Иверонские диалоги

В Ивероне я оказался в одной гостиничной кельи с группой молодых паломников, выпускников какого-то одного из московских вузов, прибывших на Афон со своим духовником, иеромонахом о. Иларионом, из Оптиной пустыни. Всем, примерно около тридцати, все, насколько я понял из разговоров, имели какое-то отношение к созданию документальных фильмов. Два Дмитрия, Дима-большой и Дима-маленький, как их называл третий, Максим, и был там еще четвертый, Игорь, тоже москвич, но он был сам по себе, отдельно от всех. Отец Иларион, иеромонах-иконописец, сорока с лишним лет, поселился этажом выше, в специально отведенной для батюшек кельи (у греков не принято селить мирян и священников вместе).

Дима-маленький - его кровать стояла рядом с моей, у окна - послушничал в Оптиной, работал там в трапезной поваром; через него-то, как он мне поведал, благодаря частым гостевым экскурсиям в Оптину, через иконописную мастерскую монастыря, через общение с отцом Иларионом и другими монахами, ребята постепенно приобщились к Православию, к церковным службам, вначале праздничным, затем и обычным, воскресным, став, со временем, духовными чадами отца Илариона... «Самый наш любимый батюшка в Оптиной, - сообщил доверительно он - у него такая как бы специальность - окормляет людей, связанных с творчеством».

Дима-большой - кинопродюсер, мечтающий снять сериал по повести Юлии Вознесенской «Мои посмертные записки» - вещь, которая, по его словам, до глубины души потрясла его, и его жену, и после которой они окончательно повернулись к Православию.

- Не представляю, как это можно снять, - честно признался я. - Например, того же Ангела, сопровождающего героиню по мытарствам.

- Ну, при современных компьютерных технологиях все можно, - ответил Дима-большой.

- Да он сам в роли Ангела снимется! - подначил друга Максим.

«Не люблю это слово «бизнесмен, - пояснил мне Дима-маленький, когда я его спросил, а чем занимается третий их друг Максим, - купец, по-русски, предприниматель, промышленник, меценат - что-то в этом роде. Воцерковлен пока слабовато, внук одного известного советского госаппаратчика, но - наш человек, патриот до мозга костей...». В последнем я имел возможность убедиться, когда четвертый из наших келейников, Игорь, тот, что сам по себе, обычно молчавший, высказался в том плане, что, что после Афона он только еще больше полюбил наши русские храмы и наши русские службы.

- Вот!.. - поддержал его тут же Максим. - Наконец-то слышу здравые речи. А то мне Афон да Афон... Ну, о греческих службах я промолчу, я на них вообще засыпаю...

- Ага. Как и на наших. Бывает. Порою, - не остался в долгу за подначку Дима-Большой.

- Щас по фейсу получишь...- схватился Максим за подушку, но сразу ее отпустил. - А храмы вообще... убожество полное.

- Да ладно, Макс, брось! - отмахнулся Дима-большой. - Храмы ему не те. Нормальные храмы... Ты Софийский собор в Салониках видел? А храм Григория Паламы?..

- Специфика греческих храмов состоит в том, - вмешался в дискуссию оптинский повар Дима, - что все они, почти все, по крайней мере, тут на Афоне, сложены из дикого камня, а с дичком особо не разгуляешься. Отсюда простота и незатейливость формы.

- Да? А храм-Покрова-на-Нерли из чего сложен? - не сдавался Максим. - Не из булгарского ли дикого белого камня? А Владимирский Успенский собор? А кремлевские храмы? А храмы - из бревен - в Кижах?..

- Храм не в бревнах, а в ребрах! - возразил ему в шутку Дима-большой.

- Так, ну всё, - поднимаясь с кровати, сказал Дима-маленький, - кто остается спорить, а я лично на службу. Там уже, наверняка, отец Илларион дожидается...

После небольшого, околочасового малого повечерии в кафоликоне, главном храме Иверона, получасового, сразу же за ним, молебна в привратной часовне перед чудотворной Иверской иконой (Вратарницей) и после роскошной, даже по мирским, ресторанным меркам, воскресной монастырской трапезы, на которой помимо жареной кефали, брынзы, салатов, оливков, вина, подавали еще и десерт: виноград, мандарины, лукум, все, во главе с отцом Иларионом отправились на прогулку.

- Ну, теперь твоя душенька довольна? - все в том же запанибратском ироническом ключе полюбопытствовал Дима-большой у Максима.

