О тунеядце замолвите слово

Интереснейшие, удивительнейшие идеи возникают в недрах кипящего гражданскими страстями депутатского корпуса. Одна из них в начале этого года была явлена в жанре законодательной инициативы и названа была законом о тунеядцах. Воистину сказано: нет ничего нового, что не было бы хорошо забытым старым!

Полезнейшая, более того, актуальнейшая инициатива. Правда, для претворения её в жизнь кое-что придётся поменять. Так, сущие пустяки: конституцию придётся переписать, восстановить в общественном сознании осмеянные и утраченные понятия о социальной справедливости, перетряхнуть кодексы гражданский и уголовный... не плохо было бы и социально-экономическую формацию привести в соответствие, но это ладно, это не к спеху, пока что ещё и этой не насладились в полной мере.

Ещё интересней, чем сама инициатива, оказалась реакция на неё, удивительная реакция: раздался вопль, содержащий трагические, иронические, саркастические обертоны: это противоречит... это не соответствует... это мы уже проходили... это нас обрекает... и прочее, и прочее. Тут, разумеется, и неизбежные вариации на тему прав человека и интродукция и рондо капричиозо с отсылкой к практике цивилизованных стран, естественно, западных. Почему-то эксперты, прокомментировавшие идею закона, сочли, что закон касается только бомжей и безработных, которые бездельничали более полугода. Помилуйте! Уж если закон о тунеядцах, так и давайте говорить о тунеядцах. Давайте вспоминать, кто они такие, эти тунеядцы, и заслуживают ли они специального закона?

Берём в руки авторитетнейший толковый словарь русского языка и читаем вслух и с выражением: «Тунеядец - человек, живущий чужим трудом, бездельник, паразит, дармоед». У нас что, мало тех, кто идеально попадает под это определение? Бомжи и безработные - это, конечно же, нехорошо, это признаки общественного нездоровья, но если задаться целью и составить каталог разновидностей паразитизма и дармоедства в богоспасаемом отечестве, то это был бы весьма увесистый труд, который оказался бы под силу только серьёзному научному коллективу, тем более, что пытливая мысль не стоит на месте и каталог постоянно пришлось бы пополнять. Мы же ограничимся общими вопросами, имеющими отношение к проблеме тунеядства.

История человечества, помимо всего прочего, была историей неустанной борьбы за право вести паразитический образ жизни, и борьбы небезуспешной. Светила науки виртуознейшим манером обосновывали это право, избранники народа сооружали законодательную базу, повседневная практика закрепляла достигнутое прецедентами, в результате которых оставалось только развести руками. В общественное сознание внедрялась мысль, что это право, оно как раз и есть та свобода, которая начертана на знамёнах любых колонн, двигающихся даже в противоположных направлениях. Ах, это сладкое слово - свобода! Возле этого слова, если хорошо пошарить, как раз и обнаружатся не что-нибудь, а права человека. Да, права человека, а это знаете ли... Да что там говорить! Сами должны понимать...

Подобно гоголевскому Ивану Фёдоровичу Шпоньке, измученному кошмаром - в шляпе - жена, в кармане - жена, везде - жена, современник куда ни ткнись, везде - права человека, шагу не ступить без оглядки на права человека. Комиссии по правам человека, уполномоченный по правам человека при самом президенте... Странное дело, казалось бы, рядом с правами человека должны присутствовать обязанности человека подобно тому, как у человека две ноги, и если одна из них гипертрофированно развита, а другая усохла до неприличия, то далеко ли можно уйти при такой хромоте? Однако, ни комиссий по обязанностям человека, ни уполномоченного при президенте нет, а ведь по справедливости они должны быть. И уполномоченные по правам и по обязанностям  могли бы сидеть в одном кабинете, вместе бы пили чай, вместе бы рассуждали, каким бы счастьем наделить соотечественников, вместе бы обсуждали всяческие законодательные инициативы.

