В архондарике бывшего русского Андреевского скита, пока фондаричный* грек переписывал данные вновь прибывших в свою «амбарную книгу», нас обслуживал русскоговорящий молдаванин послушник Валерий. С ним я познакомился еще в первый свой приезд на Афон, в 2008 году. Я тогда несколько подпростыл, попав под дождь на тропе, и попросил его принести из трапезной обычную луковицу - старое народное средство против насморка, которому нас всех научила еще бабушка по моей маме, царство ей небесное, р.Б. Пелагея (луковицу разрезаешь надвое и глубоко и сильно вдыхаешь в себя). Он принес целых три - впрок. Кстати, замечательно помогли: на следующий день, когда я был в Ксиропотаме, на их престольном празднике Воздвижения Креста Господнего, - от начавшего было насморка не осталось и следа. В ответ я подарил ему пол-литровую банку «свойского» меда, непонятно зачем вообще взятого с собой на Афон - лишняя только тяжесть, - а он мне, когда я его спросил, где тут можно купить батарейки (у меня подсел диктофон), тут же притащил свои, новенькие, в упаковке, «Дюрасел». Мы с ним обменялись также записочками. Я ему оставил своих самых близких «за здравие» и «упокой», а он мне своих, в числе коих, помню, были и схимонахи и схиархимандриты и даже один схиигумен.
- Помню, помню, - сказал он, когда мы с ним поздоровались. - Поминаю. Там у вас еще дочь была...
- Родила...
- Слава тебе Господи!.. Раба Божия Анастасия, раб Божий Алексий...
- Супруг ее...
- Раба Божия Людмила...
- Жена моя...
Поразительно! Прошло полтора года, а он всех поименно помнил! И поминал!.. А я, к стыду своему, как отдал в храм, по приезде в Россию два его списочка, так и забыл.
Валера принес на подносе рюмочки с раки, стаканы с водой и плошки с лукумом.
- Нет, нет, я не буду... - запротестовал отец Михаил. - Ты, Виктор, можешь выпить мою. В прошлый раз везде выпивал, так какая-то вялость, слабость была... А нам еще в Гору идти.
Я поднял и хлопнул свою. Валера с подносом стоял.
- В Гору пойдете? Там еще снег.
- Да-а, ничего. Снег так снег. Не знаю, как Виктор, а я-то пойду.
Я подумал и хлопнул вторую - там рюмки-то с ноготь.
- Дак и я... вот только кроссовки найду... Мои вчера порвались... Кстати, где тут можно купить? В Карее**, я помню, был магазин.
- Вряд ли, - Валерий мотнул головой.
- А в Дафни***?
- Да и в Дафни - тем более.
- Да влетел, - сказал я. - Как же быть? А в плетенках я не дойду.
- В плетенках? По снегу?.. - хмыкнул отец Михаил.
- Я... принесу, - как бы вспомнил что-то Валера. - Тут один московский паломник оставил. Какой размер надо?..
Я назвал свой размер.
- Да. По-моему, ваш. Принесу. Не волнуйтесь...
Оформление затянулось. Оформляли в первую очередь греков, сидящих на стульях по периметру комнаты. Демонтирии**** они сдавали пачками, сидели молча и ждали. Фандаричный, сидящий в дальнем углу, за конторским столом, заносил их данные в книгу - на это требовалось до десяти-пятнадцати минут, - отдавал им пачки назад, они уходили, но тут же из предбанника появлялась новая партия греков и все повторялось... Про нас как будто забыли. Зато появилась возможность чуть осмотреться...
Собственно, все тут было так же, как и полтора года назад, как и двадцать, думаю, лет, пятьдесят, и, может быть, даже и сто. Этот громоздкий конторский двутумбовый стол - такие только в музеях теперь и увидишь... Еще один, длинный, стоящий по центру (с него-то Валера и брал угощения), с почерневшими гнутыми ножками... Антикварная люстра-подсвечних, в стиле модерн, со стеклянным сферическим шаром синего цвета... Картины, гравюры по стенам - все это, без сомнения, было завезено сюда еще в пору расцвета скита, в начале XX в., и вряд ли тут кто-то что-то менял.
