Птица, летящая через океан...

Часть 1 

«Хвалите имя Господне». Продолжение этапов...

 

Июнь-июль 1928 года: Беломорские лагеря. Сторож, счетовод хозчасти, сторож склада - до декабря 1929 года. В конце декабря сторожа склада арестовывают и этапируют на Соловки, но вскоре под стражей возвращают на Попов Остров, где Владыка заболевает сыпным тифом. Заболевшего (январь - февраль 1930 г.) помещают в заразный барак, где больные лежат на трехъярусных нарах. Место Владыки - в самом низу, и сверху на него льются нечистоты. Но он опять выживает, и его отправляют этапом на три года в Туруханский край. И по дороге с ним случается действительно ощутимое для его сердца несчастие...

После тифа Владыку очень мучил голод. И в вагоне он впервые в жизни нарушил обычную для него строгость первой недели Великого поста, открыв баночку рыбных консервов. Надо сказать, постник он был несгибаемый: всегда, на всех своих этапах он берег пост, а пост берег его. А в тот год, когда он не сдержался и съел эту банку рыбных консервов, на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, который, как известно, празднуется во время Великого Поста, остался без «рыбного утешения», которого никогда не бывал лишен ни прежде, ни после (Великим Постом Устав разрешает рыбу только на праздники Благовещения и Входа Господня в Иерусалим, а также рыбную икру в Лазареву субботу).

Невозможно не подивиться Божией святой строгости к Владыке: после тифа, полумертвый и голодный, на этапе он открывает баночку рыбных консервов, хотя идет самая строгая постовая седмица и за это оказывается столь строго наказанным на праздник... Как же мы снисходительны сами к себе и как же разнятся от нашей снисходительности суды Божии! Однако есть духовный закон: строгость к человеку возрастает по мере его движения к святости. Какие строгости к немощному, если он что-то недолжное съел, если он во всем остальном - скопище крупных и мелких (тонких) грехов. Такому сугубые посты не положены по греховности их - по малой их духовной мере. А к Владыке Господь применят меру Высшую...

Этап в Туруханский край вновь шел через  тюрьмы: Ленинградские Кресты, Новосибирская, Красноярская пересыльная и внутренняя. Енисейск, станки Старый Туруханск, Мельничное - и так почти два года - вплоть до января 32 г. Именно в это время, бедствуя на этапах, Владыка служил свои пять поминальных сорокоустов по любимой матушке.

Прибыв в Туруханск, ссыльный был сразу же... арестован (январь 32 г.). Туруханская каталажка 2 недели. Освобожден без права выезда из Туруханска. Недели чрез полторы снова арестован и снова каталажка на полторы недели. Именно там, а так же позже в Селиванихе Владыка Афанасий был вместе с митрополитом Кириллом (Смирновым), который в исхудалом и обритым наголо зэке сначала и не смог признать Владыки. Недоразумение разрешилось, и к счастью Владыки, когда его во второй раз еле живого вновь бросили в каталажку, митрополит Кирилл молился за него и читал Евангелие по примеру киевского подвижника иеросхимонаха Парфения с его молитвой, которую старец советовал читать за тех, кто в каком-либо затруднительном положении. Текст молитвы, которую надо было присоединять к чтению Евангелия после каждой главы, митрополит Кирилл получил от кого-то из старцев. Неожиданно Владыка Афанасий был освобожден, и конец Евангелия от Иоанна два архиерея дочитывали вместе.

В свою книгу «Поминовение усопших по Уставу русской Православной Церкви» Владыка включил главку о чтении Евангелия по усопшим: «Чтение псалтири,- говорил известный подвижник Киево-Печерской Лавры иеросхимонах Парфений, - укрощает страсти, а чтение Евангелия попаляет трение грехов наших: ибо слово Божие огнь попаляяй есть. Однажды в продолжении сорока дней читал я Евангелие о спасении одной благотворившей мне душе, и вот вижу во сне поле, покрытое тернием. Внезапу спадает огнь с небесе, попаляет терние, и поле остается чисто. Недоумевая о сем видении, я слышу глас: терние, покрывающее поле, грехи благотворившей тебе души: огнь, попаливший его - Слово Божие, тобой за нее чтомое».