- О, йез, май диа френд! - ответил тот в тон ему. - И даже с избытком. Часть своих слов я готов взять обратно. Иверон меня покорил. Вино было превосходное, лучше даже, чем в Ватопеде. А лукум - ну, просто восточная сказка!

- Ну, это он шутит, в своем амплуа, - сказал мне не громко маленький Дима. Мы с ним шли, чуть отстав от других. - Есть у него эта слабость - кто из нас без греха? - любит хорошо и вкусно поесть. Когда собирались на Афон, все боялся, что его тут монахи заморят постнятиной. Начитался про афонских отшельников, питающихся одними сухарями и водой, чуть ни в панику впал. Набрал с собой колбасы, ветчины, бутербродов... Все это, конечно, потом, пришлось выбросить - при такой-то жаре, да еще и таскать по горам в рюкзаке...

- Все-таки приходилось ходить по горам? Я смотрю, с его-то комплекцией...

- Да, собственно, нет. Почти нет. На такси, на автобусах больше... на катере где... Дима тоже вон - сажень в плечах. Да и батюшка наш... Куда уж нам по горам!

 

На обратном пути, посетив вместе со всеми Климентову пристынь, с Иверским источником, забившим, на том самом месте, куда, по преданию, сошла на берег Сама Богородица и куда приплыла в огненном столпе Чудотворная икона, позже наименованная Иверской и, испив там святой водицы, я сподобился поговорить с отцом Иларионом, высоким, чуть грузноватым, как и все почти «богомазы», которых я знал, иеромонахом из Оптиной.

- Отче, - спросил я его, - не знаете, случайно, был у вас такой иеродьякон отец Амвросий?

- Ну, Амвросиев у нас там два... или даже три... Ах, вы говорите, был? - он призадумался.

- Ну, да бывший писатель... с Волги... лет шесть у вас подвязался?

- Да, да, я понял о ком речь...

- Году в две тысячи третьем, четвертом... точно не помню... я его навещал... мы когда-то состояли в одной писательской организации, даже печатались в одних сборниках... Он меня, помню, еще поселил в угловой круглой башне, гостинице для архимандритов, устроил мне экскурсию по монастырю, в Предтеческий скит, в келию преподобного Амвросия, показывал ваше издательство... Но потом один наш общий знакомый сказал, что он из Оптиной вышел и где он сейчас, не известно...

- Да, да, к сожалению, бывает такое... Он, кстати, не единственный, были еще два-три случая... Ну, что тут сказать... Люди уходят от мира, от трудностей, не вполне отдавая себе отчет в том, что в миру одна брань, чисто внешняя, а монастырях другая - внутренняя... Мирянин борется - с плотскими врагами, а монах - с бесплотными.

И потом людям творческим свойственна гордынька, с которой они долго еще не могут расстаться. А в монастыре главное - это смирение, послушание, отказ от собственной воли.

- Я помню, он мне признался, что сам пришел к выводу, что он там человек совершенно случайный. Показывал ноутбук, который прятал под матрацем в келье и на котором продолжал писать рассказы.

На это отец Иларион ничего не сказал, промолчал. А я продолжал: - Ну, хорошо, батюшка, ну, а как быть, например, нам, литераторам в миру, грех заниматься сочинительством или это не грех?..

- Ну, а вы как сами думаете?

- Не знаю, - ответил я, - но по своему опыту убеждаюсь, чем больше воцерковляюсь, что все-таки, видимо, грех... Ведь даже, смотрите, взять классику: везде одни страсти-мордасти... убийства... дуэли... адюльтеры... Убери из книг гордыньку, как вы говорите, тщеславие, споры, ссоры, интриги, и от книг ничего не останется. Литература, получается, обслуживает грех, она его одухотворяет, возвышает, делает вкусным, желаемым, соблазнительным. Что от того, что Лев Толстой Анну Каренину вывел блудницей, меньше стало блудниц? Больше! Так ведь как вывел - оправдал, сочувствие вызвал... Гоголь - наоборот - в «Мертвых душах» попробовал высмеять, осудить пороки своего времени, и что получилось? Сам же потом страдал, будучи православным... Бунин - величайший живописец словом, но тоже все чувства да чувственность... Лично знаю дамочек, которые начитавшись в свое время «Темных аллей», получили «солнечный удар», да такой, что вся жизнь потом пошла наперекосяк... Ну, уж про современное сочинительство - лучше не говорить. Грех на грехе и грехом погоняет. Раньше хоть какие-то ориентиры были... Ведь, собственно, когда у нас появилась светская литература: конец 18-ого - начало 19-ого... А до этого - древнерусская, которая, что ни возьми, о чем всегда писала: «О Законе и благодати», «О горе-злосчастье», «О Петре и Февронии»...