О правах человека мы еще не раз вспомним, а пока следует вернуться к проблеме тунеядства. Проблема эта тесно связана с понятием гражданского самосознания. Дело вроде бы простое и очевидное: есть государство, есть граждане этого государства. Государство заботится о гражданах, об их лечении, обучении, защите от внешних и внутренних врагов. Граждане в свою очередь заботятся о своём государстве и не из соображений какого-то квасного патриотизма, а из соображений элементарного здравого смысла. Гражданин трудится, чтобы и себя обеспечить и чтобы государство поддержать, внеся свою лепту в бюджет государства, исправно отчисляя её в виде налогов. Не надо только путать такие понятия как государство и отечество. Отечество - понятие патетическое. Об отечестве мы сочиняем стихи, слагаем песни, отечество мы прославляем в речах на торжественных собраниях. Отечество!.. оно нам дорого и в час триумфа и в годину суровых испытаний. Мы любим отечество, и любовь эта и есть истинный патриотизм. Патриотизм объединяет многих, причём имеющих самые различные понятия о вещах. Разве не патриот червяк, имеющий место жительства в яблоке? Патриот, ещё какой патриот! Государство - это другое, это понятие более приземлённое, сугубо практическое. Государство призвано, чтобы этих самых суровых испытаний было бы поменьше, а всего прочего, то есть благ материальных и духовных побольше. Для этого оно должно располагать средствами. Средства могут быть получены различными способами. Можно ограбить соседние государства, можно разбазаривать природные ресурсы, не заботясь о своих потомках, можно получать эти средства как результат трудовой деятельности своих граждан. Для этого граждане должны заниматься этой самой трудовой деятельностью.

У тунеядца на этот счёт своя точка зрения. Он человек свободный, он - индивидуум, он во главу угла ставит личную свободу и права человека: хочу работаю - хочу нет. А вы что, думаете иначе? А вы что, за принудительный труд?  А государство? Государство - это не его забота. Есть даже такие  уникумы, которым государство нужно только как ночной сторож. Хотя, если у такого уникума вытащат из кармана кошелёк или каким-нибудь иным способом посягнут на его частную собственность, уникум начинает восклицать. Что ж, на эти восклицания государство вполне резонно могло бы ответить, что у ночного сторожа не может быть такой функции, чтобы в дневное время оберегать карман уникума.

Откуда они берутся, тунеядцы? Какова их роль на том или ином этапе развития общества? Рассмотрим простейший, самый заурядный, не окрашенный ни в криминальные, ни в героические тона, пример. Жил-был индивидуум самый обыкновенный. Родился, ходил в школу, поступил в ВУЗ. Учился на дармоеда, закончил с отличием, но все вакансии оказались заняты. Однако повезло. Случилось так, что родственник его отошёл в лучший мир, оставив ему значительное наследство, которое сколотил при жизни, не будем говорить, как. По истечении положенного законом срока индивидуум вступает в права  наследования и обнаруживает, что размеры этого наследства таковы, что позволяют ему жить припеваючи, не заботясь о приискании иных средств существования. Вдохновясь этими обстоятельствами, он пишет заявление, напевая бессмертные строки Александра Галича: «Прихожу на работу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу...» и приступает к неумеренному потреблению материальных и духовных благ весел и беспечен. Работать он не собирается, об этом, кстати, он и мечтал всю первую половину своей жизни. Можно ли назвать такого индивидуума тунеядцем? Думается, можно, поскольку его взаимоотношения с государством - это игра в одни ворота. Государство для него и то, и это: и медицинское обслуживание организует, и транспортную инфраструктуру, и энергию ему, дармоеду, чтобы лампочка у него не гасла, и тепло, чтобы зимой дармоед не озяб, и об экологии заботу проявляет, а он? А он палец о палец не ударит, чтобы как-то  поддержать государство. Нужно ли дармоеда как-то ущучить, как-то намекнуть ему, что это не по-людски? Думается, нужно, этого самая элементарная справедливость требует.

Или же другой пример: возьмём собственника, самого простого не какого-нибудь там эффективного. Этот собственник завладел тремя квартирами (не будем говорить, как); в одной из них живёт сам, а две другие сдаёт и тоже не имеет желания проявить себя на каком-нибудь полезном для отечества поприще. Тунеядец ли он? Несомненно. Как вообще выделить и определить тунеядца? Очень просто. По наличию или отсутствию пользы, которую получает или не получает от индивидуума общество, и критерием этой пользы являются результаты общественно-полезного труда.

Криминальная составляющая армии тунеядцев делает принятие этого закона не просто желательным, но и необходимым. Криминал принципиально противостоит государству, и выбить у него из-под ног важнейшее условие - свободное для воровского и бандитского творчества время, это уже полдела. Возьмём, к примеру, воров в законе. Это же несчастные люди. Работать им в принципе нельзя - таков воровской закон. Они, быть может, и хотели бы встряхнуться, поразмяться на ниве какой-нибудь полезной деятельности, но не могут, это будет, как они выражаются, не по понятиям. Держать общак, решать примитивные вопросы, а в свободное время читать Карла Маркса, это разве дело для толковых и умных людей? Отечественная кинематография создала галерею запоминающихся образов обаятельнейших воров в законе изнывающих от безделья. Быть может, закон о тунеядцах поможет решить эту проблему.

