****
Если я останусь в живых и сохраню всё то, что намечал, то я от капель дождевых спать не буду по ночам.
Так писал осенью 1942 года мой дядя, Евгений Сергеевич Поляков, убитый в Сталинграде в октябре 1942 года.
Я совсем мало знаю о нем, хотя меня назвали Евгением в честь него по настоянию моей бабушки, его матери, Анны Андриановны Поляковой. Крестившись уже взрослым, я взял себе по совету монаха из Псково-Печерского монастыря святое имя Сергий, в честь моего деда, отца Евгения. Недавно, разбирая бумаги в заброшенном деревенском доме, я нашел часть семейного архива: письма с фронта, фотографии, характеристики, отзыв о стихах, «похоронка»... Эта часть архива принадлежала моему отцу, Леониду Сергеевичу Полякову, умершему в 2007 году.
Моя бабушка Анна Андриановна всю жизнь переживала гибель сына, отказывалась в нее верить. Мой дед и отец знали, что любое воспоминание о любимом сыне причиняло бабушке невыносимую боль, поэтому старались не упоминать о нем в разговорах. Бабушка уверяла всех и себя, что Женя пропал без вести. Я также был уверен, что он пропал без вести, пока, уже после смерти бабушки, деда и отца не нашел «похоронку» и не обнаружил запись о нем в базе данных «Мемориал».
Его жизнь была проста и коротка. Родился в 1920 году в Москве, окончил школу, работал художником-оформителем в ТЮЗе, одновременно учась на заочном отделении Литературного института им.Горького. (На территории Литинститута есть памятная доска со списком погибших на Войне студентов и преподавателей; практически все они, как и Евгений, ушли на фронт добровольцами, не дожидаясь повесток. Там есть и его имя - Евгений Поляков). Летом 1941 года он ушел на фронт добровольцем, служил военным переводчиком в звании техника-интенданта 2-го ранга в 112-м Гвардейском стрелковом полку 39-й Гвардейской стрелковой дивизии, потерявшей более половины состава под Сталинградом в конце 1942 года. Писал стихи, но ни одного стихотворения так и не напечатал при жизни. Погиб 25 октября 1942 года в Сталинграде на территории Тракторного завода. Ему было 22 года. Жениться, детей родить не успел...
...Ну какая ещё жена
если от роду двадцать лет,
И кругом - то вообще - война.
Он и вырос на той войне,
И пришла ему масть не та.
Ой, не та,
и достала его в родной стране
Пуля - дура...
(М.Танич)
Была у него девушка, звали ее Людмилой... Вот стихи, обращенные к ней:
Я хочу, чтоб ты думала обо мне, ночи думала обо мне, ночи бредила во сне и думала, думала обо мне. Я тебя очень любил весной, когда захлёбывались занавески, и вечер, как густой настой, до тошноты поил, в глазах двоил, а я стоял один на площади на той, на Пушкинской (на бывшей на Страстной), и говорить мне было не с кем.
О! Ты в те года была горда. О! Ты в те года не ведала войну. И я теперь, любимая, иду по городам, любимая, я именем твоим по городам окрапливаю тишину. Но только тишина приходит очень редко сквозь миномётный гул и самолётный гуд, и даже в тишине на самой тонкой ветке нас меткие кукушки стерегут. И, может, в этот час я получу такую рану, что сердце остановится в затянутом ремне, и я к обеду неожиданно нагряну, когда подумаешь ты только обо мне.
(Евгений Поляков, 1942)
Из писем Евгения к матери:
«Милая моя мамка!
С большой сыновней радостью перечитывал твое коротенькое письмо. Я его читал товарищам и будто с тобой говорил, будто я своими ушами услышал твое напутственное материнское слово. Благодарю тебя за милые добрые строчки». (15.05.1942)
«Мама, милая моя!
