Латиноязычная Церковь - Латиноязычная христианская литература Германии рубежа I

Предыдущие фрагменты:

На рубеже I и II тысячелетий, по меткой характеристике медиевиста Жоржа Дюби, «всё, что мы называем искусством… не имело иной цели, как положить к стопам Бога богатства видимого мира, дать человеку возможность умерить гнев Всемогущего этими дарами и снискать Его милость. Все великое искусство было жертвой, приношением»^[1].

Сказанное Ж. Дюби в полной мере относится не только к искусству, но и ко всем видам высокой культуры раннего Средневековья: к литературе, науке, школе. В то же время латинские тексты служили связующим звеном между актуальной современностью – миром христианского Средневековья и классической древностью.

«Бог в Писании, переведенном святым Иеронимом, изъяснялся языком Августа. Культурная традиция передавала наследие, которое почтительные поколения ревностно пронесли сквозь тьму и смуты раннего Средневековья, наследие золотого века империи латинян. Эта культура была классической, переживавшей воспоминания о Риме»^[2].

Герман из Райхенау, или Герман Расслабленный

Литературная обработка народных языков континентального Запада в эту эпоху пребывала на слишком ранней стадии, чтобы они могли войти в школьное употребление. К тому же эти языки и говоры скорее разобщали, чем содействовали единению западного общества, духовной колыбелью которого служила латиноязычная Церковь, так что в школьном деле у латыни не было конкурентов со стороны выросших из нее романских или инородных ей германских диалектов. В раннее Средневековье латынь не была уже родным языком западных народов, но она и не стала еще мертвым языком, потому что на ней свободно изъяснялись ученые клирики в кафедральных капитулах и в монастырях, в некоторых, не многих, дворах монархов и, конечно, в школах, но языком общения стала уже не классическая, а упрощенная средневековая латынь, причем в разговорном варианте она была примитивней сочинявшихся тогда литературных текстов богословского, агиографического, историографического или юридического содержания. Латынь в раннее Средневековье служила языком не только школы, но и оригинальной литературы, включая поэзию, языком науки, прежде всего богословия, агиографии, историографии, юриспруденции, языком церковной гимнографии.

На первую половину XI столетия приходится творчество создателя шедевров латинской религиозной поэзии Германа Расслабленного. Он родился в 1013 году в семье графа Швабского Вольфрада фон Альтсхаузена. Прозвище «Расслабленный» дано ему потому, что с детства он был парализован и передвигался с трудом, а речь его была невнятной. В 7 лет отец отдал его для обучения в бенедиктинский монастырь Райхенау, расположенный на юге Швабии на острове посреди Баденского озера. Телесные немощи и страдания не помешали ему получить блестящее образование. Редкий для своей эпохи эрудит с энциклопедическими знаниями, Герман, не владея по немощи пером, продиктовал сочинения по математике, астрономии, музыке, истории. В 30 лет он принял монашеский постриг. Весть о его благочестии, молитвенности, на редкость обширных познаниях распространилась далеко за пределы родной ему Швабии, достигла Рима, и в 1049 году его приезжал навестить в Райхенау папа Лев IX. Герман Расслабленный скончался 24 сентября 1054 года. Его похоронили в семейном склепе в Альтсхаузене, а восемь с малым веков спустя, в 1863 году, состоялась его беатификация.

Литературное наследие Германа составляют «Всемирная хроника» (компиляция, охватывающая события от Рождества Спасителя до середины XI века), астрономические сочинения «О лунном месяце» и «О затмениях», книга об астролябии, математические трактаты, труд «Музыка», содержащий оригинальное учение о ладах и интервалах. Но самая драгоценная часть его наследия – это религиозная поэзия, в особенности стихотворные молитвы, вошедшие в состав латинского богослужения, и среди них такой шедевр церковной гимнографии, как «Salve, Regina» («Радуйся, Царица») – молитва, которую в течение веков на память знали благочестивые католики, даже и те, кто не владел латынью:

«Salve, Regina, Mater misericordiæ,
Vita, dulcedo, et spes nostra, salve
Ad te clamamus exsules filii Hevæ
Ad te suspiramus, gementes et flentes
in hac lacrimarum valle.
Eia, ergo, advocata nostra, illos tuos
misericordes oculos ad nos converte;
Et Iesum, benedictum fructum ventris tui,
nobis post hoc exsilium ostende.
O clemens, O pia, O dulcis Virgo Maria».

