«Летит обжорливая младость...»

Слово Божие, которое «острее всякого меча обоюдоострого» проникает «до разделения души и духа, составов и мозгов» и судит человеческие «помышления и намерения сердечные» (Евр. 4: 12), побуждает и нас стремиться по мере сил и с Божией помощью постигать глубинные духовные причины явлений нашей быстротекущей жизни. В связи с чем, почему и зачем вдруг возник в последние годы на повестке дня церковной жизни и принял сегодня такую остроту вопрос о ежелитургийном причащении мiрян? Какая жизненная необходимость его вызвала? Какие аргументы, кроме ссылок на времена прервохристианских мучеников, представили апологеты этой занесенной к нам западными ветрами практики? Кроме как ничем не обоснованного - разве что данными самой примитивной статистики несовпадения крещенных и воцерковленных - тезиса о туманной необходимости «литургического возрождения», они не предъявили никаких. Зато очень быстро перешли к открытому и логически следующему за сим «возрождением» разрушению церковной дисциплины говения, освященной нормами многовековой практики Русской церкви, зафиксированной в Православном Катехизисе святителя Филарета Московского. Как известно, сегодня уже полным ходом идет работа над созданием нового катехизиса, призванного, надо думать, узаконить это скоропалительное «возрождение».

Что же стоит в духовном плане за этой буквально навязываемой ныне церковному народу практикой?

* * *

Думается, корень подобных идей (иначе как к идеологии ведь это поветрие и не причислишь) кроется, как не странно на первый взгляд, в... ветхозаветном законничестве тех, кто лоббирует это самое «литургическое возрождение». Если следовать их логике, то можно подумать, что как в Синодальный период, так и особенно в тяжелейшие 20-30-е годы прошлого века, гонимая и мучимая, смертельно искушаемая обновленцами и властями Русская Церковь не пережила вовсе подлинного литургического возрождения - одного из величайших своих духовных взлетов, расцветов старчества, святости, исповедничества и мученичества, не принесла «плод красный» спасительного Божия сеяния - сонм святых в земле Российской просиявших, не доказала истины того, что Церковь цветет не тогда, когда разрешение «на вся и все», не тогда, когда все благопотворствует ей, а всегда вопреки - в брани, в борении с мiром за Истину Христову, в стоянии за Предание «даже до крови», в испытаниях и искушениях, когда назло врагу и люди и ангелы мобилизуют все свои силы в стоянии за Веру, а Бог изливает в такие времена на таких людей самые обильные благодатные дары.

Но попробуем определить, почему же любые радикальные уклонения от царского пути - как вправо, так и влево, - есть на наш взгляд проявления законничества... По самому поверхностному рассмотрению, речь идет о приоритете внешних форм и внешнего делания над внутренним, обрядовой стороны над сокровенным подвигом. Не случайно же наши модернисты сегодня вынесли на поверхность общественных дискуссий такие «актуальные» темы как, к примеру, «в какой одежде в храм ходить», не пора ли прекратить ограничивать современных дам в их привычках к брюкам, в нелюбви к главопокрытиям, дать им свободу в любви к голым пупкам и т.п., и вообще многому чему другому, что есть в мiре, и чего не было до сих времен в «отставшей от прогресса и всего цивилизованного человечества» Церкви. Вот и нацелили наши модернисты стволы своей артиллерии в сторону скорейшего разрушения многовековых церковных традиций, правил, уставов, обычаев. Что вовсе не случайно, но симптоматично...

Это ведь вовсе не по той причине произошло, что реформаторы-модернисты погрузились в видение глубинной, онтологической связи духовной первоосновы и порожденных ею освященных форм, как например покрытая глава жены, - вовсе нет! Тут сработала другая система помыслов, другие посылы: а именно рассудочная (даже языческая в своем роде!) вера в могущество «новых форм» - тех самых «новых форм», которые поминал Чехов в своей «Чайке», обличая духовную пустоту декаденствующего мiра, пытающегося заполнить свой безблагодатный вакуум чехардой формальных экспериментов. Не той же болезнью страдают церковные модернисты и ныне, в своих реформаторских поползновениях обнаруживая ни что иное, как глубокую ветхость своего устроения, свою духовно-практическую неопытность, неискушенность, нетронутость рукой настоящих, умелых духовных скульпторов - «отцов-пигмалионов», а посему и нечистоту (вспомнить только, какие словесные коленца выкидывает профессор Кураев на своих миссионерских встречах!) и развращенность сердца и притупление совести. То самое, в чем святитель Феофан Затворник Вышенский видел как раз самые настоящие истоки модернистских поползновений. Он подчеркивал, что нравственные сбои всегда являются следствием отсутствия правильной духовной жизни, задачей которой является не рационализация и логическое обустройство церковной жизни, но соединение ума с сердцем под воздействием Духа Святаго. О том же учил и святитель Филарет, что ошибки религиозно-догматического порядка всегда обнаруживаемы бывают сбоями нравственности.

