с ними делать заведём? Выбрасывать разве хорошо?»

До меня не сразу доходит такая дичь: на новые обои иконы не годятся. Нельзя! Вспомнилось недавнее, - как бабушка, благодаря Господа за сына, оставившего пьянку, прибавляла, мол: «...дала ему на покупку бензопилы, с другой пенсии обещала выделить на крышу для нового дома (он, как пить завязал, принялся строиться) и обещала ещё, коли причастится. Дак, ён, вроде, пообещался...»

- Помоги Господи, бабушка! - помолился тогда ещё с ней.

Однажды, после отпуста, провожал её до церковной калитки. Обычно - просим кого из прихожан, чтоб подбросить старушку. На этот раз, говорит: должен приехать сын - машину купил!

Мордатый мужичина, неласково зыркнув, распахнул дверку надраенных «Жигулей», помог матери забраться, рядом уложил костылики. Вот он какой! Спаси Христос, о мамушке заботится...

О-хо-хо. Ремонт квартиры-то - для мамушки ли такой комплексный устроился, или под будущих жильцов в недальней перспективе сдаваемой квартирки? Дай Бог ошибиться!

Пришли к бабушке Ане. У ней - другая ейная ровесница, тоже наша община - бабушка Галина Антоновна. Пропели «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ...», налили шти из крошева, побелили сметаной, по чесночине очистили.

- Худо спала, - жалуется баба Аня, - Думала, умру. И в церковь, думала, не попаду нынче. А, ничего! - привёл Господь! И причастилась!

- А я ничего - спала! - отзывается Галина Антоновна, - вчера хуже. В четыре утра только угомонилась. Как подушку не поворачивала, всё та лежит неправильно. Во, дела! А ведь и пожила бы ещё, можно жить! - здоровья бы только... - кривит губы, жалостно закатывает глаза и хныкает, словно маленькая девочка. Бабушка Галя - артистка.

- Дела, дела, - хмыкает бабушка Аня, двигая ко мне хлеб, -...дела идут, контора пишет, рупь дадут, а два запишут!

- Бабушка, теплицу натянул, - докладываю, орудуя ложкой, - можно ра(з)саду везти... А мы, с Юрой, завтра в Заручевье...

- Сажать-то там будешь чего? - спрашивает Галина Антоновна.

- А как же! - отвечаю, - У меня прошлый год такая картошечка уродилась!

- Сажай, сажай, - соглашается она, - можева и нам с Анной по мешочку выделишь. А то, кто его знает, что дальше будет. Что творится! - начинает перечислять новости из телевизора. Разговор, как всегда, сводится к разрушенному сельскому хозяйству.

- Сперва где-то наворуют, а уж потом начинают виноватых искать! - после паузы, прожевавши блинчик, недоумевает, -...А где начальники? На что начальники тогда?

- Чтобы искать, - говорю, напоминая себе простоквашинского Матроскина, - надо сначала своровать. Всё верно! Да ладно, не волнуйтесь так, Галина Антоновна. Вам нельзя волноваться...

У Галины Антоновны в сердце вшит стимулятор. На свой пятый этаж с бабы Аниного четвёртого худо-бедно вздымается, но про нынешние порядки говорить не может - сразу ей худо делается.

-...что вы так из-за чужих денег разстраиваетесь? - говорю, - мы с вами, слава Богу, не голодаем.

-...можева, Андрюшенька, ещё компотику?.. - спрашивает бабушка Аня.

- Если настаиваете, - отвечаю, - но вообще-то, сил нет. Уж когда до чувства лёгкого голода перекусил (это, как Святые отцы советуют), а сейчас - до лёгкого обморока добираю. А вас всё-то «золото партии» искушает.

- Дак без денег тоже худо, - философски изрекает Галина Антоновна, - без денег - никак!

- Это оттого, что люди злы, - говорю, тоже философски, - были б все добрые, и деньги тогда не занадобились: всё друг для друга задаром бы делали. А коль не так - без денег не обойтись, вот и приходится беднягам их воровать. Всё логично!