С. С. Аверинцев перевел эту молитву ритмической прозой, интонационно близкой к оригиналу:

«Радуйся, Царица, Матерь милосердия, жизнь и веселие, и упование наше, радуйся! К Тебе прибегаем мы, горькие чада Евы, к Тебе воздыхаем, изливая слезы в сей печальной юдоли. Ей, Заступница наша! На нас милосердия склони взоры, и Христа, благословенный плод оный чрева Твоего, яви нам по скончании сроков земного нашего странствия, златая, благая Мария, святая!»

Историк Видукинд Корвейский, прозванный так по названию расположенного в Вестфалии монастыря, в котором он подвизался, родился около 925 года и умер после 973 года. Свой главный труд «Деяния саксов» («Res gestarum Saxoniсarum») он посвятил аббатисе Кведлинбургской Матильде – дочери императора Оттона Великого, из чего можно предположить, что Видукинд был вхож во двор монарха. «Деяния саксов» охватывают период от полулегендарной языческой древности до 967 года. Пересказывая народные саги, предания и мифы, автор проводит наивную идею о превосходстве саксов над другими германскими племенами – тюрингами и франками. Надежной исторической достоверностью обладает повествование Видукинда, представляющее хронику событий, происходивших в правление короля Генриха Птицелова и его сына Оттона – современника писателя. Тому и другому правителю Видукинд, не замалчивая темных страниц из истории Саксонской династии, связанных с распрями между принадлежавшими к ней принцами, дает апологетические характеристики, опираясь в рассказе о реальных событиях в основном на свидетельства их очевидцев, потому что сам он, пребывая в монастыре, не был их участником и «не имел отношения ни к дипломатии, ни к военным подвигам героев своего повествования (в противоположность предшествующим историкам – Эйнхарду, Нитхарду и современнику Лиутпранду)»^[3]. Так, завершая биографию Генриха Птицелова, Видукинд писал:

«Когда [Генрих] почувствовал, что его одолевает тяжелый недуг, он созвал весь народ, назначил королем своего сына Оттона, остальным же сыновьям роздал владения и имущество; Оттона же, который был самым главным и самым великим, он поставил во главе братьев и всей державы франков. Сделав надлежащее завещание и приведя все дела, как полагается, в порядок, [Генрих] скончался. [Это был] владыка и величайший из королей Европы, никому не уступавший по своим душевным и телесным достоинствам, он оставил сына, который превзошел его самого, а сыну оставил великую и обширную державу, которую он сам обрел не как наследство от предков, а благодаря собственным усилиям и которая была пожалована ему только Господом. Правил [Генрих] в течение 16 лет, а прожил 60. Сыновья перенесли останки его в город под названием Кведлинбург и похоронили в церкви св. Петра перед алтарем под стенания и плач многочисленной толпы»^[4].

Центральное место в чреде описываемых им событий занимает победа войска Оттона над венграми в сражении на берегу Леха, ставшая поворотным моментом в истории Германии. Горизонт исторической панорамы, начертанной Видукиндом, ограничен Германией и прилегающими к ней регионами, в основном населенными западными славянами, и не включает события, происходившие в Италии, так что в его «Истории» нет даже описания совершенной в Риме императорской коронации центральной фигуры этого труда – Оттона Великого, хотя его биографию автор доводит до кончины и погребения.

Судя по стилистическим реминисценциям в его книге, Видукинд был начитан в римской историографии.

«Особенно заметно влияние на него Саллюстия… в драматическом изображении паники населения осажденного города турингов… или в речи Оттона перед сражением при Лехе… построенной по образцу речи Катилины перед битвой при Пистории»^[5].

Бронзовая статуя епископа Мерзебургского Титмара, фонтанная скульптура в Мерзебурге

«Деяния саксов» Видукинда послужили богатым источником сведений для «Хроники» Титмара Мерзебургского, написанной в начале XI века. Титмар родился в 975 году в семье графа Зигфрида фон Вальбек в расположенном близ Магдебурга родовом владении отца, титул и власть которого унаследовал старший из его семи сыновей Генрих. Фон Вальбеки состояли в родстве с правившими монархами из Саксонской династии и с их предшественниками Каролингами. В детстве Титмар получил начальное образование в Кведлинбургском женском монастыре под присмотром своей двоюродной бабки Эмильды. Затем отец, как писал сам Титмар, взял его оттуда и «передал Риклагу, 2-му аббату (монастыря) св. Иоанна в Магдебурге»^[6], где он провел три года, после чего был «приписан к духовному братству св. Маврикия»^[7]. В 994 году викинги захватили Титмара, сделав его заложником, но после кратковременного пребывания в плену он был отпущен и возвратился в Магдебург. После смерти отца ему достались поместья в разных местах Восточной Саксонии. До рукоположения в священника, состоявшегося в 1004 году, он уже занял должность приора монастыря, устроенного в его родовом поместье в Вальбеке. В 1009 году состоялась инвеститура, хиротония и интронизация Титмара на Мерзебургскую кафедру, которую он занимал до своей кончины, последовавшей 1 декабря 1018 года. Сохранилась составленная им самим эпитафия «Sacerdos Dei, reminiscere Thietmari fratris tui peccatoris et indignii» – «Священник Божий, помни о своем грешном и недостойном брате Титмаре!»^[8].