Я получил твое письмо - короткое и грустное. Мне было до боли тяжело его читать. Здесь все вместе: и смерть бабушки, и ваша тяжелая жизнь, и моя беспомощность чем-либо помочь вам. Ты пишешь, что вряд ли придется тебе увидеть нас. Но это чудовищно, мама. Ты пойми - ведь ты у меня самая близкая, самая любимая. Ты мне друг. Я не хочу ни о чем думать, - я надеюсь на лучший исход. Самое главное иметь сильный дух. Стойкость помогает бороться с трудностями. Ну это я все не то говорю. Надо что-то другое, но я не знаю что. Ты спрашиваешь, как отец? Я его видел. Он сейчас выглядит лучше. Служит он в Москве в аварийной бригаде. Он командир отделения, и ему неплохо.
Мама, я знаю, ты меня любишь. И я прошу тебя, - это для меня, - перестань курить. Я прошу тебя. Напиши мне о своем решении. Сделала ли ты это для меня? Целую. Тебя и всех. Женя».
(19.05.1942)
Это письмо было связано с его короткой командировкой в Москву, где он увиделся со своим отцом, моим дедом, Сергеем Максимильяновичем Поляковым. По возрасту и состоянию здоровья дед уже не был годен к строевой службе и служил в Москве в аварийной бригаде, восстанавливающей разрушенные бомбами водопроводы и коммуникации. (Ему довелось воевать прежде, в 1-ю мировую с немцами, затем с финнами). Бабушка с моим отцом в это время (1942) жили в эвакуации на Алтае.
В Москве бабушка с дедушкой прожили практически всю свою жизнь, около 60 лет (и я родился там) на 1-й Брестской, д.36, в 7-й квартире на 2-м этаже, в доме между метро «Белорусская» и «Маяковская», в маленькой комнатушке коммунальной квартиры, принадлежащей когда-то известному фабриканту Савве Морозову. (Однажды уже после революции и экспроприации Саввиных богатств, Савва приходил в свою бывшую квартиру и просился на одну ночь переночевать, но соседка бабушки испугалась и не пустила его. После этого появилось подозрение, что где-то в квартире спрятан клад...) Помню, бабушка рассказывала, что в первые месяцы войны им приходилось, услышав воздушную тревогу, бежать в метро, и опытным путем они тогда установили, что добежать до «Белорусской» составляло ровно то же время, до секунд, что и до «Маяковской»... Я потом проверял по картам, - расстояние одно и то же с точностью до 5 метров.
Каждое 9-е мая я прохожу путь от Белорусского вокзала до Кремля и обязательно захожу в маленький дворик этого сохранившегося до сих пор дома.
Белорусский вокзал...
...Как много в этом звуке
для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!..
(Пушкин)
Перед Днем победы по телевидению каждый год показывают фильм «Белорусский вокзал», который невозможно смотреть без слез. С этого вокзала воины отправлялись на фронт, на этом же вокзале «со слезами на глазах» встречали победителей в 45-м
В этом фильме, вышедшем на экраны в 1971 году, есть один характерный эпизод, который цензура, если бы этот фильм выходил во времена правления Хрущева, вряд ли бы пропустила. Сидя в милиции под арестом, один из фронтовиков, Иван, у которого, кстати, по фильму родилось четверо детей, вспоминает о том, как он вернулся с Войны:
«Вернулся домой. Люба моя. Она ведь у меня какая красавица была, но жизнь у нее не сахарная вышла. Вернулся. Она мне баньку, бутылочку. Постельку чистую постлала. А я, слышь, сижу зверюга зверюгой. Набрался, конечно. Слова доброго сказать не могу.
Аж задыхаюсь. Ну не может, думаю, быть, чтоб такая баба, молодая и 2 года ни с кем.
