«Межрелигиозный диалог» и конец модерна

От редакции. В последнее время вновь оживились разговоры о православно-католических отношениях. В частности, активно обсуждается деятельность так называемой Смешанной комиссии по православно-католическому диалогу, куда, наряду с представителями Святого престола, Константинопольского патриархата, а также ряда других поместных православных Церквей, входят и представители РПЦ. Последнее заседание комиссии, занятой ныне исследованием вопроса о роли римского епископа в истории Церкви, как известно, прошло осенью прошлого, 2009 года на Крите (где оно сопровождалось массовыми протестами греческих клириков и мирян), а очередное планируется в текущем, 2010 году в Вене. Сравнительно недавно много шуму наделала публикация сначала в блогосфере, а затем в итальянской прессе проекта итогового документа комиссии, предлагаемого католической стороной. (См:. Роль епископа Рима в общении с Церквами в первом тысячелетии). Некоторые информационные ресурсы (см.: "Сенсационный резонанс относительно "Критской Унии" слишком поспешен, а ее критика несостоятельна") представляют его, однако, как некий «промежуточный документ» комиссии, за который, якобы, несет ответственность и православная сторона. Мы попросили нашего постоянного автора, старшего научного сотрудника ИРСИ РАН, члена Центрального совета СПГ В.П.Семенко вкратце представить свое видение происходящих событий.

Русская Народная Линия: Уважаемый Владимир Петрович, сейчас кое-кто говорит о том, что процесс нашего «объединения с католиками» уже не остановить и что документ, называемый некоторыми «критской унией» - всего лишь один из этапов этого неотвратимого процесса. Насколько, на Ваш взгляд, верно понимание текущих событий как подготовки новой унии?

Владимир Семенко: Если относиться к этому всерьез, то необходимо «интерпретировать такую интерпретацию» как самую настоящую провокацию, подлинная цель которой - лишь взбудоражить православную общественность и дискредитировать священноначалие. Я вообще не понимаю, с какой стати богословским собеседованиям, имеющим предысторию, по-моему, уже в несколько десятилетий, следует придавать столь глобальное значение. Чего бы там эти богословы не решили, не приняли, это в любом случае будет носить сугубо предварительный характер, выражая лишь позицию данных богословов. Рецепция подобного рода решений церковной полнотой, прежде всего собором архиереев всех включенных в процесс поместных православных Церквей, носит порой достаточно длительный характер, и никто никогда не знает, чем и когда она завершится. Но даже если иметь в виду, наверно, промыслительно засвеченный в прессе документ, то нет никаких оснований предполагать, что он представляет собой плод совместного творчества православных и католиков, а не католический проект итогового документа. В самом деле, посмотрите. Со стороны официальных лиц РПЦ, в частности, главы ОВЦС митрополита Иллариона (Алфеева) не раз вполне четко и недвусмысленно заявлялось, что итогового взаимопонимания на критских переговорах достигнуто не было, и это притом что сам опубликованный документ вполне однозначно трактует вопрос о роли римского епископа в типично католическом духе. Сейчас вот появились разъяснения члена рабочей группы ОВЦС прот. Андрея Новикова, в которых сформулирована весьма жесткая критическая позиция по отношению к критскому документу. (См.: http://www.rus-obr.ru/idea/5718). Этот документ, с точки зрения его содержания, имеет вполне логичный и законченный вид, и если бы все православные участники этих богословских собеседований под ним подписались, то планируемые следующие заседания были бы уже не нужны. Документ вполне ясный, и если бы он реально был подписан всеми участниками диалога, то вопрос стоял бы уже о рецепции его церковной полнотой, а не о продолжении работы «Смешанной богословской комиссии», то есть группы профессиональных богословов-спичрайтеров. В этом плане, на мой взгляд, совершенно очевидно, что разговоры о некоей «промежуточности» указанного документа носят спекулятивный и недобросовестный характер. Он никакой не «промежуточный», а представляет собой именно католический проект, подготовленный, как теперь стало известным, без участия представителей РПЦ, а лишь с участием представителя Константинополя известного богослова-модерниста митрополита Иоанна (Зизиуласа). Не случайно, «сожаление» в связи со столь нечаянной засветкой в прессе высказывалось именно Ватиканом.