- Ну вот вы сами же на свой вопрос и ответили...

- То есть, как ни крути ни верти, литература, имеется в виду светская, художественная так называемая литература, не только не способствует исправлению нравов в обществе, но сама кричит о грехе, пропагандирует, тиражирует грех?.. Как и все остальное искусство...Ну, кино, современное - это уж точно...

- Искусство - оно и есть от слова «искус». Искушать может что - грех... На всяком произведении искусства или почти на всяком, если оставить в стороне зодчество храмов, иконопись, фресковую живопись, лежит отпечаток поврежденной души самого художника. Даже и на иконах это иногда видно, особенно современных. А уж про католические иконы говорить нечего... про всех этих рафаэлевских там и тициановских мадонн, писанных с куртизанок... Все это, конечно, довольно тонкая, сложная тема. Приезжайте как-нибудь в Оптину, там, в мастерской, за чайком и обсудим... Вы сами-то, Виктор, откуда?

- Из Суздаля.

- О, Суздаль! Замечательный город. Давненько там не был. Как он сейчас?

- Да как вам, отче, сказать... Оно бы все ничего, но есть и проблемы.

- А какие проблемы?

- Ну, вот, допустим, строительство. Очень много строят, батюшка, несоразмерно для такого маленького города, с его сложившимся статусом города-музея... там «града небесного», как его еще называют. Прямо, знаете, бум какой-то последнее время. Никакой градостроительной политики - всё только деньги решают, прибыль, доход. Строят, в основном, что: разлекательно-досуговые центры - это теперь так гостиницы называются. Целые комплексы, с банями, ресторанами, открытыми эстрадами... Шагу нельзя ступнуть: харчевни, кафе, забегаловки... Есть теперь даже такие - «Кабаки» и «Похмелочные»... Как, знаете, перед концом света. Все - на потребу: ешь, пей, веселись душа...

- У вас же, вроде, там много храмов пооткрывали?

- Храмов-то много. Я бы даже сказал чересчур. Своих было несколько, с монастырями, да тут еще у раскольника Валентина конфисковали... А где ж прихожан столько взять? Вот тоже проблема. Все, какие были, давно разобраны по прежним приходам. Все больше захожане да прохожане ...в основном, из туристов. Зайдут толпой, постоят, поглазеют... много, мало свечки поставит, записки напишут... и дальше пошли - по маршруту.

- Это, увы, везде теперь так... У нас тоже паломников толпы, а верующих, настоящих верующих, православных, к сожалению, мало... Но, ничего, ничего, не будем, Виктор, впадать в уныние. Уныние - грех. По афонским преданиям, перед концом света, когда Святая Гора, как и весь мир, погрязнет в страстях, Иверская икона, так же, как она здесь чудесно появилась, покинет и этот монастырь, и сам Афон. Тогда и монахи отсюда уйдут. А пока икона на месте и монахи на месте, еще не конец!

После прогулки, в гостиничной келии, когда мы опять остались одни, без батюшки, тон снова задавал Максиим. От него я, например, впервые, услышал, что А.Б.Чубайс является православным.

- Я на Валааме помогаю в строительстве скита, - сказал он, - часто там бываю, и могу вам засвидетельствовать, Чубайс православный.

- Чубайс? - сказал я. - Никогда не поверю. Да у нас Чубайсами рыжих котов называют...

- И, тем не менее, господа, смею вас уверить, Анатолий Борисович - человек пра-во-слав-ный, - сказал Максим по складам. - Сам лично видел его пару раз на Валааме, а один раз даже причащающемся в Преображенском храме.

- Ну, тогда я не знаю, не знаю, - пожал я плечами. - Мир перевернулся...

Зашел разговор о писателях. Современных. Вспомнили пять-шесть имен и запнулись... Максим говорит:

- Вот Сорокин, к примеру, еще. Чадо нашего батюшки. Брат во Христе.

- Кто-кто? - спросил я. - Еще и Сорокин? Да! Чудны дела твои, Господи! Читал я как-то, ради любопытства, его рассказы. Мерзость одна...

- Ну, так тоже нельзя, прямо уж и мерзость, - заступился за «брата» Максим. - Дим, расскажи-ка, у тебя хорошо получается, как отец Иларион благословлял собаку Сорокина.