Потом и время прошло, а мысль эта застряла. Один раз сделал вид, что иду на
дежурство, а сам встал у подъезда, жду. Смотрю выходит. В новом платьишке. Со мной еще в нем никуда не сходила. Ах ты... Ну, думаю, убью. А сам иду. Сам же себе говорю: не надо, лучше окликни. А сам иду. И заходит она, знаешь куда? В церковь.
Я от нее в жизни про Христа слова не слыхивал. Ну, думаю, значит, свидание, в церкви-то. Захожу, там темно. Свечки горят. Она тоже берет свечку и к иконам. И вдруг слышу, благодарит она Господа Бога за победу, за Сталина и за то, что не дал мне загнуться...
Хотел сказать: не надо, Люба, пойдем отсюда. Вишневского надо благодарить, и Витьку Харламова, что на себе по снегу волок. Сам себе ноги поморозил, а волок.
Да неудобно, что я за ней сюда приперся».
О чем говорит этот эпизод? О том, что многие простые советские люди во время Войны обрели Веру. И верили по-настоящему, не афишируя ее и не проповедуя своим близким, даже мужьям и женам, как это зачастую происходит у неофитов. Но только сама их жизнь и такие вот случайные эпизоды могли обнаружить эту Веру. Верил ли Евгений в Бога? Крещен он был точно, его бабушки были очень религиозны и крестили и его, и моего отца. В письмах он, естественно, ничего о Вере не пишет. Но его великая любовь к матери, которая проявляется в каждом письме, к родным, знакомым и друзьям, видна очень рельефно. Он видит всех людей в хорошем свете, все у него славные и добрые. О чем-то говорит и его сохранившийся рисунок - Новоиерусалимский монастырь осенью. Эти слабые сигналы свидетельствуют о его Вере, пусть может быть, еще не оформившейся в силу антирелигиозной обстановки вокруг.
В конце фильма звучит вечно современная песня-гимн:
А нынче нам нужна одна Победа,
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
(Б.Окуджава)
«Либералы» часто упрекают Сталина, Жукова и других полководцев в необоснованных людских потерях в Великой Отечественной Войне. Иосиф Бродский даже дошел до того, что своим «праведным судом» «отправил» и Жукова, и даже погибших солдат (!) в ад:
Сколько он пролил крови солдатской в землю чужую! Что ж, горевал? Вспомнил ли их, умирающий в штатской белой кровати? Полный провал. Что он ответит, встретившись в адской области с ними? "Я воевал".
Очень надеюсь, что Бродский покаялся за эти свои кощунственные вирши.
Не Сталин и не Жуков устами другого поэта сказали «Мы за ценой не постоим», а сказал весь Советский Народ. Замечу как экономист: в экономике есть различие «цены» и «ценности». «Цена» - это то, что требуют от нас уплатить сейчас, «Ценность» - это то, что мы приобретем или спасем в будущем. Цена Победы - человеческие жизни, Ценность - существование Народа и Цивилизации. Не будь народ готов к этой жертве, никакие Сталины и Жуковы не заставили бы солдат умирать за Победу.
«Белорусская», «Маяковка»...
Я с детства помню дух Тверских улиц и переулков: улица Горького, Васильевская, 1-я Тверская-Ямская, 2-я Тверская-Ямская, 1-я Брестская, 2-я Брестская, Миусская площадь; 2-й Часовой завод; проходные дворы и дворики-колодцы, черные ходы; магазин «Пионер»... Где все это теперь?
Евгений пишет о военной Москве, и перед глазами почему-то возникают улицы в районе Тверской:
Крест-накрест суета, уют зачёркнуты в клетках окон, и улицы одним намёком повелевают, и бойцы идут, и у каждого жена молодая смотрит в тьму, и потому они по фонарям гадают: убьют, не убьют, убьют, не убьют... Кто жалуется на молодость свою? Тихо. На седьмом небе с проклятьем самолёт теребит пространство. Я с удовольствием сегодня б пьянствовал, я в парке бы шатался налегке... Кто жалуется на молодость свою? Тихо. Самолёт пошёл в пике.