РНЛ: Хорошо, пусть все это так. Действительно, у нас нет никаких оснований не верить вполне ясным и четким разъяснениям официальных лиц нашей Церкви. Но согласитесь, что это не снимает остроты самой проблемы. То, что политика в отношении РКЦ меняется, вполне очевидно. Из уст самых высоких представителей РПЦ мы постоянно слышим слова о необходимости совместной с христианами Запада борьбы против негативных последствий секуляризма и т.д.; представители Ватикана, как, например, сам кардинал Вальтер (Каспер) говорят о «прорыве» в наших отношениях и т.д. Россия устанавливает дипломатические отношения с Ватиканом. Не кажется ли Вам, что критский документ, справедливо вызывающий серьезную критику со стороны православных, в связи со всем этим становится все актуальнее просто с точки зрения его проблематики, а не той конкретной позиции, которая в нем выражена?

В.С.: Это и верно и неверно. Верно в том смысле, что весь круг проблем, связанных с отношениями западных и восточных христиан, становится в наше время все актуальнее, но абсолютно неверно в силу того, что сама тематика собеседований «Смешанной богословской комиссии» неоправданно сужает этот круг.

Если реально ставить вопрос о взаимопонимании христианского Запада и Востока в условиях нынешних катастрофических процессов «постсовременности», то в первую очередь следует задать себе и другим самый главный вопрос. Мы говорим об отношениях христиан и их церквей. Стало быть, предполагаем неповрежденными глубинные корни не только восточного, но и западного христианства. Оставим пока в стороне Восток, а также литургическую реформу (которую совсем миновать в нашем разговоре все же, думаю, не удастся). Попробуем твердо встать на почву самого папства. Папа, молящийся в синагоге, просящий прощения у иудеев за многовековой «антисемитизм» - это тот самый папа, каким его привыкла знать римская традиция? Торквемада признал бы такого папу своим? Пий X согласился бы с тем, что это - продолжатель его дела? Меч святого Петра вручен папе для того, чтобы совать записки в «Стену плача»? Жалкий лепет оправданий перед иудеями во время истории с прощением несчастного лефевриста епископа Вильямсона, доносившийся из уст «ведущего богослова современности» - это полные внутреннего достоинства и сознания свой высшей правоты слова носителя «первоапостольской» духовной власти? Как видите, я сейчас чисто условно пытаюсь встать на позицию ревностного католика, для которого дорого сердце своей традиции, самый дух и, так сказать, «аромат» папства. Надо ли говорить, что он безвозвратно утерян! Именно поэтому я свой некролог по Иоанну Павлу II (к которому, как к личности, у меня очень непростое отношение) и назвал в свое время «Конец эпохи?».

Западное христианство выродилось, кончилось. Храмы закрываются, святыни распродаются с молотка. Рим утерял главное - сознание своей исторической правоты продолжателей апостольского дела, святой огонь той веры, что способна если не сдвинуть горы, то во всяком случае радикально изменить лицо эпохи, повернуть ход истории[1]. Нынешние церкви Запада (мы, православные, ведь римской папской идеи не признаем; для нас земная Церковь есть совокупность поместных церквей) погрязли в «толерантности»; они боятся разговаривать с «мiром» как «власть имеющие», давно уже в арьергарде, а не в авангарде мировых процессов. Они в большинстве своем состоят из завзятых гедонистов и «консьюмеристов», больше всего на свете боящихся утерять свой комфорт - душевный и телесный. Эти «чада церкви» в весьма значительной части не веруют в богочеловечество Христа и в непорочное зачатие и недоуменно вопрошают после рождественских распродаж: «What is Christ in Christmas?» Эти потомки Карла Великого до смерти боятся двух вещей: 1) что их не похвалят евреи и 2) что их обидят мусульмане. Вот вам и все папство! Если, конечно, иметь в виду «жизнь, как она есть», а не «планы».

РНЛ: То есть дух традиции утерян, и безвозвратно?

В.С.: Все знают, что это так, и в этом все дело! Я не вижу на Западе живых носителей аутентичной традиции. Если католики во Франции протестовали против визита туда предшественника нынешнего папы! Куда уж дальше!.. Где наследники Франциска, чье слово обладало бы живым авторитетом? В России я вижу людей, про которых еще можно сказать: вот, их преподобный Сергий мог бы признать своими учениками. Вот отец Кирилл (Павлов) до известной степени - такой человек. К умирающей Феодосии едут архиереи, игумены и генералы со всей России; где монахи доминиканского ордена, чье слово было бы хоть кому-то интересно? Европейцы и американцы скорее пойдут к какому-нибудь новомодному гуру или парапсихологу, чем к ним.