Как можно образумить какого-нибудь Костю Сапрыкина без этого закона? У него же - квалификация, он же высокий профессионал. Нужен целый комплекс оперативных мероприятий, чтобы схватить его за руку. Ну, хорошо, схватили, а у него - права человека, у него - презумпция невиновности. «Кошелёк, кошелёк... какой кошелёк?» У Кости Сапрыкина есть главное - уйма свободного времени, чтобы совершенствоваться в своём мастерстве и быть подкованным в юридических вопросах. Костя Сапрыкин может и подрастающему поколению уделить внимание, растить себе смену, давать мастер-классы. Костя может процветать на самом законном основании и ходить с гордо поднятой головой. И только закон о тунеядцах может определить Косте место в строю, поскольку предполагает выяснение отношения Кости к общественно-полезному труду. И не кто-нибудь должен доказывать, что Костя Сапрыкин вор, а сам Костя должен будет предъявить трудовую книжку, которую не стыдно было бы показать, а если нет, то вот тебе, Костя, в руки кайло и займись-ка ты чем-нибудь общественно-полезным: дороги строй, леса сажай, поле деятельности необозримо.

Возьмём другой пример: Манька Облигация украла миллиард. Дело обыкновенное, крадут и больше. У Мани - квартира на Тверской в двенадцать комнат. Она пишет картины маслом, пишет стихи и исполняет их под гитару. Образ жизни ведёт изощрённый в своей изысканности. И вот приглашает Маню в свой кабинет какой-нибудь волчина позорный и предлагает ей документально обосновать соответствие её трудового вклада с её образом жизни. Трудовая книжка - единственный документ, способный представить социальный портрет индивидуума во всей полноте. Может быть, и паспортов никаких не надо. Ну-ка, Маня, предъяви документ. И никакие златоусты-адвокаты, никакие пиар-кампании или иные ухищрения не смогут избавить Маню от вопроса, на который у неё нет ответа.

Есть, правда, у Маньки Облигации шанс отмазаться - доказать, что её картину маслом на аукционе Сотбис приобрёл неизвестный ценитель живописи за миллиард. Вообще представители творческих профессий - вопрос особый. Был такой художник Винсент Ван Гог. При жизни, говорят, он смог продать только одну картину. Почему? Нам сейчас этого не понять. То ли раскрутить его было некому, то ли не нравилось современникам его творчество, трудно сказать. Как уж он там, сердешный, маялся, можно только догадываться. Во всяком случае, ухо он себе отрезал не от хорошей жизни. При всём сочувствии к художнику мы не сможем квалифицировать его социальный статус иначе, как статус тунеядца. Всё дело опять-таки в результатах общественно-полезного труда. Нет этих результатов, а ведь только за них деньги и платят. Окажись Ван Гог в условиях нашей недавней тоталитарной действительности, ему тоже не отвертеться было бы от этого статуса. Вполне возможно, что и у нас его творчество не нашло бы понимания; только там, на западе - свобода, подыхай с голода, никто тебе слова не скажет, а у нас обязательно компетентные органы принялись бы кроткими мерами приобщать живописца к общественно-полезному труду. И если бы он не полез в бутылку - мол, я великий! я - неповторимый! отойдите от меня! - он вполне бы мог расписывать стены колхозного клуба подсолнухами или, скажем, детишкам преподавать в художественной студии Дома пионеров и заработать себе на нестыдное существование. А там, глядишь, со временем и признание бы подоспело, и ухо бы целым осталось.

Чрезвычайно показательным и поучительным оказался нашумевший судебный процесс поэта Иосифа Бродского. Процесс этот имел большой общественный резонанс - ну как же! - извечное противостояние: поэт и власть. Власть отнеслась к создавшейся ситуации формально: есть указ о тунеядцах, есть признаки состава преступления - человек нигде не работает, на какие средства живёт, неизвестно. Поэт со своей стороны встал в позу: я - поэт, это у меня от Бога, а остальное не ваше дело. Власть, конечно обиделась. Это она-то, которая для поэтов в лепёшку расшибалась: для них и союзы, и дома творчества, для них и литобъединения в каждом клубе и доме культуры, для них и Литературный институт единственный, между прочим, в мире. Всё это могут подтвердить обитатели и Лаврушинского переулка, и посёлков Переделкино и Комарово, и крымского Коктебеля и проч., и проч.

Власть, то есть суд задаёт поэту вопрос: почему нигде не работаете, на какие средства живёте? Поэт отвечает: я работаю, я стихи пишу. Вот тут надо остановиться и поразмыслить, это важный момент.