Помимо картин и гравюр, и нескольких все же икон, в окладах и без, по стенам приемной висели еще портреты, точнее, фотопортреты, старцев скита. На жухлой, конечно, уже полинявшей бумаге, с подписями, сделанными в разное время, разными почерками, иногда совсем неразборчиво, но две из них, самые главные, мне - через стол - удалось разглядеть: «старец Виссарион. 1841 - 1862» и «старец Михаил. 1940 - 1968»... Первые даты указывали, понятно, не на года рождения старцев, а - начало их настоятельства. Год 1841-ый был одновременно (насколько я знал по источникам) годом основания скита - в этом году Виссарион, вместе с еще одним иноком из России Варсонофием, купили у греков скромную келлию под названием Серай (иноки перевели его для себя как «Се рай» - то есть сие есть рай). А в 1968 г. уходит из земной жизни последний игумен скита архимандрит Михаил...
Позже, дома уже, я уточнил: последний игумен, но - не монах... Вообще всей братии в этом когда-то огромном русском скиту в начале XX века было шестьсот человек. В 1917 - уже около двухсот, в 1929 - около ста, в 1965 - пять. В 1971 - один, монах Сампсон. Тогда же он и почил. Вот он-то и был последним русским монахом скита, - скита, прозванного на Балканах «Кремлем Востока», превосходящим по своим размерам многие афонские монастыри, с восемнадцатью (некогда) благолепными храмами, с самым большим на Афоне (говорят, что даже в Халхидиках) собором - Андреевским. После него, монаха Сампсона, скит целых двадцать (!) лет стоял пустым и бесхозным, подвергаясь естественному разрушению и неминуемому, конечно же, разорению. Полностью, например, была утрачена знаменитая коллекция редких икон, в том числе византийских, размещавшихся ранее в крипте кириакона. В 1982 г. был момент, когда греческая сторона, в лице руководства монастыря Ватопед, на землях которого находится Андреевский скит, предлагала обсудить вопрос о передачи скита русскому Свято-Пантелеимонову монастырю. Однако момент, увы, как шанс, никто не использовал. А ведь надо было всего-то бросить туда десант из десяти - пятнадцати монахов, как это было сделано в свое время с самим Пантелеимоновым монастырем, чем он и был спасен. Но - почему-то не бросили. Подождали еще ватопедцы, подождали, да и вселили туда в 1992 году (не пропадать же добру!) группу монахов, во главе с архимандритом Павлом, профессиональным греческим реставратором, приложившим, как говорят, немало усилий для консервации и восстановления наследия прежних хозяев.
Спаси Боже, конечно, и сохрани Своею благодатью архимандрита Павла (теперь там, кстати, поставлен другой), но все равно жаль, просто до слез иной раз жаль - такой упустили скитище!.. Всё, начиная с этой приемной, с картинок, с портретов - все же здесь наше, родное, российское... даже этот плакат, на торцовой стене, под стеклом, с заголовком «К прославлению преподобного отца НАШЕГО Серафима Саровского чудотворца» (издание А.Д. Ступина, Москва).... Да если бы только в приемной - везде, куда ни ступни...
Уже при подходе к скиту видны возвышающиеся над его корпусами купола храмов с нашими, русскими, луковичными главками-маковками и нашими, русскими, преимущественно, восьмиконечными крестами... Над входными вратами скита - образ Богородицы с Младенцем, и под ней церковно-славянская подпись «Сия святая чудотворная икона Пресвятыя Богородицы именуемая в Скорбех и Печалех». А слева и справа Тропарь и Кондак, по-славянски... В надвратном храме имени этой Иконы (в прошлый раз я стоял там на службе) над одной из внутренних арок - овальная надпись, по-русски, то есть опять же - церковно-славянски: «Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса» (Кто Бог столь великий, как Бог наш? Ты Бог - творящий чудеса. (Пс. 76, 14б).
За абсидой (алтарной стеной) собора, - могила того самого старца Виссариона, огражденная ажурной кованной решеткой, с неугасимой лампадкой, столпом в изголовье и надписью: «Место погребения первого игумена старца основателя русского общежительнаго Андреевскаго скита иеросхимонаха Отца Виссариона Толмачева, скончавшегося 26 апреля 1862 года на 57 году от рождения, проживши на Афоне 32 года»...
В непосредственной близости от входа в кириакон***** - Андреевский собор - мемориальная гранитная плита, с выбитыми на ней словами «Сей величественный храм заложен собственноручно Его Императорским Высочеством Великим Князем Алексеем Александровичем 16 июня 1867 в память чудеснаго спасения августейшего родителя его, благочестивейшего государя императора Александра II от злодейскаго покушения на священную жизнь Его Величества в Париже 25 мая 1866 г....»