(Евгений Поляков, 1942, январь)
Из писем Евгения:
«Дорогая моя мама!
Я хорошо понимаю тебя - твои чувства. Тебе очень хочется приехать в Москву, увидеть своего сына и находиться рядом с ним. В столицу я заехал проездом, находился всего три дня. Мамочка, я считаю, что пока там тебе будет лучше. На днях вышлю тебе денежный аттестат и буду с тобой поддерживать регулярную переписку. Сейчас я причислен к новой части. Люди здесь - герои. У них хорошие и добрые глаза. Командование ко мне относится прекрасно. Должность моя - военный переводчик.... Всем сердечный привет. Целую тебя. Твой любящий сын Женя». (1942)
«... В этом письме высылаю тебе аттестат на 500 рублей. Больше не могу - полагается 75%. При первой возможности отправлю причитающиеся фронтовые. По аттестату в районном военкомате будешь получать деньги до декабря, начиная с 1 марта.
Мне еще представился случай побывать в Москве. Опять знакомые, затемненные улицы родного города. Знакомых осталось мало. Комната наша одинокая, холодная, пустая.
...
Отец ничего. Пока крепится. Мы с ним очень хорошо поговорили. Шли по улицам и беседовали. Так лучше. Он славный и добрый человек.
Я по вас здорово соскучился, мои любимые; но стараюсь себя убедить в том, что видел вас совсем недавно и что скоро опять свидимся. Все вы всегда близко около меня, и это радует и вселяет надежды».
Упомянутый здесь и практически во всех письмах денежный аттестат - документ, по которому родственники офицера могут (по его желанию) получать его денежное довольствие, «зарплату», включая надбавки и премии. Почти в каждом письме Евгений сетует, что мало чем может помочь маме и брату, только вот этим аттестатом, беспокоится, получили ли его, не перепутал ли он адрес... Финансовая сторона войны... Вот она:
«Мама, дорогая, моя маленькая мама!
Твои письма и ободряют меня, и наводят грусть. Я хорошо понимаю трудности вашей жизни. Но помочь, кроме тех денег, которые выслал, ничем не могу. Я вовсе не врунишка, как ты пишешь отцу, что вместо 600 - только 500. Считал не я. Я предполагал первую сумму. Ну ничего, - еще несколько дней, и мне пойдет новый счет (на фронте 25% заработной платы). Постараюсь прислать. Новый же аттестат выслал....»
«Мама, моя милая!
Инициатива опять в моих руках. Пишу опять я. От вас ни строчки.
Как-то на днях удалось мне еще раз посетить Москву мою. Это было для меня посещением тяжелым и горестным. Из последнего письма вашего узнал о трудностях жизни в районе, в котором проживаете, мои дорогие.
Главное - безденежье. Поэтому в первую очередь тревожит - аттестат. Получен он?
...
Любимые мои люди, прошу вас, будьте стойкими. Впереди предстоит еще многое испытать.
Конечно, я скучаю по вам. Но ничего - наша разлука откупится торжественными днями предстоящих будней.
С болью и прискорбием сообщаю вам известие о безвременной кончине всеми нами горячо любимого Татки Жиганова. Мне тяжело писать. Это произошло по пути на фронт. Он честно выполнял порученную работу, хотя и чувствовал себя отвратно. Суровая простуда пробила легкие. Крупозное воспаление. И ужасная гибель.
Я совсем случайно мимоходом зашел к Жигановым. Холодная квартира. Тетя Валя сидела на постели сына. Она сидела в углу - маленькая, сгорбленная по-старушечьи, и глаза ее, воспаленные от слез, нервно прыгали. Ей стоило больших усилий чтобы сдержать себя - не разрыдаться при виде меня. Я вошел и все понял. Она же вдруг спросила меня совершенно спокойным голосом и даже несколько насмешливым: «Как мама?» Говорить я не мог. И было тихо, и она разрыдалась. Плакала она с причетом: «Единственный сын», «Бедный мальчик», - и еще я разобрал: «Береги себя». Мне было очень тяжело, и я не мог сдержаться...