...Всего в Туруханском крае Владыка пробыл по приговору  с апреля 30 года по январь 33 года. Без приговора сверх срока еще полгода. Наконец, после 12 этапов и калейдоскопа тюрем, Владыка возвращается  во Владимир. Там он, по его слову, «был на свободе, большею частию «тайно образующе»: не служил». Но очередной арест не замедлил в апреле 1936 г. На сей раз обвинение касалось «связей с Ватиканом».

Владыка писал: «Обвинение: «Связь с Ватиканом... у меня не было ни одного знакомого не только католического священника, но и рядового католика... Впрочем, по поводу этих обвинений на допросах не было ни единого слова! Речь велась исключительно только о том, почему я, вернувшись из Туруханска, уклонился от участия в группе архиереев, возглавляемой митрополитом Сергием».

Владыку очень долго допрашивали и довели почти до потери сознания, - вероятно, это был тот допрос с пыткой - зажиманием рук в тиски, о которой он много позже рассказывал одной своей духовной дочери. Он подписал протокол допроса с ложным признанием, что они с о. Иосифом Потаповым имели тайную домашнюю церковь и совершали на дому литургию. Ложность этого была очевидна, так как о. Иосиф жил при храме и там диаконствовал. На другой день, придя в себя, Владыка опротестовал вынужденное ложное признание, но «подписанное пером не вырубишь и топором». Владыка получил 5 лет Беломорских лагерей, а о. Иосиф  3 года Ухтинских.

И вновь тюрьмы: Владимирская, Ивановская. Пересыльные тюрьмы: Ярославская, Вологодская, Ленинградская...

Беломорские лагеря: осень 1936 г. - июнь 1941 г. Работал инкассатором в г. Медвежьегорске. За похищенные уголовниками у Владыки деньги, - 1 000 р.49, с него взыскана эта сумма и прибавлен 1 год заключения.

О том времени рассказывал соузник Владыки отец Василий: «Все трудности лагерной жизни мы вместе переносили с епископом Афанасием на всех работах в различных лагерях. Смерть часто заносила косу над нашими головами, а ангел-хранитель ее отводил в такие моменты, когда казалось, что смерть неизбежна. Особенно памятны некоторые случаи, когда мы особенно скорбели о потерянном рае... возможности служения. Великая Пятница <...>, а мы на лесоповале, в болотистой чаще дремучего леса, увязаем в тину, с опасностью провалиться в так называемые волчьи ямы, занесенные снегом, и, кто попадал в них, сразу погибали. И в такой обстановке мы исповедались друг у друга... открыли друг другу все сокровенные мысли...»

Этапы продолжались. Смерть преследовала по пятам. Владыка видел, как при нем пытали священника - посадили на кол и кол вышел у него в рот. Как одному человеку, вырезав квадрат мяса на груди засыпали рану солью и, завязав, приставили охранника, чтобы тот следил, не развяжет ли рану заключенный. Монахиня Тавифа Рябова рассказывала, что эту пытку устраивали самому Владыке. И что на вопрошающие взгляды своего сторожа владыка лишь тихо говорил: «Ну, что ты на меня так смотришь. А мне ведь и не больно». И этому мы должны верить: благодать покрывала исповедника.

Владыку не раз избивали на допросах  и потом бросали в камеру на солому чуть живого. Но свидетели рассказывали, что он только вздыхал и говорил:  «Давайте помолимся и похвалим Бога». И начинал петь: «Хвалите имя Господне»...

 

Настоящий архиерей

 

Чехарда и гоньба Владыки по всему Советскому Союзу с места на место продолжалась... Перед майскими праздниками 1937 года Владыка был арестован и вывезен в дальний лагпункт. После праздников возвращен, и снова отправлен на лагпункт.

Работал на лесобирже, на лесоповале, на строительстве круглолежневой дороги. Был бригадиром лаптеплетной бригады, дневальным по бараку. Дневальный должен был не только убирать барак, но и заботиться о хлебных пайках и талонах, получать хлеб для своей бригады, а для этого надо было вставать в три часа утра. Владыка просил освободить его от обязанностей дневального, хотя дневальство давало преимущества - больший хлебный паек и возможность готовить себе пищу.