Даже многопудовые колокола, снятые с колоколен после пожара, разразившегося здесь в 1958 г. (уничтожившего богатейшую скитскую библиотеку - 20. 000 томов - и опустошившего большую часть его корпусов), - даже они, стоящие справа от входа в собор - наши, с ликами наших святых Александра Невского и Сергия Радонежского.
Сколько сил было вложено, сколько средств!..
- Кстати, отче, - толкнул я легонько локтем отца Михаила, - видишь, вон висит на стене? Прямо напротив. Портрет русского миллионера Иннокентия Михайловича Сибирякова.
- Ну, - сказал он. - И чего он висит?
- Пожертвовал все свое состояние на строительство Андреевского собора и больничного корпуса.
- Надо ж, - сказал отец Михаил и зевнул. - Мне б кто пожертвовал, что ли.
- А рядом, в овале, портрет - вон - уже иеромонаха Иннокентия. Можешь себе представить какого-нибудь нашего миллиардера (нынешние миллиарды - это те же дореволюционные миллионы), отдавшего все свое состояние и ушедшего в монастырь?
- Вить?
- А?
- Знаешь, как моя жена в таких случаях говорит? - он взглянул на меня исподлобья. - «Отец, ты супу, че ли, объелся - задавать такие вопросы?»
- Понял. Больше не буду. Глупый, согласен, вопрос...
Появился послушник Валерий.
- Сейчас, потерпите, еще минут пять. Вот эти пройдут, потом - вы. Причащаться будете? - спросил неожиданно он. - Если будете, надо заранее записаться.
- Я - да. Обязательно. Да. Запиши, - встрепенулся отец Михаил.
Теперь уже я посмотрел на него, вздернув брови. Дело в том, что отец Михаил причащался вот только, буквально два раза подряд: у сербов в Хиландаре и вот, накануне, в нашем Свято-Пантелеимоновом, откуда мы и пришли.
- А чего? - пожал он плечами. - И здесь причащусь... Ты только не говори там никому, когда, ну... вернемся... Священнику можно, хоть каждый день. («Если можно, то почему «не говори»? - подумал я про себя)...
- А вы? - спросил у меня Валера.
- Нет, нет. Я не готов, - сказал я. - Да и выпил вот только...
- Да брось. Чего не готов? Мы в пути, - сказал отец Михаил. - На Афоне. Есть возможность, надо причащаться.
- В интернете, - говорю, - как раз перед моим отъездом развернулась дискуссия насчет сверхчастого причащения. Большинство склоняются к тому, что слишком частое, чаще, скажем, раза в две недели причастие приводит к привыканию и к некому...
- Ты когда последний раз причащался?
- Я? Неделю, чуть больше назад...
- Ну, и причастишься, ничего страшно, еще раз. Будет чуть менее двух недель. Мало ли что в интернете напишут.
Мне не понравился этот какой-то его нажим, едва ли уже не диктат. В конце концов, какое кого дело, когда мне причащаться. Человек - минимум - должен быть готов к этому внутренне. Я уже не говорю, о трех желательных днях говения и вычитывании канонов...
- Нет, я уж лучше потом... Вот, может быть, в Зографе. Исповедаться тоже ведь надо. Так болгары русский хоть знают.
В Зографе, в болгарском монастыре, через пять дней, а именно шестого мая, должен был состояться их престольный праздник великомученика Георгия Победоносца, на который мы рассчитывали попасть, и внутренне я уже приготовился причаститься именно там, у наших братьев славян.
- Так... я тоже русский немного, да знаю, - усмехнулся отец Михаил.
- Нет, ну да... - «Подловил он меня»! - Я не об этом. Вообще... Ну, не готов я пока. Не привык. Как-то с бухты-барахты...
- Ну, смотри, - сказал он. - Зограф так Зограф.
- Кофе вам принести? - спросил послушник Валерий.
- Да... Да, - согласились мы оба.
Келью нам дали на двоих, то ли потому что из вновь прибывших нас, русских, было всего двое, и нас, таким образом, отсекли от прочих - прочих было человек двадцать, все греки, - то ли все-таки брат Валерий подсуетился, то ли из уважения к сану, хотя вообще-то у греков не принято селить священнослужителей вместе с мирянами, и это, кстати, правильно, это очень даже правильно, в чем мне вскоре пришлось убедиться...
В келье, главной достопримечательностью которой был старый встроенный в стену плательный шкаф, с резьбой-вензелями на дверцах (сделанный явно до обеих революций семнадцатого года, так как позже всякая связь скита с Россией практически прекратилась) отец Михаил сразу же достал из рюкзака свой кипятильник и большую алюминиевую кружку.