- Работать на земле не хотят! - сетует Галина Антоновна, - ни молодые, ни старые....Молодые особенно.

- Нужды нет, - вставляю, - вот мы и обнаглели...

- Ну ты, Андрюшенька, труженик! - возражает Галина Антоновна, в свой черёд подвигает мне тушёную капустку с сосисками, своё фирменное блюдо.

- Труженик, да больше не на грядках, - отвечаю самокритично, - печки-лавочки. А про кусок хлеба особенной заботушки - нетути ни у кого. Как оголодаем, тогда, может, в поле и встретимся. Вон, отчим мой, - на огород идти, у баков мусорных хлеб чёрствый буханками собирает - кормит карасей в нашем пруду. Мыслимое ли дело - хлеб на помойку выбрасывают люди!

- Мы в военной столовой работали, в Австрии, - вспоминает Галина Антоновна с мечтательной улыбкой, и вместо старушки живо представляется озорная молоденькая девчонка: - Генералу! - скатертку белую постелим, тарелочку чистенькую поставим, вилочку начищенную, - она манерно приподнимает со стола свободную тарелку, кладёт на неё вилку, качает перед собой в припухших ладонях:

- «Кушайте, товарищ генерал!» А он, старенький такой, болящий - сидит, скособочившись, - Галине Антоновне, на минутку сейчас молодой, здоровой, жаль старого генерала; забыла про свой стимулятор, что с передыхом станет подниматься этажом выше к себе - в пустую четырёхкомнатную квартиру, откуда проводила в мир иной мужа и старшего сына:

-...Люся ему: «Товарищ генерал, ещё хлебушка кусочек?» А он: «Хлебушка?! Люсенька, доченька! Как ты хорошо говоришь-то - хлебушка!» - она подробно передаёт генеральские интонации, нарочито эдак-то - дряхленько и восторженно, после чего пафосно восклицает, уперев в потолок ту же вилку:

- Хлебушку! Были! Рады! Даже генералы!.. Во как! А теперь... - сникает, обратно перевоплощаясь в больную, одинокую пенсионерку.

- Вы мне обещали, - вспоминаю, - ра(з)сказать, как замуж вышли.

- А так и вышла! Служили в Австрии, Коля мой после демобилизации, -безукоризненно выговаривает трудное слово, - вернулся сюда, к родне. Прислал мне письмо, я и приехала. А сестры остались служить - сорок шестой, сорок седьмой, сорок восьмой... - считает, загибая пальцы.

- Не жалели? Здесь трудно, наверное, было?

- Ой! Как же! Мне генерал и говорил - куда, зачем?! Там же голод! А что мне голод, когда любовь!

- И вы обратно в столовую устроились?

- В общепит. В пивной работала сначала, в Кулотине. Меня звали - солдатка! Так и говорили - к Коле Чебукову Галя-солдатка приехала!

- А разве вы Чебуковы?

- Ивановы. Но он сам, и сестра - откуда-то из Чебукова.

- Вы, что, и пивом торговали?!

- Ну, а как же!

- Представляю себе послевоенную пивнуху, что там творилось!

- Всяко бывало. И драки. Ничего. Молодые!

- Да-а, тогда мужики крутые были...

- Ой, крутые! Фронтовики! - Галина Антоновна в восторге щурит глаза, - Чубы кудрявые. Я всегда мужичков любила больше, чем баб. И в столовой потом работала - мужики придут, съедят, похвалят, цветочки подарят - в поле нарвут. А бабёнки - собаки! Злыдни! - всё им не так: недосолено, не вытерто... - спохватывается, - Но я мужу никогда не изменяла, он у меня один был, на всю жизнь... Так воспитаны. И в Австрии у нас было строго, чуть девушка что себе позволит, тут же уволят...

Бабушка Аня, по-детски обиженная сегодня не особенным к ней вниманием, выпаливает провокационную частушку:

Раньше я курил махорку,

А теперь курю табак,

Раньше я любил девчонок,

А теперь люблю и баб.

- Бабушка, вы ж нынче причащались, - укоряю, сам запоминая; диктофон остался лежать дома, на полке.