РНЛ: Хорошо, давайте поставим вопрос так. Для нас, православных, наша Церковь есть носитель неповрежденного апостольского предания; она является таким носителем не теоретически, а вполне практически, в лице конкретно взятых людей, сколько бы их ни было, и в этом смысле можно сказать, что наше современное православие - вполне традиционно. Когда мы вступаем в диалог с теми, кто мыслит себя наследниками западно-христианской традиции, можно ли признать за ними, хоть за кем-то, такое право? Или же мы обречены на то, чтобы разговаривать уже с какими-то полными вырожденцами, «постхристианами»?

В.С.: Это как раз самый главный вопрос. Но он слишком сложен, на него невозможно ответить одной короткой фразой. Главное, что очевидно нам всем: так называемый современный (точнее постсовременный) мир давно уже не просто изменился, но прямо восстал против своих христианских корней, против собственной традиции. И что значит «модерн»? Вот Индия или Китай сейчас стремительно модернизируются, но мы не видим там никакой войны с индуизмом или даосизмом! Враждебность так называемого «Запада» по отношению к собственной христианской традиции общеизвестна. Значит, в нашем случае, когда говорят об оживлении диалога между православием и католицизмом, о совместном противостоянии духу апостасии, речь идет о людях внутри западного общества, которые отдают себе трезвый отчет в том, о чем мы сказали выше, то есть в том, что современное западное христианство во многом выродилось, которые готовы взглянуть реальности прямо в лицо. Такие люди на Западе все-таки есть, хотя и пребывают в явном, так сказать, подавляющем меньшинстве. И именно они и никто другой, имеют моральное право рассуждать о традиции.

Но если так, то главный вопрос, который следует ставить в диалоге - это вопрос об истоках апостасии, вопрос, основанный на исторической честности и мужественном, ответственном понимании сути так называемых современных процессов.

РНЛ: Вы полагаете, что Запад и, в частности, если можно так выразиться, сознательные католики не обладают этой честностью и ответственностью?

В.С.: А как Вы думаете? Если, с одной стороны, паписты говорят о том, что нас поедает секуляризм (и, стало быть, необходимо как-то этому совместно противостоять), с другой - они же делают все, чтобы приспособить собственную церковь к существованию в условиях этого самого апостасийного секуляризма, а с третьей - не находят ничего лучшего, кроме как обозначить в качестве главной темы так называемого «богословского диалога» «роль римского епископа в первом тысячелетии»?! Какое первое тысячелетие, опомнитесь! На дворе двадцать первый век с его страшным оскалом, и папы давно уже лебезят перед мировым правительством, а не говорят, как «власть имеющие»! Нельзя же настолько забывать историю! А может, как раз напротив, слишком хорошо помнят? Некоторые современные исследователи вполне убедительно показывают[2], что современное папство, при всем ужасном вырождении самой католической религии, вовсе не отказалось от своих властных амбиций, только амбиции эти вписаны ныне в глобалистический проект; папство пытается мимикрировать и, так сказать, просочиться в структуры мировой власти. Ну, а с чем, точнее с кем эти структуры в конечном счете связаны, я думаю, всем православным людям очень хорошо понятно...

Так что я полагаю, что подобного рода богословские отвлеченности никакой пользы в себе не несут. Вопрос об отношениях с католиками есть для нас, православных, не столько чисто канонический, сколько духовный, догматический и культурно-историософский, и без того, что в науке называется междисциплинарным подходом, здесь не обойтись!

Еще раз хотел бы подчеркнуть: опыт показывает, что люди, с которыми можно иметь дело и достигать взаимопонимания, на Западе все-таки есть. Знаете, я просто восхищен недавно опубликованной на РНЛ статьей священника Андрея Филлипса «Против неоарианства». Какое четкое понимание именно современной проблематики и современных опасностей Церкви! Однако неприятие нынешнего церковного модернизма, обличение его не должно быть, так сказать, самодовлеющим. Если в истории все-таки действуют какие-то закономерности, то, стало быть, вполне очевидно, что нынешний кризис начался не вчера. Так что вопрос, поставленный выше, то есть вопрос об истоках апостасии является все-таки ключевым.

РНЛ: То есть, иными словами, для того, чтобы диалог с западным христианством был полезным и продуктивным, важно понимать причины, истоки отхода от христианства прежде всего на Западе, а затем и в самой России?

В.С.: Разумеется! Ведь все эти попытки церкви «приспособиться» к современному миру возникают в силу того, что сам этот мир слишком далеко ушел от Церкви, от своих христианских основ, а на это, в свою очередь, есть свои причины.