- Не могу без чая, - сказал он. - Вот чем мне нравится наш Пантелеимонов монастырь и чем не нравятся остальные - у нас подают чай, а в других нет.
- В Хиландаре еще подают...
- Ну, в Хиландаре сербы, наши ребята... Я тебе рассказывал, как меня сербы споили в винном подвале?..
- Ну, во-первых, не так чтоб споили. Это ж было при мне, в две тыщи восьмом. Ты ж, отец, потом причащался еще.
- Ну, не споили, но так... угостили!.. И узо, и цыпуро дали попробовать, самогоночки ихой. И вина трех сортов. И консервов еще напихали - в дорогу. Помню, еле дошел до фондарика (так отец Михаил называл архондарики). А ты и тогда причащаться не стал. Я тебе предлагал...
- А, исповедаться?.. Дак не стал - почему?.. Только-только тогда познакомились. батюшка новый, малость поддавший... А потом - живот разболелся... Я ж пришел с Эсфигмена, а у них вино какое-то кислое было на трапезе, ну и... малость скрутило, того, боялся, до храма совсем не дойду.
- А зачем ты к этим зилотам вообще-то поперся?
- Так у сербов мест тогда не было. Приехала группа паломников, наших, из США и Канады, весь, считай, архондарик забили. Старый, большой-то у сербов сгорел. А в новом - мест мало, мне и еще пятерым, из Орла, не хватило. Посадили нас на уазик, типа сербский, военный такой, и отправили всех в Эсфигмен - cамый ближний от сербов, ближе там нет ничего... Кстати, я не жалею... Во-первых, в пещере Антония Печерского нашего побывал... там, на соседней, напротив, горе. Во-вторых, у них вообще электричества нет - отключили за непокорность - полное ретро: свечи, лампадки по кельям - шестнадцатый век, красота!.. Ну, а в-третьих... В-третьих, отче, что тут ни говори, но и на их стороне есть своя правда-матка. Якшается патриарх Варфоломей с Папой Римским - якшается. Все это знают. Гоняет он старостильников и противников экуменизма - гоняет. Эсфигменцы показывали нам журнал с фотографией, где Варфоломей из одной чаши с папистами причащается, а это, хочешь, не хочешь, а ересь, нарушение правил Отцев.
- Да, но раскол есть раскол. Хуже раскола вообще ничего быть не может.
- С кем раскол? С нами?.. Вот тут тоже надо бы разобраться. Они по старому стилю служат - мы по старому стилю. Они не поминают вселенского Патриарха - мы не поминаем за Литургией. В чем же раскол?
- Щас, погоди, водички налью... - отец Михаил сходил за водичкой, очевидно, где-то в конце коридора был кран или бак, пришел и стал нагревать ее в кружке, воткнув кипятильник в розетку. - В чем точно раскол, сказать не могу, но только мне знак был... Я от них когда шел... Я тебе говорил или нет? Это еще во второй мой приезд было, до того, как мы познакомились... А за спиной у меня, в рюкзаке, икона Царицы Небесной была, специально из храма привез на Афон, осветить... Только от них выхожу, иду по тропе - вдруг змея... откуда взялась?.. бо-ольшая, зараза, такая, метра, наверное, два - полтора... лежит, пасть раскрыла и жалом играет... Я - от нее! - стрекача, по кустам, валунам, зацепился об что-то ногой, мордой вниз... весь в крови... до сих пор шрам на лбу, видишь, вон?.. - отец Михаил показал (действительно - шрам над бровей). - И ведь ты посмотри: двадцать монастырей на Афоне, все почти обошел, а больше змеюк не встречал. Что это, если не знак, указание свыше - ЭТО не наш монастырь, лучше туда не ходить... Нет, раскол - это плохо. Это... ужасно. Сейчас вот есть такие, которые нового предстоятеля не поминают. К чему это всё приведет?.. Мне вон Старец с Прибрежной Скалы говорит: «Ты, - говорит, - вслух пока его поминай, а частичку-т не вынимай». А я про себя: «Нет уж, - думаю, - я как вынимал, так и буду вынимать. И вслух поминать. Хорошо тебе рассуждать: залез на скалу и сиди, созерцай. А нам каково, на грешной земле-т?..» Чай заваривать будешь? Кипяточек готов.
- В чем? Я без кружки.