«Долго ли потому попасть в ошибку? Ныне многие увлекаются новизною... но не все новое хорошо, как и многое из старого отжило свой век. Надо разбирать. Старое, однако ж, как испытанное, всегда лучше нового, еще неиспытанного. В делах же веры и благочестия, чем что старее, тем лучше, или даже старое-то и есть самое верное. Конечно, неизменим должен оставаться только дух, но и во внешнем выражении сего духа очень многое так существенно и близко к духу, что коснуться его нельзя иначе, как с ущербом для самого духа», - наставляет нас святитель Феофан.

* * *

Союз модернизма и законничества, безбрежной свободы творчества и жестких рамок Ветхого Завета, и плоды сего «брака» в виде «каменных сердец» вместо «плотяных», рассудочности взамен благодатности, и непременного фарисейства, отсюда проистекающего, в противовес смирению и любви, - такое духовное супружество только на очень поверхностно-рационалистический плотской взгляд представляется парадоксальным и несовместным. Но духовная жизнь стоит другими опорами - духовными законами, которые включают свободу человека во взаимодействие с Духом Благодати, будучи по своей природе антиномичными, в то же время сохраняют свою непреложность, ибо отражают в Заповедях Истину: логос, облик и образ Господа Иисуса Христа. «широка заповедь Твоя зело» (Пс. 118: 96). Заповеди включают в себя и акривию, и икономию. Но все - в Духе, все в Благодати. Свобода же творчества греховного (в том числе и реформаторских обновленческих идеологий) вся влается в прихотливых произволениях глубоко поврежденной грехом воли человека. Потакание этой поврежденности - не есть икономия. Все должно быть человеку в назидание и духовную пользу. А потому не соблазнимся законничеством модернистов, но укрепимся в духовном видении проблемы.

Действительно: насколько легче, комфортнее и приятнее для греховного, немощного, поврежденного человеческого естества, уклонившись от преболезненного крестного покаянного пути сокрушения и очищения сердца, все возложить - якобы! - на «автоматическое» действие Благодати, а себе - в качестве обязанности - оставить, в обход Голгофе, лишь ежедневную Пасху. В позапрошлом веке Церковью (подчеркиваю!) были обозначены предельные временные рамки промежутков между принятием Святых Таин, за преступлением которых следовало в общем-то самоотлучение человека от Церкви. А именно - не реже раза в год приступать к Чаше - и это было оговорено для крестьянства, предельно загруженного трудами на земле. Приведем слова святителя Димитрия Ростовского:

«Вопрос: Сколько раз православному христианину подобает причащаться в год»? Святитель Димитрий Ростовский на это вопрошание отвечал так: «Святая Церковь узаконила причащаться во все четыре поста; но неграмотным - поселянам и мирянам, труждающимся своими руками, повелела, под опасением смертного греха за непослушание и непричащение, причащаться непременно однажды в год, около Святой Пасхи, то есть в Великий Пост» (из ответов о вере и о прочем, необходимом для знания христианина).

На протяжении последующих веков в Русской Церкви установилась определенная практика частоты причащения для мирян. В XIХ веке она была зафиксирована в Православном христианском Катехизисе свт. Филарета (Дроздова; †1867), который был принят всей полнотой Православия: «Древние христиане причащались каждый воскресный день; но из нынешних немногие имеют такую чистоту жизни, чтобы всегда быть готовыми приступить к столь великому таинству. Церковь материнским гласом завещевает исповедоваться перед духовным отцом и причащаться Тела и Крове Христовых ревнующим о благоговейном житии - четырежды в год или каждый месяц, а всем - непременно однажды в год» (ч. 1. О вере).

Норма же, обозначенная в Катехизисе как 4 раза или раз в месяц, всегда при этом оговаривалось нашими великим святыми отцами - и свт. Феофаном, и свт. Игнатием, и прп. Серафимом, что надо причащаться постами непременно, желательно и два раза в пост, и по большим праздникам. Не запрещалось и более частое причащение, но этот вопрос был строго в компетенции духовников и решался индивидуально, т.е. вопреки «законническому» подходу, так милому современным модернистам: обязательно каждое воскресенье (или каждую литургию)!