РНЛ: На эти причины у Вас есть свой взгляд?

В.С.: Ну, что значит «свой»... В моей схеме есть оригинальные моменты, не без этого, но совсем уж каких-то небывалых открытий, я, конечно, не делаю.

Можно по-разному подходить к этой теме, с разных сторон. В свое время покойный В.Л.Махнач, рассуждая чисто исторически, обращал внимание на важнейшее обстоятельство, связанное с совершенно особой ролью, которую сыграл в становлении Европы знаменитый университет Кордовы. Когда-то он играл роль ведущего центра образования в Европе, наряду с древнейшим Константинопольским университетом. Во времена ереси иконоборчества, когда считалось, что нельзя ехать учиться в Константинополь, к греческим еретикам, многие европейцы поехали в Кордову. А там - иудеи заразили их скепсисом по отношению к Писанию, то есть к основе собственной традиции, а арабы преподали им начала анализа, то есть аристотелевской логики. Вот эта гремучая смесь скепсиса и анализа и легла в основу того, что можно назвать западноевропейской ментальностью.

Но это взгляд, так сказать, чистого историка, с элементами культурологии. Он объясняет многое, но не все. Резонный вопрос: в чем истоки апостасии с богословской точки зрения? На мой взгляд, совершенно очевидно, что они - в богословском рационализме, внесении рационализма в решение чисто богословских проблем (как, скажем, внутритроичная жизнь, отношение Бога к миру и т.д.). А это, в свою очередь, происходит в результате практического отрыва от аутентичного духовного опыта отцов, духовного опыта подвижников Церкви, то есть сердцевины Традиции. Именно в этом и заключается главный «нерв», глубинная суть всей проблемы.

РНЛ: То есть можно говорить о том, что с какого-то момента духовная суть западного христианства меняется, хотя догматически все остается поначалу, как прежде?

В.С.: Ну, это как сказать. На догматическом уровне тоже начинаются аберрации. Тут весь вопрос в методологической позиции исследователя: что первично, что вторично - духовная жизнь или догматика. В принципе я считаю, что духовная жизнь, конечно, первична, а тот или иной догмат (в том числе и ложный) отражает на дискурсивном уровне духовные процессы, идущие, так сказать, в недрах народного духа. Но, с другой стороны, если взять, например, проблему filioque... Здесь очевидно только одно - сама связь этого учения и абсолютно соблазнительной, прелестной для православного сознания позднекатолической мистики, многочисленных видений всех этих несчастных женщин, которых католики в своем глубоком прельщении почитают как святых - Терезы Авильской, Екатерины Сиенской, «блаженной» Анджелы и др. Ведь что такое filioque? Это, как ни крути, внесение субординационизма внутрь Троицы, принижение Святого Духа по отношению к первым двум ипостасям. А это автоматически означает, что Святой Дух как бы сближается с тварным миром. А что такое все эти «видения» позднекатолических подвижниц, которые некоторые наши духовные и богословские авторитеты прямо называли духовной порнографией, считая их плодом глубокого прельщения? Это есть внесение чувственности в духовную жизнь, смешение чувственного и духовного. Так что учение о filioque в конечном счете догматически очень точно описывает этот, с точки зрения Православия, абсолютно ложный, прелестный духовный опыт! И это вовсе не мое творчество. Об этом по-разному писали и святитель Игнатий (Брянчанинов), люто ненавидимый нашими модернистами, и Лодыженский, и Алексей Федорович Лосев. Если кто-то в наше время решит отрицать тот несомненный и доказанный факт, что filioque и тесно связанный с ним полный эротики и прямой сексопатологии псевдодуховный опыт некоторых католических «святых» противоречит самому главному в христианстве - учению отцов о духовной жизни, то как говаривал один старец, «у меня к нему много вопросов»...

Тогда стоит спросить: что же такое для современных православных, наследующих великую духовную традицию своей Церкви, означает «соединиться с католиками»? Это означает признать истиной явный абсурд, а именно: согласиться, что опыт Иоанна Лествичника, Аввы Дорофея, Максима Исповедника, Григория Синаита, поздневизантийских исихастов - есть то же самое, о чем говорит Игнатий Лойола в своих «Духовных упражнениях» или все эти дамы, описывая свои «видения». Конечно, православная Церковь такого признать никак не может, а если вдруг чисто теоретически предположить, что она это признает, то она тут же перестанет быть православной[3]. Наше с вами положение сильно облегчается тем, что сейчас во главе нашей церковной иерархии стоят не какие-нибудь необразованные простецы, но люди, очень хорошо разбирающиеся и вообще в богословии и во всех этих вопросах, которые, конечно же, не могут не понимать прежде всего духовной несовместимости Православия и католицизма.