- А, ну, я тогда за двоих.
После чаепития - я пока разобрался с вещами, - отец Михаил предложил прогуляться в Карею. Времени было предостаточно, даже с учетом вечерни, которая тут начиналась в 17 ч. по афинскому времени (и после которой сразу же следовала трапеза, что для нас, путешествующих, было всегда актуально), светило и грело яркое майское солнце, Карея, столица Афона была совсем близко, буквально в пяти минутах ходьбы налегке, и мы потихоньку пошли.
Сразу же за воротами Андреевского скита я расчехлил свой «Кэнон» и навел его на Гору Афон, находящуюся, примерно, в шестнадцати - восемнадцати километрах прямо по курсу от нас, но хорошо видную во всех ее мельчайших подробностях: заснеженных впадинках, складках, ущельях...
- Смотри-к, смотри-к, вон кто-то по самой вершине идет, - сказал отец Михаил, кивая на Гору. Иногда, когда он так говорит, не поймешь сразу, то ли он в шутку, то ли всерьез. - Один, видишь, с палкой, в скуфейке, второй в белой кепке.
Тьфу ты, я уж чуть не поверил (мало ли, вдруг он такой дальнозоркий), - пока не услышал про кепку (свою).
- Так я ж без очков, дак не вижу, - отшутился я вяло и поздно.
- Сними-к и меня, тэк сказать, на фоне Афона! - сказал уже в рифму отец Михаил.
Пройдя чуть вперед по дороге, он повернулся и встал - дорога была абсолютно пуста, - и я его снял. Раз, и два. Вначале как есть, общим планом, вместе с изгибом дороги, потом укрупнив, «под обрез», вписав его точно в размеры Горы.
Вообще, надо сказать, - и это обнаружилось именно на Афоне, - отец Михаил любил попозировать. Начиная с Уранополя, на пароме, на тропе в Хиландар, в Пантелеимоне, в микроавтобусе, здесь вот, в скиту, он довольно часто, видя, что я навожу на что-либо Кэнон, неожиданно «входил» в кадр и так ли иначе ставил меня перед фактом - снимай-де, раз уж навел... Вот, скажем, я решил запечатлеть летающих вдоль по ходу парома больших средиземноморских чаек. Вдруг появляется отец Михаил, становится у парапета прогулочной палубы и начинает с руки кормить чаек хлебом... Или: мы на тропе к Ильинскому скиту (смотрю по уже отснятому материалу): вот огромная, с мой ноут-бук, пятнистая черепаха, и вот уже (следующий кадр) отец Михаил, гладящий рукой ее панцирь и смотрящий - анфас - в объектив... Вот проем старой северной порты (ворот) Андреевского скита, на заднем плане, сразу же за проемом - четырехконечный то ли поклонный, то ли погребальный крест; дальше обрыв, каньон, а дальше поросшая лесом гора. Следующий кадр - в проем, как в рамку, вошел и вписался отец Михаил; креста уже, правда, не видно, он его заслонил, но зато виден мудрый, вдумчивый батюшкин взгляд, устремленный чуть в сторону, вбок, в перспективу - кадр, ну прямо хоть на обложку «Русского дома», «Нескучного сада», «Фомы», уж не знаю...
В административном центре монашеской республики Карее было, как минимум, два объекта, представляющих интерес для нашего брата паломника (хотя их, конечно, там больше). Это чудотворная икона «Достойно есть» в кафоликоне - главном столичном храме Успения Пресвятой Богородицы, соборном, кстати, для всего Афона, поскольку тут располагается Протат - своеобразное правительство Афона; да и сама икона (по-гречески «Аксион Эстин») - наиболее почитаемый образ Богоматери на Афоне. И еще одна знаменитая, со времен преподобного Саввы Сербского, чудотворная икона Божией Матери «Млекопитательница» («Галактотрофуса»), находящаяся в древней сербской келии Типикарница. Келию эту основал сам сербский святитель Савва, он же и принес на Святую гору из Палестины, из Лавры преподобного Саввы Освященного, эту и еще одну не менее, если не более знаменитую икону «Троеручица», хранящуюся на игуменском месте в монастыре Хиландар.
Храм Успения оказался закрыт - мы попали как раз в перерыв, - и мы, повертевшись, пошли в Типикарницу.