Более ста лет назад преподобный Амвросий Оптинский и другие его современники - святые старцы - давали благословение причащаться раз в 3-4 недели, как они и сами причащались. «В первые века христианства приступали все к причастию Таинств в каждое служение литургии, - учил преп. Макарий Оптинский, - но после Церковь постановила непременным для свободных четыре раза в год, а для занятых работами хотя один раз приступать к причастию Таинств». И первый великий Оптинский старец Леонид (†1841) причащался раз в три недели, и второй великий Оптинский старец Макарий (†1860) и третий великий Оптинский старец Амвросий (†1891) - все они причащались один раз в месяц (см.: http://www.blagogon.ru/articles/144/).

XX век в своей первой половине - кровавый аналог первомученических веков - внес свои коррективы: так же как и мученики Древней Церкви, не зная, доживут ли они до следующей литургии, причащались часто, такая же практика частого причащения стала пастырски оправданной во времена безбожных гонений на Русскую Церковь в 1920-30-х гг.

В конце XX века, когда гонения на Церковь закончились, мы встречаем уже дифференцированную для прихожан практику причастия - речь идет о практике таких опытнейших духовников, как достопочитаемый старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин) и других, рекомендовавших причащаться раз в 2-3 недели. Не знаю, как сейчас, но еще 10-15 лет назад - раз в 2 недели причащались в Лавре Троицы-Сергия монахи. А вот, к примеру, что говорил на сей счет знаменитый глинский старец ХХ века, недавно причисленный к лику святых, схиархимандрит Андроник (Лукаш; †1974). Наставление это, на наш взгляд, должны помнить все православные христиане: «Те, кто причащаются каждый день, это люди в прелести. Это не нужно, это от лукавого. Причащаться надо только один раз в месяц. Нужно приготовиться к Причащению, отсекать своеволие, чтоб Причастие было во спасение, а не во осуждение. Каждый день причащаться может схимник, монах больной, седмичный священник...» (Архимандрит Иоанн (Маслов). «Глинская пустынь». М., 1994. С. 467).

* * *

Церковь-Мать учит нас о том, как должно идти по пути спасения. В идеале для тех, кто под крылом опытного руководителя уже прошел немалый и крестный путь очищения, продвинулся на этом пути, и целью, и уставом жизни становится практика непрерывного говения - (см. «Путь ко Спасению» свт. Феофана Затворника). Непрерывное говение - это не ежедневное приступание к чаше пораженного змеиным клубком страстей человека - это уже весьма высокая духовная ступень делания, когда человек уже не просто стремится, но живет в такой глубине сокрушения духа, что исповедь и покаяние становятся для него (как это было у св. праведного Иоанна Кронштадтского) непрерывным внутренним деланием - дыханием жизни.

Вот как характеризует сокровенный подвиг внутреннего делания святого праведного Иоанна Кронштадтского епископ Арсений (Жадановский):

«Остается сказать о личной святости отца Иоанна. Он по настроению и жизни был человек праведный, чего достиг путем глубокого внимания к себе, непрестанным очищением своего сердца от всякой скверны плоти и духа. Свидетелями такой внутренней работы батюшки теперь являются для нас его дневники. Записывая ежедневно все переживания души, как благодатные, так и греховные, он за все добро благодарил Господа, а со злом усиленно боролся и заботился о изглаждении его через самоукорение, молитву и тайное покаяние. В последнем отец Иоанн приобрел необыкновенную удобоподвижность: всякое недоброе чувство, всякий дурной помысел непременно сопровождался у него сокрушением и взыванием ко Господу о прощении и помиловании. И за такое вольное и постоянное исповедание Спаситель обвеселял сердце великого пастыря, исполнял его миром, утешением, или, как выражался сам батюшка, «пространством»...» (Епископ Арсений (Жадановский). Воспоминания. М. 1995. с. 162).

Вот такую духовную жизнь, такой строй ее и трезвенное напряжение можно было бы поставить в пример и определение понятия «непрерывное говение». Разумеется, таковому вниманию, строгости к себе и постоянному понуждению себя к самоотвержению и самоукорению должно сопутствовать и очень еще многое другое... И дисциплина воздержания, в частности, поста - ох, как строг был к себе Всероссийский пастырь Кронштадтский, замечавший за собой и «оговаривавший» себе каждый лишний кусок пищи, а так же ставивший себе в вину и непременно следовавшее за послаблением своим похотям бесовское надругательство... И молитва, и другие изменения во внешней жизни, поведении человека, которые рано или поздно при правильном следовании царским путем сказываются даже и на внешнем облике, на благообразии человека, в котором в полном смысле слова начинает проступать образ Христов, на его речи. Не мог уже такой человек коверкать, к примеру, свою речь и слово, безответственно относиться к разливанному морю празднословия, смеха, шуткования и ёрничества, которое сегодня, к примеру, буквально захлестывает, заливает блоги очень многих православных священников - явных и тайных модернистов или ими соблазненных подражателей, почему-то решивших, что такая «модернизация» сегодня уже вовсе не грех, а потому позволяющих себе «разрешение на вся».