РНЛ: Хорошо, но ведь католики сейчас готовы от чего угодно отказаться, в том числе и от filioque. Что Вы скажете, если на официальном уровне это все же произойдет?

В.С.: Я не вполне понимаю, что значит «отказаться от filioque»? Реально это означает отказаться не от какой-то никому не интересной отвлеченности, а от духовного опыта целого ряда своих святых, необычайно почитаемых католической церковью. Отказаться от глубинных духовных оснований своей веры, что по факту означает в каком-то, очень существенном смысле перестать быть католиками и стать снова кафоликами, засвидетельствовав великую духовную правоту православного Востока! Вы полагаете, это реально?

РНЛ: Вы строите свое неприятие бурных экуменических устремлений некоторых наших церковных деятелей только на вышеизложенном моменте?

В.С.: Вовсе нет! В конечном счете речь идет о еще более глобальных и фундаментальных вещах. Когда говорят, что запад и восток христианства, а конкретнее - Православие и католицизм не разделяет ни одна великая ересь, это вызывает, мягко говоря, недоумение. То есть формально это, конечно, так, если иметь в виду ереси, осужденные Вселенскими соборами. Однако любой человек, обладающий хотя бы поверхностным богословским образованием, хорошо знает, что последний в истории, Седьмой Вселенский собор, осудивший иконоборчество, отнюдь не исчерпал великие ереси в истории Церкви. Через несколько веков после него была еще ересь варлаамитов, осужденная «паламитскими» соборами 1341 и 1347 гг. и, наконец - великим Константинопольским собором 1351 года. Имея в виду необычайно важное значение этого собора, некоторые даже называли его восьмым вселенским. Варлаамитство в конечном счете, при ближайшем рассмотрении - это и есть уже упомянутый нами богословский рационализм, внесение рационализма в рассмотрение и решение таких вопросов, адекватное постижение которых возможно лишь на основе правильного богообщения, духовного опыта Церкви в лице ее великих подвижников. Как указывают наши православные богословы, в частности, В.Н.Лосский, Варлаам и его сторонники вносили причинно-следственную логику в учение о Боге и не воспринимали учение святителя Григория Паламы о нетварности божественных энергий, являвшееся просто дискурсивным выводом, объяснением духовного опыта отцов. В конечном счете это учение - чисто западное, в высшем смысле повторяющее сугубо рационалистическую логику схоластов. Лосев называет Варлаама духовным отцом западного Ренессанса. Это - ключевой момент, однако, прежде чем обратиться к нему, следует упомянуть, что после своего осуждения Варлаам бежал в Италию, где латиняне не только не осудили его, но, напротив, возвысили, сделали епископом. Не произошло осуждение варлламитства на Западе и в течение последующих 660-ти лет. Там, кстати, в этот завершающий период своей преступной жизни злостного и нераскаявшегося еретика, он и написал свою апологию латинства, став, между прочим, одним из первых убежденных идеологов экуменизма. А в исполнении папистов экуменизм есть всегда объединение всех христиан под властью папы Римского!

Богословский рационализм - есть прямой путь к экуменизму, поскольку кладет в основание «познания» Бога чисто рационалистические схемы, а не духовный опыт, а тварный и несовершенный человеческий разум, естественно, не в силах в полноте познать тайны Божии. А раз это невозможно, учил Варлаам, то почему бы нам не пренебречь богословскими расхождениями и не объединиться?

Варлаамиты, как и все рационалисты в богословии, в принципе не понимали, что в основе «богопознания» лежит опыт истинного (православного) богообщения, а не отвлеченные схемы.

РНЛ: Все так, но какое практическое значение все это имело для последующего развития христианской цивилизации?

В.С.: Значение это трудно переоценить! В самом деле, что такое чисто рационалистическое представление варлаамитов о тварности божественных энергий? Ведь это означает попросту, что реальное обожение, соединение человека с Богом невозможно!