Еще с библейских времён известна формула: кто не работает, тот не ест. За многие века эта формула была неоднократно и блестяще опровергнута, что приводило к нешуточным социальным катаклизмам. И хотя к этой формуле цивилизованный мир относится достаточно иронически, давайте всё-таки придерживаться её сути. Следует только уточнить вопрос, касающийся работы. Работа, она всякая бывает. Существенным является результат трудовой деятельности. Результатом этой деятельности может быть польза, может быть вред, а может быть ни то ни сё, трудно разобраться. В идеале материально вознаграждается труд, приносящий пользу. Горе граду тому, в котором вознаграждается и то, и другое, и третье. Не устоять этому граду.

Я стихов Бродского не читал, но скажу... (впрочем, не то, чтобы совсем не читал, просто в оценке творчества поэта полностью полагаюсь на мнение экспертов и Нобелевского комитета). А скажу я вот что: если бы даже в момент судебного заседания разверзлись небеса, и оттуда донёсся бы глас: «Опомнитесь! Вы судите будущего нобелевского лауреата!», этот факт не мог бы иметь никаких юридических последствий, поскольку суд интересовало совсем не то, что имел бы в виду глас. Суд интересовала подоплёка феномена: как в нашем тоталитарном настоящем можно устроиться с такими удобствами?

Какими свидетельствами располагал суд? Поэт Иосиф Бродский закончил семь классов средней школы и дальше учиться не стал (ну, и правильно, вполне достаточно, чтобы преподавать в американском университете). В армии не служил по состоянию здоровья. Из восьми лет после окончания школы работал в общей сложности два года восемь месяцев. Сменил около десятка профессий. В среднем каждую профессию осваивал месяца три. Трижды был предупреждён властью о недопустимости избранного поэтом образа жизни, но мер к трудоустройству не принял.

Мощная группа поддержки настаивала на литературном аспекте процесса, суд же предпочёл остаться на формально-юридических позициях. Да - поэт, да пишет стихи, ну и что? В те времена пол страны писало стихи, а, может быть и больше. Да, занимается литературными переводами, участвовал в переводе книги польского поэта Галчинского, но к моменту судебного разбирательства он не заработал ни копейки. Книга Галчинского вышла значительно позже. А ведь поэту надо что-то есть-пить, обуваться-одеваться, папу с мамой надо бы поддержать. У папы проблемы со здоровьем, он инфаркт перенёс. Поездки в Москву и Самарканд тоже денег стоят. Откуда эти деньги?

Начинающий поэт, обуреваемый желанием тоже стать нобелевским лауреатом, решающим для себя вопрос: делать жизнь с кого, из материалов процесса ничего не смог бы извлечь для себя полезного. На все поставленные вопросы ответа не последовало. А суд вкатил поэту пять лет ссылки в Архангельскую область, ограничившись теми сведениями, которыми располагал. Убедил ли суд поэта, что вести паразитический образ жизни и некрасиво, и себе дороже? И наоборот, убедил ли поэт Бродский фактом своего последующего триумфа, что он был прав? Об этом можно спорить, но какие-то выводы сделать было бы полезно. Очевидно, что в случае, как с Бродским, так и с Ван Гогом, имеет место несоответствие, несовместимость как с нужным временем, так и с желательным местом пребывания. Жизненный путь Ван Гога не совпал с тем временем, когда его картины стали стоить миллионы, когда результаты его труда оказались общественно-полезными. Бродскому не повезло с местом. Ему надо было либо труд предпринять, который был бы полезен отечеству, либо отечество подобрать такое, которому был бы полезен его труд. Так, собственно, и случилось к всеобщему удовольствию, но закон о тунеядцах, (в то время не закон, а указ) несомненно, сыграл свою и весьма значительную роль.

Почему мы так плохо живём? На вопрос этот лучше всего отвечают лица, располагающие необременённым досугом. Иным же лицам, стремящимся свести концы с концами на трёх работах, просто некогда пускаться в отвлечённые рассуждения. Ответы на этот вопрос даются развёрнутые, аргументированные, с приведением ссылок на многочисленные авторитеты: тут и недостаток конкуренции, тут и низкая производительность труда, тут и неподобающий менталитет, тут и сидение на нефтяной игле (почему-то считается, что сидеть на игле неудобно, хотя практика показывает, что сидят десятилетиями, сидят с комфортом, и никак не желают слезать), тут и множество всяческих факторов. Нет только одного, главного - дармоеда слишком много развелось.

Катехизис дармоеда начинается с максимы: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?» Согласитесь, это мобилизует, это заставляет сосредоточиться, ощетиниться и приступить к совершению подвигов. Правда, в результате всех этих подвигов количество чудес в сфере производства уменьшается, а в сфере распределения увеличивается, почему-то поля зарастают кустарником, леса горят и некому их тушить, техногенные катастрофы чередуются с природными...