По характеристике его биографа Вернера Трилльмаха,

«от него ожидалось энергичное содействие в деле обращения славян, защите границы и антипольской политике. Титмар, согласно собственному его изображению, был мал ростом и непредставителен. Плохо заживший перелом носа и постоянная опухоль на левой челюсти исказили его лицо… Преисполненный гордости за свое происхождение и своих предков, он был пылким, надменным, упрямым и довольно вспыльчивым человеком. Он позволял себе суровые, порой уничтожающие отзывы о французах, бургундцах и итальянцах, но также и о баварцах. Болеслава Храброго и поляков он люто ненавидел. Но даже столь высоко ценимые им саксонские короли и их саксонская знать не знали пощады от его резких упреков и едких замечаний, когда это казалось ему необходимым. Как кажется, светские обязанности были ему больше по душе, чем занятия теологией. Идеи реформы, характерные для его эпохи (Клюнийской. – В. Ц.), были ему чужды. Его работа говорит об основательной вере в чудеса»^[9].

Материалом для такого литературного портрета послужила написанная Титмаром «Хроника». Еще в бытность приором Титмар делал записи по поводу современных событий в церковной и государственной жизни Саксонии и тех, что происходили за ее пределами. К написанию «Хроники» он приступил в 1012 году и продолжал писать ее до конца жизни. Хронологические рамки этого труда охватывают эпоху от короля Генриха Птицелова до времени кончины историка. Основным источником по периоду до царствования Оттона II послужили Кведлинбургские анналы. В описании событий, происходивших при жизни Титмара, значительное место занимают его личные наблюдения. В его «Хронике» помещены также многочисленные документы церковного и государственного происхождения и содержания. В частности, в нее включен полный текст постановлений Дортмундского собора 1005 года.

Страница из «Хроники» Титмара (Дрезденский манускрипт)

Значительное место в сочинении Титмара занимают сведения о взаимоотношениях немцев с чресполосно жившими с ними западнославянскими племенами, а также с Польшей и Чехией. По своим международно-политическим взглядам Титмар – единомышленник лиц из своей среды, т.е. германского духовенства и знати, идеолог и ревнитель политики Drang nach Osten (натиск на Восток), недобросовестно оправдываемой идолопоклонством одних славянских племен и пережитками язычества в верованиях крещеных народов – поляков, чехов и руси. Записи Титмара, посвященные событиям, происходившим в Русском государстве, особенно тем, которые относятся к борьбе за великокняжеский стол, разгоревшейся после кончины равноапостольного князя Владимира, представляют особую ценность для российской историографии.

Характеризуя язык и стиль «Хроники», Вернер Трилльмах писал, что она

«представляет собой труд человека, стоявшего на вершине образования своего времени… Многочисленные цитаты и ссылки свидетельствуют о богатой эрудиции Титмара. Преобладают, конечно, богословские ссылки на Библию. Но, наряду с ней, встречаются римские классики: Вергилий и Гораций особенно часто, а также Овидий, Персий, Лукан, Теренций… Из христианских писателей он цитирует Пруденция, Августина, Григория Великого и Исидора Севильского… Латынь Титмара ни в коем случае нельзя назвать классической. Но как раз многие его излюбленные слова и речевые обороты указывают на основательность его познаний. Времена он употребляет довольно произвольно… Задачи Магдебурга требовали основательного образования для будущих миссионеров… Большое внимание здесь уделяли языку славян, ибо он был нелишним в церковных буднях на границе со славянским миром. <…> Помимо славянских он также со знанием дела объяснял значение романских слов. Греческого Титмар, по всей видимости, не знал. Тем не менее бытовавшая в то время византийская мода привела к употреблению им множества греческих слов и выражений… Описание грамот, бывших его источниками, не было характерно для Титмара. Напротив, он предлагает нам свою их интерпретацию и свои же пояснения. Он не точен в мелочах и не боится отсутствия полноты. <…> Он, церковный князь, стоящий в центре тогдашней политической жизни, преследовал определенные цели. Это обнаруживает и его вспыльчивый, прорывающийся наружу характер, побуждающий его к пылким, ироничным, суровым и односторонним высказываниям. Непосредственная свежесть таких мест иной раз компенсирует сухое и чисто деловое изложение фактов»^[10].