На протяжении многих веков рационалистическое сознание, оторванное от духовного опыта Церкви, не могло постичь тайну обожения, то есть того же Богочеловечества, но реализованного на духовном, а не на природно-сущностном уровне. Соединение человека с Богом по природе, как мы знаем, невозможно, ибо между тварным и нетварным бытием - онтологическая пропасть. Но соединение по благодати, о котором учит Церковь, означает, что, в отличие от природ, соединение которых означало бы прямой пантеизм, тварная и нетварная энергии, энергии Бога и человека все же соединяются неким таинственным образом, непостижимым при помощи чисто рациональных методов. Весь опыт подвижников Церкви, весь колоссальный массив святоотеческой литературы, жития, богослужебные тексты - все это просто вопиет, что духовное, энергийное соединение человека и Бога («обожение») - и есть та высшая цель духовной жизни, без которой спасение невозможно и к которой в конечном счете устремлена Церковь воинствующая в своей земной активности.

Варлаамиты же, выражавшие общий вектор начавшейся апостасии, будучи вполне чуждыми этому опыту, пытались рационализировать учение о Боге в его обращенности к миру, то есть именно об энергиях. Варлаамитская ересь представляла собой самую настоящую апостасийную революцию в восприятии Бога и мира и в этом оказалась очень созвучна западной схоластике. Варлаам воспринимался как вполне свой на Западе. Если энергии Бога тварны, то это попросту означает, как мы уже указали выше, что никакого реального обожения, соединения человека и Бога не происходит, оно невозможно. И на место Богочеловечества и его духовного аналога - обожения приходит антропоцентризм и ренессансный гуманизм с его представлением о самоценности человека; постепенно происходит решительная смена всех главных ценностных парадигм цивилизации. Бог остается Сам в Себе, в своей неизреченной и непознаваемой Сущности, или Природе, а человеку не остается ничего другого, кроме как изживать свои внутренние энергии и потенции, питаясь духовными сокровищами, накопленными Средневековьем. Это есть прямой путь к тому, что во вполне устоявшейся европейкой терминологии называется секулярным модерном. Модерн именно в силу своей вышеописанной особенности всегда тратит, расходует духовную энергию человечества, но не создает, не накапливает ее, ибо в конечном счете разрывается богочеловеческая вертикаль, как бы засоряются каналы связи человека и Бога, мир обезбоживается, утрачивает благодатность, даруемую Господом.

Корни западной Европы - там, в этой апостасийной подмене. Исторически именно папство было лидером этого процесса! Поэтому Лосев и говорит, что Варлаам выразил апостасийный дух надвигавшегося Ренессанса. Как же могли латиняне его не принять![4]

РНЛ: А как же консервативная традиция, достаточно сильная на Западе?

В.С.: Дело в том, что все эпизоды консервативной реакции на Западе, порой весьма грандиозные, в принципе не выходили и не могли выйти за рамки культурно-цивилизационной парадигмы, окончательно сформированной в эпоху Ренессанса. Тридентский собор ведь не отказался от схоластики! Никто из католиков, борясь с Реформацией, не смел даже и подумать, что в основе самой западной цивилизации лежат ложные метафизические принципы. Поэтому западный консерватизм - это есть в конечном счете путь в никуда, он не имеет принципиальной исторической перспективы, будучи не в силах преодолеть ту детерминанту, который был сформирован, сложился в определенную ключевую эпоху и с тех пор определяет весь ход развития Запада. (Стремящегося распространить свою апостасийную болезнь на весь мир).

Таким образом, между западным и восточным христианством в конечном счете - метафизическая пропасть. Совместить одно с другим - означает примирить два противоборствующих, антагонистических принципа - обожение, синэргию (то есть соработничество человека и Бога) и антропоцентризм, что по определению невозможно! От ссылок на неразделенную Церковь первых веков легче не становится. Что толку в этих ссылках, если апостасийные процессы с тех пор ушли далеко вперед! Как можно отменить историю, просто забыв о том, что происходило все последнее тысячелетие?! Преодоление апостасии - есть нечто совсем другое!

РНЛ: То есть экуменизм невозможен как принцип просто в силу невозможности выйти из истории и проигнорировать те реальные различия между западно-христианской и восточно-христианской традициями, которые в ходе нее сформировались? Но тогда что значит преодоление апостасии перед лицом тех общих угроз, на которые указывают нам сегодня некоторые из весьма авторитетных западных христиан, что находит весьма серьезный отклик здесь, в России?