Но он страшно измотался, не видя покоя ни днем, ни ночью. Он ничего не умел делать кое-как, а товарищи его смотрели на дело по-иному, и в местах общего пользования при четырех дневальных Владыке приходилось через три дня вывозить всю грязь, которая после того опять в течение трех дней копилась до его дежурства. А те трое только посмеивались: «Дураков-то работа любит». Несмотря на просьбы, Владыку не освобождали от дневальства. Он жаловался: «Прошусь освободить от дневальства - «такого» (без похвальбы передаю) не освобождают. Вспоминаю Крыловского скворца, пойманного птицеловом. Один из всей стаи хотел разжалобить ловца своим пеньем и как раз, вопреки его предположениям, один остался в клетке. Не надо было работать так, чтобы считали образцовым. Но я не умею иначе, не умею заряжать «туфту...»

После исправной чистки отхожих мест был вновь арестован и без предъявления обвинения заключен в штрафизолятор - август 1937 г. «По милости Божией избежал великой опасности. Многие бывшие со мной остались там навсегда». Возвращен на прежний лагпункт: октябрь - декабрь 1937 г. Арестован пред майскими праздниками и заключен в КУР (камера усиленного режима) - 30 апреля 1938 г. Возвращен на прежний лагпункт в мае.

В начале войны этапирован в Онежские лагеря. Прошли пешком около 400 километров, неся на себе свои вещи - июнь-июль 1941г. На этом этапе он написал завещание. Но Господь вновь помиловал.

Работал на лесобирже. Нормы не вырабатывал, существовал на штрафном пайке, работал дневальным. «Голодал, не было ни денег, ни посылок. Был доходягой - июль 1941 г. - июнь 1942 г».

Вообще же, кроме этих страшных лет войны, Владыка всегда получал посылки, причем от самых разных людей. Посылками сразу же делился со всеми, кто был рядом - уголовник - не уголовник. Однажды на бараке, где находился Владыка и митрополит Кирилл, зэки сделали надпись: «Продуктовый склад».

«Обычно в жизни бывает: чем дольше разлука, тем больше ослабевают связи, - писал Владыка в конце своих «Этапов и дней», - Христианская любовь изменяет этот порядок. Мои добрые заботники, движимые христианской, а не мирской любовию, с каждым годом усиливают проявление своей заботы и попечения обо мне, с каждым годом умножают свою милостыню. Если в первые 2 года 4 месяца мне было прислано 72 посылки (в среднем около 30 в год), то в последний 1954 год их было уже 200. Да не оставит Господь Своею милостию моих благодетелей. Верю: изречет Он им во оный день: Приидите, благословеннии... В темнице был Я и вы посетили Меня... своею любовию, своими заботами и попечением».

Благодаря любви и заботам очень многих людей Владыка смог выстоять. Но благодарить за все милости и поддержку от людей он  всегда начинал с собственных родителей...

Его отец - Григорий Сахаров слыл на редкость отзывчивым человеком и, хотя средства в семье были очень скудные, он многим помогал, даже и в ущерб семье. И говаривал при том: «Теперь я помогаю людям, а когда у Сережи будет нужда, найдутся люди, которые ему помогут». И действительно: на страшном крестном пути всегда находила Владыку человеческая любовь и помощь. И он в свою очередь был щедр и великодушен, - всем изливалась Владыкина любовь. Уголовники и шпана его уважали, хотя он был маленький, слабый и совершенно не воинственный, но они именно его, такого, на первый взгляд, беззащитного и безобидного звали «настоящим архиереем».

Кроме того, у Владыки был еще один особенный небесный покровитель - святой пророк Илия. Ежедневно Владыка на послеобеденной молитве читал ему тропарь, им самим составленный, и завещал всем, кому грозит оскудение пищи, или вообще наступают голодные времена, читать ежедневно этот тропарь  святому пророку Илие:

«Во плоти Ангел, пророков основание, вторый предтеча пришествия Христова, Илия славный, от Ангела пищу приемый и вдовицу во время глада препитавый, и нам, почитающим тя, благодатный питатель буди».