Хротсвита Гандерсгеймская

Особое и значимое место в латинской литературе X века приналежит Хротсвите Гандерсгеймской, немке, родом из Саксонии. Свое имя (Hrotsvitha, Hroswitha, Roswitha) сама она ошибочно выводит из древнегерманского словосочетания, означающего «громкое слово», или «громкий глагол», в то время как современные лингвисты более вероятной находят иную этимологию – «крепкая славой». Даты ее рождения и преставления в точности неизвестны, но предположительно она родилась в 938-м и скончалась в 973 году, а ее творчество относится ко второй половине X столетия. По происхождению она, как и другие насельницы Гандерсгеймского канониката, аббатисой которого служила племянница императора Оттона Великого Герберга, принадлежала к германской знати, возможно, была родом из герцогской династии. Судя по сочинениям Хротсвиты, в монастырской школе, куда она поступила в детском возрасте, она усвоила полный курс классических тривиума и квадривиума, была начитана в латиноязычной литературе классической древности. Писала она рифмованными стихами, что представляло собой новшество, лишь со временем укоренившееся в латинской поэзии Средневековья, в особенности в гимнографии. Впрочем, ввиду отсутствия в ее текстах размера, их характеризуют и как рифмованную прозу.

Свои произведения Хротсвита собрала в 3-х книгах. В первую из них вошли восемь поэм агиографического содержания, написанных гекзаметром и дистихом. Сюжет одной из этих поэм – история Теофила, продавшего душу дьяволу, но спасенного заступничеством Божией Матери, – лег в основу средневековой легенды о Фаусте. Эти поэмы в свое время читались в Гандерсгеймском монастыре за трапезой.

Вторую книгу составили шесть пьес: «Галликан», «Дульциций», «Каллимах», «Авраам», «Пафнутий» и «Сапиенция». Их содержание также почерпнуто из агиографии. Так, темой «Дульциция» служит мученический подвиг святых девственниц Агапии, Хионии и Ирины, пострадавших в гонениях, учиненных Диоклетианом. Сюжет «Авраама» – это история обольщения дьяволом приемной дочери святого отшельника, ставшей блудницей, которую тот чрез покаяние отвращает от греховной жизни.

Литературным образцом для этих назидательных пьес послужили комедии Теренция. По словам медиевиста Ж. Дюби, «Хросвита решила адаптировать Теренция, чтобы монахиням не приходилось сталкиваться со слишком вольными текстами»^[11] – историк имел в виду, очевидно, комедии другого латинского классика Плавта, несравненно более фривольные по языку и сюжетам, чем произведения Теренция. Но сама Хротсвита так объясняет присутствие в ее пьесах параллелей с комедиями язычника в предисловии к своим драмам:

«Есть и другие, святым страницам прилежащие, кои, хотя все языческое вообще презирают, Теренциевы вымыслы, однако же, частенько читают, и пока сладостью речи упиваются, познанием нечестивых вещей оскверняются. А посему я, Громкий Глагол Гандерсгеймский, не погнушалась подражать тому писанием, кого многие почтили чтением, дабы в том роде сочинительства, в коем постыдное распутных жен многоблудие воспевалось, ныне достохвальное святых девственниц целомудрие по силе умишка моего прославилось. Сие не раз заставляло меня стыдиться и густым румянцем заливаться, ибо, по велению сего рода сочинения, и ненавистное влюбленных безумие, и пагубно-сладкое оных общение, к коему даже наш слух должен оставаться глух, часто в уме обсуждала и перу писать препоручала. Ибо, если бы я стыда ради сие опустила, то и задачи своей бы не свершила, и невинности хваления не воздала бы в меру своего умения. Ибо, чем обольстительнее улещения безумцев, тем сила Всевышнего Заступника сильнее и торжество победителей становится славнее, особливо когда женская слабость побеждает, а мужская мощь посрамлена бывает»^[12].