В.С.: Прежде чем ответить на этот вопрос, следует понять несколько, на мой взгляд, достаточно очевидных вещей. Во-первых: что реально означает в истории упомянутый нами выше разрыв богочеловеческой вертикали, отрыв человека от Бога, замена обожения антропоцентризмом? Это означает постепенное складывание цивилизации, которую Владимир Соловьев называл «цивилизацией безбожного человечества». Это и есть секулярный модерн. В силу ее описанных выше и вполне общеизвестных особенностей цивилизация эта обречена на постепенное, все большее истощение, самоисчерпание, которое и происходит на наших глазах. Можно сказать, что мы являемся свидетелями новой цивилизационно-культурной революции, глобальной, общемировой смены модерна постмодерном. Постмодерн - есть продукт разложения модерна и одновременно его самоотрицание. Это, между прочим, тоже попытка выйти из истории, объявить о ее конце, подменив реальный, живой исторический процесс управлением мировыми процессами при помощи игровых методов. В свое время я достаточно писал об этом, и вообще по этому вопросу существует достаточно обширная литература. Сейчас это не является напрямую нашей темой.

И теперь стоит спросить: к чему реально может привести и приводит то, что цивилизация безбожного человечества исчерпывает себя, все свои внутренние возможности? Диалектически это ясно, что означает: переход в свою противоположность. А что является здесь противоположностью? Ясно что: то, что тот же Соловьев называл «цивилизацией бесчеловечного Бога», то есть трансцендентный монотеизм, в котором нет учения о Богочеловечестве. А это и есть ислам. Иудаизм, конечно, тоже сюда относится, но в нем нет такого, как в исламе, миссионерского пафоса, обращенного ко всему миру. Иудаизм - есть религия еврейского народа, а все по определению не могут стать евреями. Так что всемирно-историческое значение иудаизма связано не столько с историей, сколько уже с эсхатологией, со столь значимой в эсхатологическом плане фигурой Мошиаха, то есть по нашему, христианскому представлению, антихриста.

Ислам же ныне весьма агрессивно завоевывает мир и прежде всего Европу, оторвавшуюся от своих христианских корней. Я в очередной раз хотел бы особо подчеркнуть: нынешняя исламизация Европы - глубоко не случайное явление, она диалектически закономерна, есть неизбежная реакция монотеизма на апостасийную революцию Запада. Исчерпавший себя секулярный модерн сменяется самым темным и варварским, архаическим, лишенным какого-либо гуманистического содержания, бесчеловечным средневековьем, выстроенным прямо противоположным образом по отношению к принципу «человек - мера всех вещей». Причем, «средневековье» это хорошо владеет современными технологиями! При этом крайне важно, что наступает на когда-то христианскую Европу не традиционный, исторический ислам, не цветущая культура какого-нибудь первого халифата, а ислам суррогатный, несущий в себе очевидную тенденцию к дальнейшей деградации, понижению метафизического типа. Сталкиваясь с этой страшной силой, с этой стихией, полной религиозного энтузиазма, Европа начинает платить по счетам, расплачиваться за ложный метафизический выбор, сделанный много веков назад.[5]

РНЛ: Ну а Россия? Можете ли Вы утверждать, что она - в стороне от апостасийных процессов?

В.С.: Для нас это как раз самый больной вопрос. Конечно, на мой взгляд, вполне очевидно, что и Россия с определенного момента пошла в значительной степени по западному пути, причем гораздо раньше, чем кто-то может подумать. Так, еще протоиерей Георгий Флоровский отмечал, что учение о власти Ивана Грозного - это в основе своей очень западное учение (есть гипотеза о прямом влиянии Макиавелли), представляющее собой отход от византийской симфонии в сторону абсолютизма. Главная проблема христианского Востока заключается в том, что исихастской цивилизации, где принцип обожения был бы основой, в настоящее время вообще нет. После падения Византии Россия продержалась где-то два столетия, потом и здесь начались неоднозначные процессы, хотя, конечно, говорить о тождестве России и Запада не приходится, это ясно всем. Здесь мы уже вторгаемся в историософию России, это отдельный вопрос.[6]

Для нашей же темы главное заключается в том, что хранителем неповрежденного апостольского предания (а, стало быть, и опыта правильного, православного богообщения) является только наша, святая, соборная и апостольская православная Церковь, а отнюдь не паписты. Поэтому экуменизм, вся экуменическая «философия» ложна в своих последних, прежде всего метафизических основаниях. Ибо пытается замазать метафизическую пропасть между православной Церковью, хранительницей неповрежденного Предания, и латинской, папской ересью, проигнорировать всю представленную выше проблематику.