* * *

Все это имеет непосредственное отношение и к порочной и законнической практике ежелитургийного причащения, которое, как заметил один богослов, сегодня возводится чуть ли не в новый догмат. По сути дела это новшество ведет к опрокидыванию всего спасительного духовного делания человека с ног на голову, к отрицанию святоотеческой аскетики и выкристаллизованного ею царского пути спасения. Дисциплина исповеди и поста при ежелитургийном и вообще сверхчастом причащении неминуемо ослабляются (это просто неотвратимое следствие условий современной жизни в мiру). Совершается роковая подмена: человек устраняется от самого главного делания - следования за Христом - правильно, святоотечески понимаемого устремления к непрерывному говению, как идеалу христианской жизни (подвижнической работе над собой по св. отцам), а вместо «понуждания» себя, без употребления «претрудных» усилий ради восхищения Царствия Небесного, человек рассчитывает получить очищение и благодать... обманув Бога, - по примеру Симона-волхва добыть себе духовные дары за деньги (см. Деян. 8: 14-25), путем сверхчастого приобщения к святыне за счет ослабления напряженного аскетическего строя жизни, которое есть ничто иное, как уклонение от Креста, а значит, и Самого Христа.

Все резко ослабляется, а многое и исключается вовсе: серьезная подготовка к исповеди, молитвенное преуготовление... «Ничто нечистое и скверное в Царствие Божие не внидет» (Откр. 21: 27). Какую же святую чистоту должен иметь таковой человек, каким великим подвижником должен быть, чтобы вот так, без предельного для своих сил подвига и очищения приступать к Святой Чаше чуть ли не каждый день?!! Как же строго должен жить человек, да еще и в мiру к тому же... Реально ли это для всех? А готовится к принятию и узаконению новая мера несомненно как всеобщая. Как параграф нового катехизиса, по меньшей мере.

Нет, ни о какой высокой духовности у наших модернистов-законников и речи нет. Напротив: все планки духовные уже опущены «ниже плинтуса». Плохо скрываемая суть и главный критерий этих новизн таков: как бы это поменьше Богу отдать, поменьше бы пожертвовать, а взять «духовных» удовольствий (непременно удовольствий!) побольше бы. И что в итоге? А в итоге - глубочайшие повреждения человеческих душ, иногда трудноисцелимые (см. 1 Кор. 11: 27-30). И понятно: такое устроение «церковной» жизни работает только в пользу гордыни, раскармливает ее. Порождает состояние самообольщения, самообмана и прелести. И вот уже перед нами массовые явления самопревозношения, самодовольства и кичения над прочими другими: мы, мол, не такие, «якоже прочие человецы».

* * *

Плоды деятельности реформаторов уже зреют на наших глазах. Взять только эту злую, разгулявшуюся по всем печатным церковным изданиям и интернету оргию издевательств над церковными старухами, «ведьмами», инокинями, одетыми в «черные тряпки», над «клинически воцерковленными» православными - оргию, в которой «впереди планеты всей» сегодня, как это ни печально, молодые священники и протодиаконы новой эпохи «Перестройки в Церкви». А ведь все это чудовищно нехристианское по сути своей явление, распространившее, увы, сегодня дух презорства по всему российскому пространству, захватив даже мирскую прессу (которая уже как попугай, вторя церковным запевалам, клеймит этих несчастных женщин) и, конечно, по православному интернету. А он ведь уже имеет сегодня немалое влияние на умы.

И вот на наших глазах в Церкви уже не субкультуры выявляются, а самые настоящие... касты! Начинается тихое издевательство над простым церковным народом, над не получившими богословских дипломов бабушками, над одеждой, как правило, весьма бедных женщин, над какими-то народными особенностями веры, которая в России, хотим мы того или нет - всегда почитала выше всего юродивых Христа ради и не случайно звавшая в сердце Руси - на Красной площади построенный храм - храмом Василия Блаженного. Не зря и цари почитали и боялись юродивых - причем от первых князей и до последних царей. Это наша отечественная традиция, особая наша духовная складка, выражение русского смирения и скромности, и главное - сугубой русской любви ко Христу, о которой так точно говорил Достоевский. Конечно, многое к этой русской фрониме прилеплялось и не очень духовно точного, высокого, но большей частью это были все же проявления наивно-детского чувства, которые не имели заряженности демоническими энергиями. Как те несчастные свечки, которые нельзя передавать через левое плечо, и над которыми не устают улюлюкать высокомерные наши отцы-протодьяконы и их клонированные молодежные комсомольско-миссионерские отряды.

