Ноябрьским вечером я выходил из кинотеатра после просмотра «Сталинграда» Ф.С.Бондарчука. Выходил, признаться, с довольно противоречивыми чувствами. С одной стороны, определенный технико-исполнительский уровень маститому режиссеру поддержать удалось, и традиционных забавных слабостей вроде собственной белоснежной улыбки как единственного светлого пятна на фоне грязи, мрака и хаоса он постарался не допустить. Да, куча несоответствий реальной исторической картине, да и откровенной клюквы – один артиллерист с явно шаманскими способностями, поражающий цели рикошетящим снарядом, чего стоит. Ну и что? Кино ведь заявлено как передающее Истину войны, а не ее голую и скучную правду. С Истиной, однако, дела в «Сталинграде» еще напряженнее, чем с правдой. То ли пятеро, то ли шестеро бойцов, оказавшиеся в доме-крепости с молоденькой девушкой, влюбляются в нее, поочередно оформляют физическую близость с объектом воздыханий (что придает ситуации совсем уж скабрезный характер) и внезапно решают, что за курчавый локон воевать сподручнее и понятнее, чем за какую-то эфемерную Родину. Собственно, этим – священной войной в защиту переходящего из рук в руки локона – они дальше и занимаются, и как один умирают в борьбе за это, успев коллективными усилиями поспособствовать зачатию «дитя шестерых». Параллельно, кстати, развивается роман немецкого офицера и еще одной русской девушки, но это плохая, негодная, коллаборационистская и капиталистическая любовь, поэтому там никого не зачали, а девушку снял метким выстрелом один из правильных, социалистических и патриотических любовников. В итоге попытка осмыслить эту дичайшую ерунду с наклеенной на нее этикеткой «Любовь побеждает Войну» привело меня лишь к одной мысли: «У Бондарева в «Береге» - вроде о том же, но, Господи, насколько лучше!».
И действительно, похожи сюжеты, похожи даже фамилии создателей, однако какая же смысловая пропасть между фильмом Бондарчука и книгой (затем тоже экранизированной) Бондарева! Формально, если следовать примитивной логике, Бондарев – мне даже в саркастическом ключе сложно это написать, но приходится – выглядит меньшим патриотом, чем Бондарчук, ведь у него советский офицер полюбил немецкую девушку и это, вот ужас-то, автором не осуждается. Формально история Бондарчука красивее (на самом деле грязнее и пошлее), романтичнее, ярче и вроде как даже волшебнее, сказочнее бондаревской. На деле как раз у Бондарчука царство примитивного, до зевоты скучного рационализма. Война породила любовь, вместе они существовать не могут, кто-то должен победить. Побеждает любовь, война, правда, берет реванш, но пирров. Кроме правильной любви война порождает еще и неправильную, но такой, конечно, сразу хорошие парни из отряда правильной любви вкатывают свинцовое порицание в лобешник. Лично у меня скулы сводит от пошлости. У Бондарева же любовь рождается на войне, но существует как бы параллельно. От того, что любовь русского и немки светла и чиста, война не становится менее справедливой и священной. При этом две сущности – Война и Любовь – конечно же, тесно взаимодействуют между собой, во многом поэтому вспыхнувшие чувства так и оканчиваются ничем, жирным многоточием, но можно ли в этом винить Войну, тем паче до ее окончания остается меньше недели? И разве из-за войны таким же многоточием оканчивается новая, уже, очевидно, последняя встреча героев спустя тридцать лет? И почему самый непримиримый к немцам, ненавидящий их животной ненавистью сержант Меженин, желающий подставить командира и получить юную Эмму в качестве военного трофея – по совместительству с наиболее отрицательный персонаж романа? Но даже он выписан без монотонной однозначности, недаром главный герой вспоминает о нем со своеобразной теплотой. Как все сложно, запутанно, громоздко, не втискивается в заранее выпиленные рифмованные заготовки «любовь-кровь», «беда-победа», «война-не нужна». Я вижу в этом противоборстве вечно жаждущего заграничного признания Бондарчука и глубоко русского Бондарева отзвук тысячелетнего спора двух мировоззрений, нашего и европейского. Вспомним хотя бы богословский диспут о «филиокве», ставший одним из первых проявлений описываемого мировоззренческого раскола. В православном понимании Святой Дух исходит лишь от Бога-Отца, но не от Бога-Сына. У католиков – и от Отца и от Сына. Для них православный взгляд кажется каким-то сумбуром , нарушением логики и служебной иерархии. Бог-Отец же взял Отца-Сына в сопредседатели управляемой им компании, а Святой Дух третий в списке топ-менеджеров, на правах начальника отдела, значит, должен подчиняться обоим. Ну как это – только Отцу? Это же нарушение устава! Рифмователям «беды» и «победы» по принципу «в живых останется только один» подобную цветущую сложность никогда не постичь.