Она, притворно виноватясь, жмёт худенькими плечами: «Ну, так что ж!», озорная натура берёт свое, упрямым полушёпотом добавляет: «Кому-то ведь надо и баб любить...»

Я опять качаю головой с деланной укоризной. Галина Антоновна продолжает:

- Я потом насчёт документов звонила в Москву, нашему генералу. Крайнюков Константин Васильевич. Спрашивает: «А ты где есть-то, Галинка!»

(Я после проверил, в Интернете - да, был такой. И в гражданскую отметился, и Великую Отечественную всю прошел - Кавказ, Курская дуга, форсирование Днепра, Киев освобождал).

-...говорю: «В Кулотине» «Это где?» «Между Москвой и Ленинградом...»

- У меня корову Галинкой звали, - очередная каверза от Анны Александровны, которой невмоготу скучно слушать про нездешних генералов. Так разговор возвращается к сельскому хозяйству.

-...Так ты, бабушка, и корову держала? - притворно удивляюсь я новому факту из её биографии.

- Ну, а как же! И не только.

- А потом?

- Суп с котом. На бойню сдала.

- Чего так?

- Не помню. Одна осталась, дак... Гы! Без мужа, как я могу сдержать ею?..

- А корова нормальная была? Доилась?

- У! Корова хорошая. Говорю же, Галькой звали. Гы! Как ею, - указывает на товарку.

На «огонёк» заходит другая соседка, Мария Ефимовна. У меня усложняется задача: в левое ухо Мария Ефимовна оглушительно доводит свои познания по подслушанной теме:

-... корова сейчас дорогая. Купить её дорого, это будет сколько-то тысяч...

В правое - бабушка Аня, к которой не так часто на любопытные факты возвращается память и есть кому послушать; тихо и раздумчиво, словно под гипнозом, вещает:

- У меня ещё телёночек был...

В левом ухе забивает, звучит громко, напористо:

- Двадцать пять?... - Мария Ефимовна коротко соображает, - Это было раньше... А! - торжествующе, ещё громче, - почти уже кричит, - По пятьдесят! Коровы по пятьдесят! Хорошая корова, импортная - стоит пятьдесят тысяч! Как машина!

В правом:

-...телёночек тож был сдан... И кто-то сказал, - это их телёнок... И пришла записка, чтобы это... опознать. И пригнали телёночка, на опознание...

В левом:

- Они же щас ходят, как хотят. К ним эти, приделаны... что одевают на шею-то им? - компьютеры! Подойдёшь, посмотришь - корова доена? Всё компьютеры смотрят!

Бабушка Аня:

-...и он меня признал! И я говорю - видите, мой теленок, он ко мне признался!

-...не привязывают. Где хотят, там и ходят - по всему скотному двору. Щас нет коров дешёвых! Галина Антоновна сказала - десять тысяч. Ага! - иди, за десять тысяч купи. За десять тысяч ты телёнка не купишь.

Сплошное фортиссимо! И это, называется, воскресный день в православной общине...

Бабушка Аня, выбитая из своего воспоминания, смеётся:

- Человека купишь прибить!

- За десять никто не будет об тебя руки-то пачкать! - авторитетно и с удовольствием развивает криминальную тему Мария Ефимовна.

- Гы! Я и так помру...

- За миллион, так, может, ещё грохнули бы... - Всерьёз прикидывает.

Никак не угомониться старухам. Боже, откуда слов нахватались таких!

- Десять рублей на бутылку не будет хватать, так и приголубят, за милую душу, - бабушка Аня просто так не уступит в споре.

Мария Ефимовна - и спорит, и соглашается:

- Щас запросто убьют человека! Миллион дадут, так чего не грохнуть. Бизнесменов, вон, сколько убивают! Оружия полно... - вдруг спасительно спохватывается, -...надо идти, Ульянку укладывать.

Хлопает металлическая дверь; бабушку Аню Мария Ефимовна заставила вслед за собой поставить - в целях безопасности, но бабы Анина дверь никогда не запирается на ключ, у неё не квартира, а проходной двор, даже цыганка заходит - перекусить, заодно чего стырить, по мелочи.