...После Онежских лагерей Владыка получил бессрочную высылку в Омскую область. Там он работал ночным сторожем на огороде до почти конца 42 года. Затем его перевели в Ишим, где Владыка получил неожиданную передышку, длиною почти в год. Жил на квартире, работал, как всегда вычитывал весь суточный круг богослужения. Надо сказать, что он нигде и никогда не оставлял этого молитвенного делания. Сохранилось потрясающее воспоминание одного заключенного - лаврского иеромонаха о. Иеракса (Бочарова), близкого друга Владыки, о том, каким он увидел его в Сиблаге...

О. Иеракс вспоминал, как провели его через санпропускник и как стрелок повел его в барак. На душе было тревожно. Какие-то будут соседи? Дверь открылась. Послышался стук костяшек «козла», мат и блатной жаргон. В воздухе стоял сплошной синий табачный дым. Стрелок подтолкнул о. Иеракса и указал ему на какое-то место на нарах. Дверь захлопнулась. Оглушенный, о. Иеракс стоял у порога. Кто-то сказал ему: «Вон туда проходи!» Пойдя по указанному направлению, он остановился при неожиданном зрелище. На нижних нарах, подвернув ноги калачиком, кругом обложенный книгами, сидел Владыка Афанасий. Подняв глаза и увидев о. Иеракса, которого давно знал, Владыка нисколько не удивился, не поздоровался, а просто сказал: «Читай! Глас такой-то, тропарь такой-то!» - «Да разве здесь можно?» - «Можно, можно! Читай!» И о. Иеракс стал помогать Владыке продолжать начатую службу, и вместе с тем с него соскочила вся тревога, все тяжелое, что только что давило душу...

Где бы ни жил Владыка Афанасий, он старался справлять ежедневное богослужение - по книгам и в облачении, когда они имелись,- например, во Владимирской тюрьме в 1922 г., куда принимались передачи любые, в любом числе и количестве, в Таганской московской тюрьме, где у него был даже антиминс, на Поповом острове, на вольных ссылках - в Зырянском крае, в Туруханском крае, в период Горушки, в Ишиме, в инвалидном доме или  по памяти - в лагерях и тюрьмах.

Из Сиблага в 1945 году он писал: «Часть ночного времени занимаемся совершением ежедневного богослужения, хотя и в очень сокращенном виде. Умиляясь на ложе, я с моим соседом о. Петром стараемся справить весь круг служб и поминаем всех любящих и благодеюших. Это очень скрашивает нашу жизнь здесь».

7 ноября 1943 года Владыку вновь арестовали. Тюрьмы: Ишимская, Омская, Московские: Внутренняя (Лубянка, 2), Военная Лефортовская, Бутырская, Краснопресненская - вплоть до лета 44 года. Приговор: 8 лет заключения. Начало срока - 9 ноября 1943 года. Всего в Сибирских лагерях пробыл до 1951 г. Из них на полевых работах год. Затем - с осени 44 г. - ассенизатором вплоть до августа 46 года.

 

Жертва вечерняя

 

К работе ассенизатора Владыка относился благодушно. Он писал в январе 1945 года Нине Сергеевне Фиолетовой - своему духовному чаду и будущей келейнице, которая будет ходить за ним до последнего его вздоха: «Я по милости Божией здоров, сравнительно благополучен и, как всегда, благодушен, хотя временами бывает очень тяжело. Говорю сейчас не о физических тяжестях. Работаю по-прежнему ассенизатором. Конечно, соскабливать лед, сбивать примерзший навоз не так легко. Но главная моя работа утром - часа 1,5-2, тут нелегко, часто прихожу в барак после работы с совершенно мокрой рубахой. Обычно после возвращения в барак подкрепляюсь маленьким, грамм в 40 ломтиком хлеба (больше не умею выгадывать для этого моего второго завтрака из моих 550 гр.). Хлебушек смазываю постным маслицем, которое все еще тянется у меня из Вашей посылочки. Утром и кончается моя главная работа. Среди дня только наблюдаю за чистотой в уборной. Тем и нравится мне моя работа, что она дает возможность располагать большею частию моего времени более или менее свободно и самостоятельно».