Мне не верилось, что в комнату, в которой еще свежи прикосновения хозяина, - недочерченные схемы, книги, рисунки... В комнату не войдет веселый очкарь Татон. Это был честный и искренний человек. Он был с золотистыми волосами и такой же золотистой душой. Последнее время Толя меня очень искал. В письмах он писал: где я, где я... и не нашел. Но я его никогда не потеряю - любимого.
Он умер стойким и добрым парнем - русским солдатом. Я сижу и курю его трубку. Ее мне передала мать в память о нем. Горечь табака и потери друга жжет горло...»
Как тут не вспомнить Высоцкого:
Друг, оставь покурить... А в ответ - тишина.
Он вчера не вернулся из боя.
Пусть не из боя, пусть на пути к бою. Неважно. Не все на войне героически-монументально. И эти письма говорят в основном о «прозе» войны, но эта проза превращается в самую высокую поэзию.
Одни верны России потому-то, другие же верны ей оттого-то, А он не думал - как и почему. Она - его поденная работа. Она - его хорошая минута. Она - была Отечеством ему.
(Б.Слуцкий)
Это письмо - пророчество о нем самом, Евгении, о его матери, насмешливо спрашивающей кого-то о чем-то, всеми силами стараясь не разрыдаться...
«Милая моя матушка!
Наконец получил извещение о получении тобой аттестата. Ваше положение и тяжелая жизнь очень удручают меня. Но я уже писал раньше, что более того, что предпринято мной, сделать не в состоянии. Я хотел послать вам небольшую посылку, но (это) оказалось невозможным (вышел новый приказ). Буду еще пытаться». (18.06.1942).
Письмо было написано за месяц перед началом наступления немцев на Сталинград (18.07.1942).
А вот и письмо от 19.08.42, начало Великой Сталинградской битвы:
«Милая мамка моя!
Прости меня, что давно тебе не присылал о себе никаких известий. Все это было связано с трудностями. Сейчас, улучив свободную минуту, засел за письмо. Право не знаю даже, что и написать, ибо так много скопилось всего.
В суровой фронтовой обстановке забываешь обо всем, но я думаю о тебе, моя мамка.
Нашей дивизии присвоили звание гвардейской. И я, как гвардеец, вместе с моими славными товарищами бьюсь за Русскую Землю.
...
Ты не беспокойся, если письма от меня задержатся некоторое время. Ты сама понимаешь обстановку.
Целую тебя крепко, крепко, мою драгоценную.
Всем огромный, необхватимый привет и мои поцелуи. Женя».
«Ты сама понимаешь»... Точно так:
А он матери так писал:
"Ты же знаешь про все сама,
Мама, сколько раз ты меня берегла...
До свидания, мама!"
(М.Танич)
Но даже и в разгар жестоких боев, в сентябре 1942 года, когда немцы отбросили и прижали наши войска к Волге и захватили целые районы Сталинграда, Евгений, находясь в центре боя, все беспокоится о том, получили ли родные деньги:
«Дорогая моя мамочка!
Я очень беспокоюсь - получили ли вы мои письма и деньги?... Обычно когда люди в разлуке, - они живут воспоминаниями о близких. А я не вспоминаю о вас, - я живу вами, вашими переживаниями, горестями и радостями. В суровые дни боев, в особенно тяжелые минуты меня всегда сопровождает твое материнское благословение. Я знаю, что на нашей земле будет конец фашистской нечисти и знаю, что увижу вас здоровыми и невредимыми.... Сейчас я далеко от Москвы. Наша часть гвардейская и действует успешно».