- Серб там, архимандрит, живет злющий-презлющий... - поведал мне отец Михаил по дороге, идущей куда-то все в горку да в горку. - Первый раз вообще меня не впустил. Выглянул с балкона, спросил чего-то по-гречески, я ничего не понял, потом - рукой, давай, мол, давай отсюда. Второй раз все-таки открыл, пропустил к иконе, сам куда-то исчез, зато пришел какой-то монашек и сразу начал читать Акафист, по-сербски... Но, правда, дал помолиться, дал приложиться...
Еще недавно, лет десять-пятнадцать назад, продолжил отец Михаил, Типикарница, говорят, была в страшном запустении, но вот пришел как-то в келию один грек и попросил старца помолиться о том, чтобы у него родился сын. Я, говорит, кому только уже не молился, и в каких только монастырях не бывал, да все Господь дочерей посылает. А мне сын нужен, наследник, продолжатель рода и дела, которым я занимаюсь. Проходит какое-то время, у того рождается сын. Грек на радостях покупает дорогой джип, пригоняет его в Карею, подгоняет прямо к келии и дарит сербу в знак благодарности. Старец ему говорит: «Мне, - говорит, - твоя машина совершенно ни к чему, куда мне на ней ездить, а вот ты бы лучше на те деньги, сколько стоит эта машина, отремонтировал в келии крышу да заднюю стенку, вот это был бы другой разговор». Грек было принялся за ремонт келии серба, но поскольку в келии ветхими оказались не только крыша и задняя стенка, но и все остальное, он занялся полной реконструкцией здания, и вложил в нее уже не один, а пять или шесть таких джипов, зато теперь Типикарница - любо взглянуть, как игрушка.
Келия, когда мы к ней подошли, взобравшись куда-то по улочке вверх, была и правда, будто отстроена заново. Черепица на крыше совершенно новая, почти красного цвета, рамы, двери, навесные балконы и все прочие деревянные и металлические части, вплоть до желобов для слива дождевых вод, решеток на окнах, щеколд на двери имели тоже вид новый и свежий. На площадке перед домом цвел настоящий розарий, причем розы там были самых разных расцветок, в несколько уровнях, от небольших, бордюрных, до кустовых и плетистых. Рядом, справа, чуть ниже фундамента келии располагался цветущий, идеально ухоженный сад, в котором помимо повсеместных тут пергол с виноградом, произрастали яблони, инжир, сливы, маслины и какие-то еще мало мне известные деревца. И птички к тому же какие-то пели. Райский угол и только!
- Да, красота! - не сдержал я восторга. - Жить бы здесь да жить. Не тужить. А?! Что еще надо?
- Тут еще надо молиться. Молитва - главный монашеский труд, - заметил отец Михаил и дернул за шнур колокольчика.
Раз дернул - колокольчик где-то внутри помещения тренькнул. Подождали. Дернул еще пару раз... Никто не ответил.
- Спят наверно, - сказал отец Михаил. - Ну, пошли... Может, открылась «Достойно есть...»...
P.S. Отец Михаил все-таки уговорил меня в тот вечер исповедаться и причаститься, за что я ему, конечно, премного благодарен. Служба началась в три часа ночи, по-гречески (так как есть еще и афонское время), и проходила в главном - Андреевском - храме скита. В прошлый раз храм был закрыт на ремонт, и я его осмотрел, обойдя лишь снаружи. В этот раз мы стояли внутри, до утра, пока он весь целиком не наполнился светом. Да, там было, конечно, что посмотреть. Не помню, чтобы я еще когда-нибудь причащался в столь грандиозном, красивом соборе. Один только высоченный - голова кругом - золоченый иконостас чего стоит (изготовленный, как я выяснил позже, в Одессе)! Одни только росписи в васнецовском стиле по стенам! А иконы в киотах, в богатых окладах! А пол из дубовых, в елочку, плах!.. Да что там говорить? Наш храм! Российский! Храм, каких на Афоне (если уж честно) раз... и обчелся.
______________
*Фондаричный - гостинник (монах, отвечающий за прием гостей и паломников в обители)
**Карея - небольшой монашеский городок, административный центр Афона, со светскими учреждениями, тремя-четырьмя магазинами, одним кафе для паломников и автобусной площадкой для внутренних нужд.
***Дафни - главная Афонская пристань, в часе езды от Кареи, с одним продуктовым магазином, одной сувенирной лавкой и одним небольшим кафе.
****Демонтирий - просторечный (русский) вариант ДИАМОНИТИРИОНа - документа, дающего право на посещение Святой Горы Афон.
*****Кириакон - соборный храм афонского скита, в отличие от кафоликона, собора монастыря.