Современный экуменизм стремится как раз не поставить проблему принципиально, как это сделано у нас, а, напротив, приспособить Православие для своих нужд. Совершенно понятно, что церковный модернизм и реформаторство с одной стороны и экуменизм с другой неразделимы. Ибо преодоление «разрыва» между восточным и западным христианством здесь осуществляется на методологически ложной основе, в которой игнорируется тот непреложный факт, что современное «христианство» Запада есть уже в значительной степени плод вырождения традиции. Тогда понятно, что сближение с Западом, прежде всего с католиками будет означать, что такое же вырождение должно быть осуществлено и здесь. Но если на Западе это стало плодом достаточно долгого исторического процесса, то в современное Православие вырождение вносится искусственно, путем сознательных реформ. Понятно почему: «историческое» Православие, в котором дух подлинной Традиции еще жив, само по себе является обвинением западным еретикам, зовет к пересмотру глубинных метафизических основ апостасийной западной цивилизации, а это не входит, так сказать, в планы тех мировых сил, которые инспирируют и всячески подпитывают, поддерживают экуменические устремления как зв России, так и на Западе, практически по всему «христианскому» (постхристианскому) миру. Экуменизм есть прямой плод апостасии, путь к сдаче православными своих принципиальных позиций.

РНЛ: Но существует ли все же подлинный экуменизм? Ведь наиболее умные и вменяемые экуменисты все время говорят о «возврате» к «неразделенному христианству» первого тысячелетия.

В.С.: Конечно, такой «экуменизм» можно было бы только приветствовать! Но этот «возврат» есть вещь, прямо противоположная компромиссам с «современным миром», с духом апостасии, столь свойственным экуменической дипломатии. Ведь он же не может быть просто декларативным! Преодоление апостасии - слишком серьезное дело, чтобы доверить его спичрайтерам и пусть даже вполне вышколенной церковной бюрократии!

В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Стало быть, преодоление апостасии возможно лишь в истории, в развитии. А это значит, что самые глубинные основания так называемой современной цивилизации, цивилизации секулярного модерна должны быть пересмотрены. Ответить на «кризис» - значит преодолеть его, а не спрятать голову в столь приятную и по своей природе прелестную мечтательность, в песок утопии!

В принципе существуют три ответа на то, что все большее число исследователей называет «концом модерна». Первый - это попытка спасти модерн, героическая попытка неоконов, ныне уже успешно провалившаяся. Второй - это постмодернистское манипулирование смыслами, попытка подменить историю игрой. Ну, и, наконец, третий - движение религиозного возрождения, находящее себе все больше сторонников на Западе. Но если говорить об этом всерьез, то очевидно, что такой «экуменизм» (в русле этого движения) означает нечто прямо противоположное происходящему в рамках так называемого официального «экуменического диалога» - изживание «современности», отказ от антропоцентризма, возвращение к тем неиспользованным возможностям внутри христианства, которые в свое время были отброшены западным человечеством, начавшим строить свой «прекрасный новый мир» - мир, основанный на гордыне, жажде власти и в конечном счете - на гедонистических вожделениях. Несостоявшаяся в истории исихастская цивилизация, цивилизация синэргии и обожения, может состояться, но лишь ценой величайших жертв и самоотверженности, ценой новых катакомб. Поворот от гедонизма к новому аскетизму во имя высшей цели - спасения - есть нечто прямо противоположное итоговому банкету после очередного межрелигиозного «саммита», где участники вполне дружно и единомысленно объединяются, отдавая должное прелестям средиземноморской гастрономии.

Мы верим (как верят наиболее духовно чуткие люди на Западе), что в этом процессе России принадлежит совершенно особая роль. Многословно философствовать на эту тему сейчас неуместно, однако думаю, что выражу общие чаяния достаточно многих духовно просвещенных и умудренных людей, сказав: если спасение миру не придет из русских катакомб, то оно не придет ниоткуда. Либерально-экуменический, абсолютно безудержный социальный оптимизм, причудливо сочетаемый со сдачей принципиальных вероучительных, пастырских и прочих религиозных позиций Православия, не имеет с этим чаяниями ничего общего. Надеяться на то, что нам удастся выйти из тупика постсовременности - значит готовить себя и других к новым великим жертвам, возгревать в себе религиозный пламень, огонь веры, возвращаясь к духовному опыту отцов, пытаясь пронизать им свою повседневную жизнь. Не полные искусственного энтузиазма лозунги насчет «православного прорыва» и «модернизации на основе традиции», но сознание своего недостоинства и сокрушенные слова молитвы «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!» - вот основа возможного возрождения.