Благодушие владыки укрепляла мысль, что на столь почетном поприще, в таких же работах пребывал и его любимый святой - Иоанн Дамаскин. Нередко, уже на свободе, Владыка читал своим гостям в Петушках отрывки из поэмы графа А.К.Толстого «Иоанн Дамаскин». Все слушали как завороженные:

 

Так вот где ты таилось, отреченье,

Что я не раз в молитвах обещал!

Моей отрадой было песнопенье,

И в жертву ты, Господь, его избрал!

 

Владыка часто повторял это место из поэмы, слегка его видоизменяя: «Моей отрадой было богослуженье... И в жертву Ты, Господь, его избрал». И нас о многом должно было бы заставить задуматься это воспоминание о жертве, которую избирает Бог, - самое дорогое, что есть у человека: единственного возлюбленного сына Авраама Исаака...

Владыка писал своему чаду монахине Маргарите (Зуевой), никогда и нигде не оставлявшей его своей заботой: «Многократно повторяю, читая 50-й псалом: аще восхотел еси жертвы, дал бых убо... А в жертву надо отдать не то, что малоценно, а то, что особенно дорого. Моей отрадой было богослужение, служение у родных святынь, и именно это в жертву Господь избрал. Тяжела бывает для нас, грешных, рука Господня , - но... Буди на все Его святая воля. Да не дерзнем взроптать на Него. Он ведает то, что не знаем мы. Он и вздохи и слезы наши примет, как жертву, угодную Ему».

И все же в последнюю секунду Ангел отводит руку с кинжалом, занесенным отцом над Исааком... Святой Иоанн Дамаскин, поработавший на очистке нужников в наказание за ослушание старцу (тот запретил ему писать), возвращается довольно скоро к своим излюбленным богословским и гимнографическим занятиям и оставляет бесценное наследие Церкви... Владыка Афанасий возвращается  из застенков лишь в самом конце жизни - совершенно одряхлевшим и буквально на глазах истаивающим, но удивительно лучезарным и сеющим вокруг себя мир и благо старцем.

Конечно, и его наследие бесценно, хотя могло быть гораздо более обширным, но вместе с тем он, жертвуя ненаписанными книгами, статьями, богословскими работами, построенными храмами и пышными богослужениями, оставляет нам себя самого: свой путь и обретенную на нем святость. Святость не только как великую молитву за народ, за Землю Русскую, но как и великое поучение людям, поскольку Владыка безупречно проходит путь определенный ему Господом, принимает с миром все кресты, ему предназначенные, чтобы явить людям образ истинного христианского духа, испытанного в огненном горниле, обретшего незамутненную чистоту. Именно поэтому в житии Владыки нет мелких подробностей: все становится живой школой святости...

Ну, а пока на календаре еще только 1946 год. Еще девять лет мук до обретения долгожданной свободы. Этапы продолжаются...

В августе 46 года очередной арест. Мариинский пересыльный пункт. Московские тюрьмы: Внутренняя, Бутырская, Краснопресненская - вплоть до ноября 46 г. Темниковские лагеря. Плетение лаптей - до лета 47 года. Дубравлаг. Инвалид без работы по возрасту (исполнилось 60 лет) - июль 47 г.

В заключении  по приговору: с  января 1943 г. - по ноябрь 1951 г. Без приговора сверх срока  в лагерях с ноября 1951 г. по май 1954 года. Наконец, Владыку списывают с «корабля современности» в Зубово-Полянский дом инвалидов, где он пребывает почти год - до марта 1955 г. Освобожден из инвалидного дома на иждивение Г. Г. Седова  в марте 55 г. В Тутаеве проживает у Г. Седова еще полгода.

