Русские старухи, которых никогда не покажут по телевизору

Какой-то японский загорелый старичок в 80 лет залез на Эверест, чтобы доказать себе и другим загорелым старичкам, что 80 – это еще не конец. Его показывали по всем каналам, и весь мир им гордился. Старух, которых я встретил на автобусной остановке, никогда никто не покажет, но против них этот бодрый японский старичок – сопля. Загорелая улыбающаяся сопля, которая залезла на Эверест. А эти последний раз улыбались еще при Брежневе.

Я встретил их на остановке весенним солнечным утром, в деревне, где живут мои родители. Одна тихонько сидела на загаженной  ржавой скамейке в старом зеленом платке, темно-синей стеганой куртке и китайских кроссовках, а вторая в таком же выцветшем, но красном платке, подошла с ведром яиц, которые она купила здесь неподалеку в магазинчике птицефермы, где они стоили рублей на десять дешевле, чем в магазине. На ней была мужская коричневая куртка из искусственной кожи и аккуратная розовая кофта с длинной черной юбкой. А из-под нее торчали ноги в огромных не по размеру сланцах.

Ты чего здесь? - спросила та, что купила ведро яиц, – ты же должна у себя на остановке быть? У себя, это в соседней деревне в пяти километрах отсюда, если по дороге через лес.

Да понимаешь, я в сберкассу ходила, будь она неладна. Деньги с пенсии на книжку ходила положить. Вот и пришла. А я за яйцами приезжала. Хорошо успела. Теперь надолго хватит.

А чего деньги дома не хранишь?

Да, боюсь, прибьют. Прошлый раз залезли, весь дом вверх дном перевернули. Я от них в сарайке спряталась. Там и отсиделась, пока они в доме шуровали. Шарика вот жалко. Так его отпинали – все ребра переломали. Кровью харкал – думала помрет. Но ничего выжил. Правда, хромать стал. Сейчас боюсь деньги дома держать. А у меня по прошлом разе все до копейки утащили. Все семьдесят тыщ, что я на похороны копила. Пока в город ездила, они все подчистую вытащили. Месяц потом до пенсии на хлебе одном сидела. Ну, думаю, рано нам еще помирать. Раз помирать не на что…

Тут она замолкла и внимательно посмотрела на меня. Я стоял рядом, у дороги, спиной к ним, и все слышал.

Смотри, Ивановна, кавалер-то как внимательно нас слушает. Никак в гости к нам собирается.

Я не выдержал, обернулся. И раздраженно бросил: не бойтесь бабки, есть у меня деньги! Вот. И зачем-то полез в карман. Та, что в красном платке, недоверчиво улыбнулась и махнула на меня рукой, как бы извиняясь.

А если не секрет, сколько вам, бабушки?

Она ставит ведро с яйцами на скамейку, смотрит с паузой, мол, сколько дашь? Потом говорит: мне 87. А та, что пришла в сберкассу прятать деньги от грабителей, тихонько сказала: а мне 91. И тоже посмотрела мне в глаза. Взгляд у нее невинный, как у ребенка – открытый и ясный, аж душу выворачивает.

- Одинокие мы. Никого у нас нет. Некому за нас заступиться. Вот и боимся всего. Я говорю: а милиция? А что милиция? Они приедут, милиция. Протокол составят и уедут. А мы здесь останемся. Походят, походят и уедут – до следующего раза. Последний раз залезли, у внука пилу, эту, как ее, бензиновую, он в сарайке наверху ее прятал, и ту нашли. Вот – внук!  – обрадовался было я. Ну, он не родной мне. Смущенно опускает глаза. Я дом на него переписала. Когда помру – он новый построит. Пока ездит, помогает. Он не здесь живет. А соседи? А что соседи? Они у нас знаешь какие? Богатые! Не здороваются. Я когда по прошлом годе картошку копала, пошла в магазин  за хлебом. А картошка во дворе осталась сохнуть. Пришла – а у меня от кучи-то почти ничего и не осталось. Всю крупную забрали, а мелочь разбросали. Я бегом к соседям. Те знать ничего не знаем. Ничего не слышали. Соседи… Но я хитрая. Я после последнего раза, как залезли, стала всем рассказывать что милиция, когда последний раз приезжала, кнопку мне поставила. Чтобы меня караулить. Если кто снова полезет, я на кнопку нажму, и готово! Попались голубчики! И смеется как ребенок…

- Все кругом знают, что я одна. В город поехала, или в магазин ушла – заходи, бери, что хочешь. Никому дела до нас нет. Страшно жить стало. Ой, страшно. А мы ведь раньше знаешь, как жили? Двери не запирали. А сейчас? Ночью приедут – фарами по окнам светят, есть кто дома? Я шторы раздерну, они у меня такие, тяжелые крепдешиновые, ничего не видать, сяду на кровати, чтобы меня видно было. Дескать, жива еще. Не лезьте, Христа ради, подождите маленько! И молюсь. Господи помилуй! И Господь милует.

Та, что постарше, которой 91, слушала нас слушала, а потом сказала: хватит Кондратьевна человека  пугать страхами своими. Бог да Христос! Ты чего парень пригорюнился-то? Жалко что ли тебе старух? Ты давай, это брось! Знаешь, какая она – и указывает на ту, что с яйцами, - знатная была, боевая! Боевая смущенно смеется, прикрыв рот рукой. Она орден Красного Знамени в области получила. Знаменитая на весь район была! А я? У меня две книжки стихов вышло! В газете Елена Ивановна знаешь, как меня хвалила?

Но я не успел узнать, как – подходит автобус. И сфотографировать не успел. Только имена записал. Ту, что постарше и которая стихи пишет, зовут Нина Ивановна. Ей 92-й пошел. А той, что с орденом и неродным внуком, на которого она дом переписала, 88 по осени будет, и зовут ее Анна Андреевна.

Обычные такие старухи. В карманах которых уместится дюжина таких, как я.