- Не благословлял, а благословил, - поправил Максима маленький Дима, - один только раз. Ну, если угодно, для тех, кто не слышал. - И он рассказал: - Дело было в машине Сорокина, я сидел сзади с супругой Сорокина, а спереди, рядом с Сорокиным, батюшка. «Отче, - обращается к о. Илариону Сорокин, - вот вы говорите, собака - нечистое животное, и по этой причине ее-де нельзя держать в доме... Так?» - «Так», - подтверждает отец Иларион. А если взять да и благословить?..» - «Кого?» - не понял отец. «Ну, нашу-то псину. Вон она сзади, сидит, у жены на коленях». Отец Иларион медленно так поворачивается, складывает соответствующим образом персты и, говоря: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», осеняет крестным знамением пса. Пес делает взбрык, падает и тут же издыхает. То есть совершенно натурально, - все были в шоке, - дух от псины отходит. Просто батюшка, по своему обычному смирению, не тратя попусту лишних слов, у всех на глазах, показал, каков этот дух у собаки, чистый или нечистый...

Вечером, при спустившихся сумерках, я решил перед сном прогуляться по территории монастыря, а когда вернулся, увидел, что все четверо моих сожителей по келии стоят в ряд с молитвословами в руках, а перед ними, как взводный перед взводом, стоит отец Иларион, также с молитвословом и читает, как я понял, молитвы из вечернего правила «На сон грядущим». По окончании каждой молитвы и после каждой «Славы» келейники крестились и кланялись.

- Виктор, - подняв на меня глаза, сказал батюшка. - Если будете причащаться, присоединяйтесь.

Я достал из кармашка рюкзака свой походный, умещающийся на ладони молитвослов, нацепил на нос очки и пристроился рядом с ребятами.

После вычитки Вечернего правила, отец Иларион, захлопнул молитвослов и сказал:

- Так. Ну, дальше вы сами... Я пошел к себе, а вы продолжайте. Кто первый на исповедь - жду: по лестнице - третий этаж, комната прямо над вашей.

Далее читали по очереди, по частям (досталось и мне). «Канон покаянный», «Канон Пресвятой Богородице», «Канон Ангелу хранителю», «Последование ко Святому Причастию»... Меня удивило, что ребята, включая и Игоря, читали довольно бегло, почти без запинок, не смотря на свое неофитство. Бегло и, я бы даже сказал, отлажено - чувствовалось, что они это делают не впервые. Ну, а Дима-маленький читал так просто как дьяк - время работы поваром в трапезной Оптиной пустыни не прошло для него даром.

Я ушел на третий этаж в келью отца Илариона последним, после троицы московских друзей-однокурсников и после четвертого москвича Игоря, пропустив вперед и его, так как у меня было о чем поговорить с оптинским иеромонахом, и я не хотел никого заставлять себя ждать. Это была самая длинная и самая обстоятельная, как мне тогда показалась, полная исповедь, за всю мою жизнь. Когда я пришел, все уже глубоко спали, кроме Игоря, который, лежа в кровати, все еще держал в руках молитвослов и дочитывал какие-то молитвы.

 

P.S. Прошло время. И вот теперь я думаю: хвалиться-то особо и нечем. Не видим мы за собой грехов, не замечаем в упор. Исповедовался я, может быть, и длинно и обстоятельно, но далеко не полно. Не получилось у меня тогда полной и до конца искренней исповеди: Сорокина-то я осудил, Чуйбаса-то припечатал... Да тот ли это еще Сорокин?.. Приехав домой, я обнаружил у себя книжном шкафу, на полке современных православных авторов книгу с названием «Енох», автор - Ефим Сорокин... Книга стояла в ряду художественных книг православных писателей и я ее, помню, даже читал... Господи, а если ребята вовсе не того скандально- известного Сорокина имели в виду, на «В» - то ли Владимира, то ли Владлена, точно не помню, а именно этого, Ефима Сорокина, вполне достойного автора?!.. В любом случае, вот тебе наука - никогда не суди с кондачка. Да и вообще, не суди. Что мы знаем о людях? Какими были сами еще недавно? Никому не заказана дорога к храму. В том числе и А.Б. Чубайсу. Мало ли что. Может, его совесть гложет. Сказано ибо: «Придете ко мне все страждущие и обремененные, и аз упокою вас»... В иных случаях, раскаявшиеся, и казалось бы совершенно уже безнадежные грешники, гораздо предпочтительнее для Бога, чем ведущие внешне благочестивый и праведный образ жизни. Сколько об этом примеров в Святом Предании: житийной (агиографической) литературе, в наставлениях самих святых отцев Церкви и современных старцев, того же Паисия-святогорца, Ефрема Ватопедского!.. Читаем, читаем, а не внимаем... Слушаем, и не слышим... И продолжаем судить, рядить...