Наконец, в Петушках Владимирской области в домике, купленном чадами в складчину с помощью управляющего делами Московской патриархии митрополита Пимена (Извекова), пожертвовавшего на покупку свои личные сбережения, Владыка обретает в октябре 1955 года свой кров и покой

До блаженной кончины старца 28 октября 1962 года семь лет свободной жизни. Однако служить по архиерейскому чину, в архиерейском облачении Владыке запрещено  Патриархией, хотя сана с него никто и не снимал. Именно поэтому Владыка отказывается служить в храмах иерейским чином, за исключением тех нескольких юбилейных богослужений в Лавре и во Владимире, принять участие в которых его приглашал Патриарх. Потому служил Владыка только у себя в келье, а в Успенский храм рядом с его домиком ходил, пока мог, как простой молитвенник и стоял там вместе с молящимися где-то в сторонке: в простом подряснике и старой скуфье. Кстати, и во гроб его положили в холстинковом облачении, которое он сам себе сшил когда-то, и в котором завещал себя похоронить. Владыка был умельцем. Еще в детстве, воспитываясь в женском обществе вдовы-матери и тетушек его, он научился шить и вышивать бисером, и в ссылках вышивал бисером ризы на иконах. Таким образом, он сшил себе и то холстинковое облачение, и простую митру без камней - только с вшитыми иконками...

 

Лучезарный старец

 

Бывает так: прожил православный человек трудную жизнь, выстоял, сохранил веру и стяжал подлинное благочестие. Он неложно видит и слышит дыхание Духа в мире и в людях, остро слышит и ложь, он верен пути отцов, и все же чувствуется в нем самом некая червоточинка - некий холодный дух критики, в котором нет и отблесков божественной благости. И эта маленькая червоточина как темная вуаль гасит свет всего остального, кладет на все некий холодный стальной отблеск. Около такого человека ничья душа не согреется, хотя именно такой и будет, к примеру, критиковать Устав за его «непреклонность» к немощам человеческим, а  тех, кого называют верными уставщиками, будет тихо подозревать в нелюбви к людям и педантизме. Возможно, назовет буквоедами.

Не из этой плеяды по-мирски рассуждающих о любви к людям был Владыка Афанасий. Его христианская любовь, которую он вынес, сохранил и приумножил за свою этапно-тюремную жизнь, проникала во все его поры, при том, что он был совершенно непреклонным и несгибаемым человеком в том, что касалось Веры, хранения Предания, служения Богу, вопросам чести и даже в отношении простой житейской порядочности, - всем во всем он был поистине благородный пример.

Он говорил, улыбаясь, в конце жизни, что сердился за все годы только два раза - на священников, которые уселись пировать вечером перед служением литургии, и на вора в тюрьме. Он и так все всем отдавал. Но воровства не терпел: окатил лезущего ночью вора ведром воды.

«Истинная ревность о вере не может соединяться с злобой, - писал Владыка Афанасий монахине Варваре Адамсон в 1955 году, - Где злоба - там нет Христа, там внушение темной силы. Христианская ревность - с любовью, со скорбью, может быть и со гневом, но без греха (гневаясь - не согрешайте). А злоба - величайший грех, непростительный, - хула на Духа Святаго, Духа любви, Духа благостыни».

Вместе с тем то, что он видел вокруг себя, его глубоко удручало. Впервые Владыка сетовал уже в самых последних в письмах из лагерей на окружающие грубость, злобу и особенно цинизм:

«В Соловецких лагерях в 27 г. этого как-то не так было заметно. В лагерях ББК64 в 37 г. похабщины было больше, - но это была похабщина более или менее поверхностная, сквернословили, не вдумываясь в то, что говорили. Здесь какое-то смакование похабщины. Это не только сорвавшееся или по привычке сказанное словцо, но сквернословие сознательное, - осмысленные похабные речи. С ужасом наблюдаю, как с 27-го падают нравы... и что особенно грустно, что всем этим щеголяет не шпана какая-нибудь, а те, кто считает себя "людьми" - люди, занимавшие некоторое положение, вершившие большие дела, увенчанные почетными именами инвалидов Отечественной войны... Грустно, больно, тяжело...».

Сам же он с каждым годом нес свой крест все смиреннее и благодушнее, в постоянной бодрости духа и вдали от  уныния.

Наконец, в Петушках (а это место было духовным оазисом по наполненности духовной жизни: сюда съезжались страдальцы из Зосимовой пустыни из-под Александрова, из Москвы, из Лавры, к ним тек нескончаемый поток жаждущих духовного слова и научения) у Владыки появилась возможность работать над своими книгами, справлять келейное богослужение по Уставу, заниматься приведением в порядок своих прежних литературных трудов...