Галина Антоновна ухитряется перевести кровожадный разговор на мирные рельсы, опять ударившись в дорогое прошлое, где живы все её домочадцы:

-...ружье купили Кольке, Колька школьником ещё был. Пойдёт вечером, обратно лису тащит. Хвост вывесит на плечо, идет - люди глядят. Охотник, заядлой! Так они с малолетства - дедка зверя принесёт, шкуру снимает - сядут на корточки, смотрят. Ружьё было обещано - восемь классов, а он учился на пятёрки. «Восемь классов кончаешь - мы тебе купим хорошее ружьё!» У дедки-то были старенькие, довоенные. Вот, мы - с дядей и с Витенькой поехали в Боровичи, за ружьём. Был магазин специальный, его в одиннадцать открывали, а мы рано приехали.. Автобус ходил через Кулотино, туда - на Шегрино. Вот. Я пошла в другой, что-то там купить... Витенька подходит: «Мама, мама, не покупай! На ружьё Колюшке не хватит!» - передаёт жалобную интонацию сына и смеётся, - как-то особенно смеётся; так, что у меня слёзы подступают к глазам:

-...ружьё купили, на два часа рейс, обратно выехали. А Колька... он был в трудовом лагере, где-то у Опечка. Приехали, - Витька на велосипед и лётом по тропке к брату - как же, сообщить надо!

Пауза с тиканьем часов и бытовой, пролетарской руганью за тонкой бетонной перегородкой. Потом Галина Антоновна сладко вздыхает:

- Ох, заядлый был. Заядлый...

Лежат на Кулотинском погосте - будто рядом, но каждый под своим крестом - два Николая - отец и сын Ивановы. Младший - уже дедушка Витя, наведывает мамину пенсию ветеранскую. Удел русского безбожника - пьянка или барахло. Что лучше? - хрен редьки не слаще; по мне, так пьянка всё ж как-то... честнее, что ли...

Снисходя неумной молодости, не приемлю безсмысленную старость. И пусть сам сижу с ложкой в старухиных гостях, но не за жратвой пришёл, а выслушать и утешить, совершить с бабками Исход из безнадёги, хотя - какой я Моисей! Но мы - вместе! мы - объединив судьбы, непереносимую беду раскидав на всех, прём, тащим её, родимую, на плечах через сухую житейскую пустыню. Вот, престарелая мамочка, из демянского «котла» девчушкой эвакуированная, побывавшая в Австрии - не по «горящей» путевке, но в лихую годину, - пьёт чай с прежде совершенно ей чужими, а нынче - самыми близкими людьми; перебирает ушедших - и даже генерал Крайнюков к нам сюда затесался, помянули - упокой Господи душу Костюшки-воина; слёзы у бабки близко, но теперь глаза её сухи - притерпелась. Притерпелась, как другие - баба Анна, баба Паня, Мария Ефимовна, Мария Михайловна, бабушка Женя, а так же без числа прочие, ещё не попавшие в мои истории.

Нет! - не сыщется и в нашей многострадальной земле непереносимого горя, ибо для той тяжкой работы и образовался русский человек; да не «купи-продай», натасканный на «великий и могучий», как на утилитарно-общий язык для рынка и декларации прав, но те, кого роднит общая доля; подлинно русские - сдюжат, перемогутся, выстоят. Дойдут - да не только до Вены и Берлина, а докуда Господь укажет! И «живущие по плоти» умники «регионального развития» не смогут разрешить нас, словно какую техническую проблему. Не выйдет у них! по крайней мере - в этот, очередной раз не получится, покуда жив ещё подлинно русский человек, «удерживающий от среды».

***

Эпоху поклали в гроб,

Хотели быстрей схоронить.

Но дело испортил поп -

Дозвольте, мол, чуть покадить!

 

Из бабок составился хор,

Дед старый читает псалмы,

И полнится тёмный собор

Отребьем тюрьмы и сумы.

 

А там за оградой - кишит!

Зеваки выноса ждут.

Но батюшку просят служить,

И крышку закрыть не дают...