Я как-то задумался – а почему о второй мировой войне, вроде бы ключевой в истории человечества, не было написано произведений, по значимости сравнимых с теми, что написаны о первой мировой – взять хотя бы гашековского «Швейка» или «На Западном фронте без перемен» Ремарка. А задумавшись, тут же ответил себе – почему же не было? Чем хуже бондаревские «Берег» и «Батальоны просят огня», «В окопах Сталинграда» Некрасова? Только одним – отсутствием должного, как нынче говорят, PR. Гашек в сатирической, Ремарк в трагической манере описывали войну как абсолютно худшее из зол, играя на струнах пацифизма и абстрактного гуманизма, благодаря чему и получили мировую известность. После 1945 года люди увидели не только военные ужасы, но и беспрецедентную пагубность слюнявого вскидывания лапок вверх и противостояния бомбам гвоздиками. Поэтому даже из под великих перьев того же Ремарка и Белля пацифистские опусы выходили все более натужными, суровая же и многогранная правда брустверов и окопов леволиберальной прогрессивной общественностью как бы «не замечалась». Но мы-то в СССР, а потом в России читали и знали по-настоящему масштабные книги о войне, зачем пытаться опоить нас приторной и ядовитой водицей? Символично, что американцы, прекрасно знающие истинную цену спекулятивному и фальшивому гуманизму, не пустили «Сталинград» даже на оскаровский порог.
Бывает, впрочем, и другой гуманизм – христианский. В этом словосочетании, от красоты которого захватывает дух, заложен громадный потенциал противоречия, справиться с которым по силам лишь истинному гению. Очень мало кому из писателей, философов, художников, бравшихся за тему «Человек как Образ и Подобие и Бога», удавалось полновесно раскрыть ее, не скатываясь в крайности антропоцентризма или, напротив, презрения ко всему человеческому и мимолетно-земному. Бондарев – из числа этих немногих гениев. В одном из интервью Юрия Васильевича спросили о вере в Бога. Ответ был таким: «Я не хочу обсуждать эту тему. А отвечу словами преподобного Серафима Саровского, мне очень близкими: "Святым Духом всякая душа живится и чистотою возвышается, светлеется Тройческим Единством священно-тайны...". Причастность к этой священной тайне изменяет всю жизнь человека. Теперь я это знаю по себе...». В принципе, достаточно самой первой фразы. Бондареву не нужно обсуждать Бога, говорить и тем более кричать о нем – Творец Неба и Земли незримо присутствует в каждом его романе, повести, рассказе. Божьи заповеди задают ту нравственную систему координат, в рамках которой живут и умирают бондаревские герои. Он является той трансцендентной ценностью, за которую – не всегда осознанно - идут на ратные подвиги, трудовые свершения или обычную повседневную порядочность. Он вершит свой строгий и спокойный Суд, никогда не перестающий в судилище.
Он в любой строчке. Если после прочтения рассказа «Простите нас» вам не захотелось, подавляя комок в горле, написать пару строк своей первой учительнице – значит, у вас нет души. Той самой, которая, как известна, у человека христианка.
Юрию Васильевичу Бондареву сегодня исполняется 90. Это грандиозная веха, о которой многим из нас не придется и помечтать. Впрочем, утлое суднышко под названием Жизнь, рано или поздно, но всех нас выбросит на последнем земном берегу. Бондареву, однако, это уже не страшно – его якорь давно, прочно и навеки брошен возле Берега Славы русской литературы.
1. - "Творец Неба и Земли незримо присутствует в каждом его романе, повести, рассказе...."