Письмо датировано 13.09.1942. «Далеко от Москвы» - это в Сталинграде. Письмо написано на клочке какого-то бланка карандашом. 13 сентября 1942 года немцы начали массированное наступление по всему фронту на Сталинград, сдержать которое мы не смогли и в результате которого начались уличные бои в городе. Евгений пишет матери о деньгах, о трудностях, при этом его часть ведет изнурительные бои в городе. Никакой паники, «наша гвардейская часть действует успешно»...
Этим же днем, 13.09.1942, помечено письмо брату, моему отцу, написанное также на клочке и карандашом:
«Милый мой братишка, что же это ты мне не пишешь. Как ты там живешь, учишься, проводишь свободное время. Я от тебя получил только одно письмо. Помнишь, в стихах ты написал? Ну и вот мне будет очень приятно, если ты мне еще напишешь большое подробное письмище. Присылай стихи, если написал новые. Я слышал, ты помогаешь маме. Это очень хорошо, ибо ты там единственный мужчина, который в состоянии что-либо сделать. Ну тебе говорить нечего, ты сам все хорошо понимаешь. А я вот пишу письмо тебе из блиндажа. Кругом рвутся мины и снаряды. Высоко в небе - воздушный бой. Сегодня он уже второй. Наши летчики здорово дерутся, они сбили три «мессершмидта» Скоро мы разобьем фашистов и тогда все съедемся в Москву. Я жду от тебя писем. Береги маму.... Твой брат Женя».
Как горький чёрный кофе, я пил предчувствие ночи и не знал, придётся ли встретить ещё раз свет, и если я был растрёпан, и если я был всклокочен, то это я был случайно последней звездой задет. Она упала, и мало рассыпалось блёсток, а те, что подмигивали мне ещё в Москве - у Каменного моста, померкли в синей трясине. И небо раскинулось в виде негра - сплошная темень,- хоть бы одно пятно, и земля от траншей - спина зебры, и всё это было - одно. Только на горизонте пара звёзд зоркость свою не утратили, и как одна, так и другая, смотрели долго, не мигая, мудро, как глаза матери.
(Евгений Поляков, 1942, Сталинград)
И вот оно, последнее письмо, датированное 17.10.1942, за неделю перед гибелью. Письмо отцу. На «осьмушке» клетчатой бумаги, на обеих ее сторонах, написанное простым карандашом. Привожу его полностью:
«Дорогой мой батька!
Опять произошел большой перерыв - я тебе давно не писал. Ты, вероятно, беспокоишься. Дело в том, что мы опять потеряли на некоторое время связь. Сообщаю тебе, родной, что пока я жив, здоров и вообще бодр. Наша часть вела 3 жестоких больших боя. Я потерял много своих товарищей. За них мы будем мстить.
От мамы я не имею ни одного письма. Как они там обитают? На днях послал им еще 500 руб. Кстати, ты получил деньги? Напиши обстоятельно, как вы там живете, как бабушка и мои дядьки.
Если есть возможность переслать небольшие посылки, то пришли немного кофе. Я очень берег твой кофе, - он вкусный.
Привет всем нашим. Целую. Женя».
За три дня до этого последнего письма, 14 октября 1942 года 6-я немецкая армия начала решающее наступление на советские плацдармы у Волги. Её поддерживали более тысячи самолётов 4-го воздушного флота люфтваффе. Концентрация немецких войск была беспрецедентной - на фронте всего около 4 км на тракторный завод, заводы «Баррикады» и «Красный Октябрь» наступали три пехотные и две танковые дивизии. Советские части упорно оборонялись, поддерживаемые артиллерийским огнем с восточного берега Волги и с кораблей Волжской военной флотилии. Однако артиллерия на левом берегу Волги стала испытывать нехватку боеприпасов в связи с подготовкой советского контрнаступления. Дивизии 62-й армии (в том числе 39-я Гвардейская) после понесенных потерь насчитывали всего по 500-700 человек.