Он писал, что дома за письменным столом он забывает о недостатке сил. Закончил и исправил труд о поминовении усопших, собирал, переписывал и исправлял службы русским святым, особенно те, что не вошли не только в основную, но и в Дополнительную Минею.

Каким видели в последние его годы Владыку друзья и чада? Лучезарно-светлым, благостным, очень добрым, совершенно по-детски незлобивом, встречающим всех в своем домике лаской и шуточками, милым невинным юмором, непременно хлебосольно потчуя всех, кого не приведет к нему Бог. Он не терпел никакой елейности: «Ой, возьмите эту ложечку, ей Владыченька кушал...» - пародировал он, смеясь, этот вымученный тип благочестия, являя собой  подлинную печать простоты - той простоты, которая есть величайший дар всех замечательных людей. «А знаете, - говорил Владыка одному своему знакомому, - следователь, который меня арестовал и допрашивал, прекрасный человек, милейший человек». И если Владыка рассказывал что-то из прошлого, то создавалось впечатление, что это не он страдал, а кто-то другой. Вообще в нем было какое-то невероятное спокойствие, которое сразу передавалось всем тем, кто оказывался рядом.

Лучше всех, однако, о своем вернувшемся духовном отце сказала Н.В. Трапани, сама прошедшая через тюрьму и ссылку: «Владыке можно было сказать все - это был человек, способный понять каждого».

Жизнь Владыки - наглядный урок того, что к подобному пониманию (а это и есть основа христианской любви, способности терпения немощей ближних, прощения, настоящего сострадания - всего того, что так судорожно ищет мир, и чего не находя, впадает в отчаяние) ведет только один путь: Голгофа и Крест. Вне этого пути человек со своим эгоизмом расстаться просто не способен.

В воспоминаниях той же Н.В. Трапани приводится один важный  разговор, который она застала, однажды приехав к Владыке. Там был и друг его архиепископ Симон Винницкий. Владыка Симон считал, что суровая година бесчестия Церкви минует, что это только полоса и Истина восторжествует в сердцах народных. Владыка Афанасий смотрел не так оптимистически... Он считал, что история завершается и может случиться, что Россия, как древний Израиль потеряет навеки благословение Божие: «Сказано, что врата адовы не одолеют Церкви, но нигде не сказано, что в России... Сохранится Церковь, но Россия может окончательно потерять ее». Поэтому Владыка особенно сильно молился Заступнице России Богородице и всем  русским святым. Потому, наверное, и жизнь посвятил их прославлению, дабы мы, взирая на кончину жизни святых наставников наших, которые проповедовали нам слово Божие, и проповедовали его самими своими жизнями, подражали их вере (Евр.13:7).

Владыку в последний путь в конце октября 1962 года провожало множество народа и в Петушках, и встречало во Владимире. Святой архиерей-исповедник возвращался навеки к своей излюбленной пастве. Его лик долгое время не покрывали воздУхом, чтобы дети его духовные, осиротевшие, могли проститься с ним и в последний раз взглянуть на лик старца.  В храме играли лучи солнца и лик казался тоже сияющим и солнечным. «Лицо было невероятно скорбно, - вспоминал знавший Владыку и вместе с ним  отбывавший ссылку С.Фудель, -  Страдающая и молящаяся за нас любовь». «Любы неизреченная», - наверное, лучше всех сказала о Владыке его духовная дочь.

«Каждый должен молиться о всех», - это было завещанием Владыки Афанасия. А последними словами - «Молитва всех вас спасет».

 †††

В начале октября нынешнего года Священный Синод благословил к печатанию и церковному употреблению Службу Афанасию исповеднику епископу Ковровскому, которую составил коллектив Богослужебной комиссии под руководством архиепископа Костромского и Галичского Алексия (Фролова). Служба получилась поистине достойной прославляемого святого - великого ревнителя Церкви, богослужения, несравненного уставщика и носителя духовных традиций русской святости. Несомненно, что эта служба будет звучать в храмах день памяти святого Владыки, приближая к нам и его лучезарный облик, и его молитвенное заступление за землю Русскую.