Но что говорить модернисту о традиции? Она для него пустой звук. Он непременно уранополитизм выберет. Только бы отказаться от любых налетов национального, от «необщего» духовного выражения лица, присущего твоему народу. За этим многое кроется: жажда влиться в «цивилизованную» Европу, слиться с западным христианством, угодить катящемуся в бездну апостасии миру. Про корыстную оборотную сторону этой медали и говорить здесь не хочется.

* * *

...Когда-то, еще в первые годы подлинного церковного возрождения в России, мы слышали от наших замечательных отцов - учеников великих русских старцев, что нужно чтить каждого человека, что нельзя выбирать себе друзей по духу - ибо это окажется на деле действиями по плоти, и вообще нельзя людей вот так различать и классифицировать, что все мы, в Церковь пришедшие, призваны, приглашены в храмы спасения ради Самим Господом, а потому никто не вправе никого выдавливать «как гной», ни расправляться над другими. Бабушки замечания делают? А почему бы не потерпеть? Зачем уж так обижаться на них? Не лучше ли потерпеть, получив от своего духовного руководителя наставление о том, что и бабушкины выговоры нам только на пользу - причем на самую подлинную духовную пользу - ведь это ничто иное, как урок смирения, проверка подлинности своего покаянного настроя. Ведь искренне кающийся не озабочен тем, чтобы судить действия других, он всегда найдет повод принять от мира и то, что ему будет не совсем по душе, принять, как попущенное Богом во исцеление своей собственной познанной греховности.

Но почему-то нынешние медийные гламурные пастыри так своих подопечных не учат... Они разделяют народ и умело натравливают церковных людей друг на друга, потакая превозношению неофитов с теологическими дипломами, - есть такой типичный, весьма уродливый и опасный (для самих же представителей) новоявленный духовный феномен наших дней. Нет, чтобы вспомнить о том, что в древности существовало не только восхваляемое ныне ими сверхчастое причащение, но был и институт церковных диаконисс, которые встречали прихожан и прихожанок во вратах храма и следили, чтобы те вели себя благочинно (что созвучно востребованному нынче статусу штатных миссионеров в каждом храме!). И учили. Да, учили и, думается, что хотя делали это непременно вежливо, но по всей вероятности, все-таки довольно строго. Вот и нынешним новоначальным, как, впрочем, и всем другим, очень полезно потерпеть, смириться, самоукориться и самоумалиться, придя к Богу в Церковь ради исправления своей греховности. А не лететь как «обжорливая младость» (вспомним как у Пушкина в «Онегине»: «Что устрицы? пришли! О радость! Летит обжорливая младость. Глотать из раковин морских...») ради поспешного вкушения радостей, - как навязчиво назидает известный протодиакон, которому в этом вопросе ну очень мешает, в частности, «технарь в богословии» свт. Игнатий (Брянчанинов), не понимающий, по мнению профессора, подлинных радостей православия.

Нет, чтобы поучить неофитов поискать у себя хоть крупицу уважения - не говорю уж о любви, к ближнему, тебя хоть так-то воспитывающему. А ведь всегда наши благодатные и духоносные отцы повторяли, что людей надо воспитывать (правда, это адресовывалось только духовно продвинутым - тем, кто уже дорастал до «твердой пищи» и мог без ущерба для души носить немощи немощных...) - и таких, и других - благодатной рассудительной строгостью и любовью. А нынешние новые руководители неофитов проповедуют ложные дороги, причем буквально по всем направлениям церковной жизни, - они ломают, затаптывают царский путь ко спасению, клевещут на него, осмеивают великий опыт Матери-Церкви, а неразумные поклонники и поклонницы, которым хоть до времени хорошо было бы в Церкви молчать, угодливо им поддакивают. А те их за это хвалят...

Какую же и кто будет платить цену за эти милые игры и эксперименты? И какова цена этих «игр»? Не жизнь ли и смерть - не участь ли каждого из нас в вечности? Но об этом наставники «нового православия» умалчивают; потихоньку, тем временем, размазывая и подправляя церковное учение о мытарствах и Страшном Суде, чтобы никому не страшно было, как бы запамятовав при этом о том, какой конец уготован растлителям, пусть и облеченным в миссионерские одежды.

Впервые опубликовано на сайте журнала «Благодатный огонь»