Утром 23 октября немцы осуществили прорыв обороны и овладели несколькими зданиями завода «Красный Октябрь», где находилась часть Евгения. Ввиду истощенности полков обороны, против них был выставлен единственный оставшийся резервный батальон- учебный, который к вечеру смогла устранить прорыв. В этот же день немецкий батальон прорвал оборону севернее завода и вошел на его территорию, захватив важные постройки - заводскую лабораторию и гараж. Ночью была проведена контратака советских сил, в результате которой была освобождена лаборатория, но гараж остался занят немцами. 24 октября, в день гибели Евгения, два немецких батальона при поддержке семнадцати танков начали штурм проходной «Красного Октября». К вечеру того же дня единой линии обороны уже не существовало: несмотря на пресеченные попытки атак немецких частей, отдельные их группы все же прорвались на территорию завода. В самых неожиданных местах возникали перестрелки, связь с советскими подразделениями была потеряна. В этом бою и погиб Евгений.
Многие поэты предчувствовали обстоятельства своей смерти. Евгений увидел ее так:
ЕЩЁ О ЗВЁЗДАХ
Меня никто не провожал, не согревал никто вагонного стекла, когда луна, как лезвием ножа, последний вздох мой у горла пресекла. И я остался не дыша - один. А может, нет. Звезда ещё одна,- она заботлива, как мать, и верить ли? Кто мог сказать: «Смотри, родной, не упади». Я шапку снял и встал на цыпочки, чтоб видеть говорящую звезду, а ветер взял и небо выпачкал, и я не видел говорящую звезду. А ветер взвыл от непосильной тяжести ещё носить беду в сорок втором году. И на шапке я нащупал, кажется, ту самую Звезду.
(Евгений Поляков, 1942)
Высоцкий напишет позднее:
Мне этот бой не забыть нипочем, Смертью пропитан воздух, А с небосклона бесшумным дождем Падали звезды. Вон снова упала, и я загадал: "Выйти живым из боя!" Так свою жизнь я поспешно связал С глупой звездою. Я уж решил: миновала беда, И удалось отвертеться, Но с неба свалилась шальная звезда Прямо под сердце. Нам говорили: "Нужна высота, И не жалеть патроны!" Вон покатилась вторая звезда Вам на погоны. Звезд этих в небе как рыбы в прудах Хватит на всех с лихвою. Если б не на смерть, ходил бы тогда Тоже героем. Я бы звезду эту сыну отдал, Просто, на память. В небе висит, пропадает звезда: Некуда падать.
Никуда, однако, не деться нам от «прозы жизни», вот письмо от бухгалтера райвоенкомата:
«Поляковой Анне Андриановне.
В райвоенкомат поступило из в/части сообщение, что Ваш сын, Поляков Евгений Сергеевич убит 25 октября 1942 г.
Выплата денег по денежным аттестатам Вам прекращается.
8.I.43г. бух.(Подпись)»
...
Похоронен поэт Евгений Сергеевич Поляков в одной из Братских могил Сталинграда.
Если я останусь в живых и сохраню всё то, что намечал, то я от капель дождевых спать не буду по ночам.
Если я останусь здоров и землю смогу отряхнуть с сапог, то под каждой крышей - мне отчий кров, то под каждой крышей - любимой порог.
Евгений Поляков +25.10.1942
...
Не беспокойся, я проживу твою жизнь за тебя. Я все исполню.
Евгений (Сергий) Поляков.
06.05.14, память св. Георгия Победоносца.
Евгений Поляков, 1941
Семьи Поляковых-Смирновых-Минаковых. Евгений - 3-й слева в(дальнем ряду. 1-я справа в том же ряду - его мать, Анна Андриановна.
Рисунок Евгения. Новый Иерусалим.
Отзыв о стихах
Справка из театра
Характеристика из газеты
Похоронка
Последнее письмо
Письмо матери 15.03.42
Оборона завода "Красный Октябрь"