Единственная в мире рукопись, хранящая полное собрание сочинений Хротсвиты Гандерсгеймской. Баварская национальная библиотекаСвоеобразие благочестивого и по-немецки тяжеловесного комизма Хротсвиты можно проиллюстрировать диалогом двух святых дев, на чью честь покушался гонитель христиан Дульциций из одноименной драмы:

«Агапия. Что там такое?

Ирина. Этот безумный, рассудка лишенный, воображает, что в наших объятиях пребывает.

Агапия. Что же он делает?

Ирина. То котел нежно к груди прижимает, то горшки и кувшины обнимает, сладкие поцелуи расточает.

Хиония. Ах, как смешно!

Ирина. От такого объятия лицо, руки и платье так уж измазаны, так уж изгажены, что от налипшей сажи стал он эфиопа гаже.

Агапия. Справедливо, чтобы он так же выглядел извне, как душа его, преданная сатане».

Прославляя девство и обличая безумие греховных страстей, Хротсвита не обходит стороной и самые гнусные из них: гомосексуальность в «Пелагии» и некрофилию в «Каллимахе». На стилистику ее драматургии «кроме Теренция, несомненное влияние… оказали диалогические учебники (типа Алкуиновых), диалогические эклоги и, быть может, мало известный нам народный примитивный театр бродячих мимов»^[13].

Анатоль Франс, отдавая должное таланту Хротствиты, но находя при этом уместным свойственный его сочинениям насмешливый тон, писал:

«Гросвита сочиняла пьески, которые она разыгрывала со своими сестрами-монашенками, и пьески эти, написанные несколько искусственным и бедноватым, но довольно милым латинским языком, представляют собою, несомненно, самые очаровательные диковинки, которыми может ныне развлечься ум, способный воспринять дуновения, ароматы и образы прошлого»^[14].

Начало пьесы «Каллимах»

Хротсвита сочинила также две эпические поэмы, сюжеты которых почерпнуты из современной ей государственной и церковной жизни Германии: «Деяния Оттона» и «Начала Гандерсгеймской обители». «Деяния Оттона», сохранившиеся со значительными утратами текста, представляют панегирик Оттону, дяде аббатисы Гандерсгеймского канониката Герберги, по заказу которого и была написана эта поэма. Ее кульминацию составляет описание императорской коронации Оттона Великого в Риме. Увлекательный сюжет этого многопланового эпоса составляют приключения, случившиеся с супругой императора Адельгейдой, выданной замуж за Лотаря, сына короля Италии, наследовавшего после брака отцовский престол, рано овдовевшей, затем захваченной новым королем Беренгаром, который тщетно пытался принудить ее к браку со своим сыном, бежавшей из заточения, укрывшейся в Каносском замке, принадлежавшем ее родственнику, и вторым браком вышедшей замуж за Оттона Великого, с которым она обвенчалась в Павии, в базилике святого Николая. В поэме «Начала Гандерсгеймской обители» представлена история монастыря от его основания графом Лиудольфом и его супругой Одой до 919 года, в котором скончалась их дочь Христина.

Произведения Хротсвиты в Средневековье были забыты и казались совершенно утраченными, но немецкий гуманист Цельтис в конце XV столетия обнаружил их рукописный текст, который он издал в 1501 году с иллюстрациями Дюрера и Траута. Это событие

«стало всеевропейской сенсацией… В эпоху классицизма восторг перед Хротсвитой затих, но в эпоху романтизма вспыхнул снова. Неожиданное усиление интереса к драматургии Хротсвиты наблюдается на Западе и в наше время… некоторые исследователи не без оснований усмотрели в ее творчестве черты сходства с “эпическим театром” Бертольта Брехта, возникшим, конечно, на совершенно иной идейной основе, но использующим аналогичные агитационно-поэтические приемы»^[15].

Около середины X века была написана анонимная поэма, названная по имени ее главного персонажа «Руодлиб». Поскольку ее рукопись со значительными утратами найдена в разрезанном виде в библиотеке баварского монастыря Тагернзее, где ее в свое время употребили для переплета других книг, предположительно, поэму сочинил один из насельников этой обители. Но ее герой не монах, а рыцарь, и сюжет ее не лишен авантюрных перипетий, так что «Руодлиб» представляет собой латиноязычный прототип рыцарских романов, которые позже сочинялись уже на новых национальных языках. Как и в позднейших рыцарских романах, правдоподобные приключения героя соседствуют с фантастическими сюжетными линиями.

Руодлиб, рыцарь из знатного рода, служил вассалом у разных князей, которые не ценили его верности и не вознаграждали его за службу, так что он вынужден был по прошествии нескольких лет покинуть родину, оставить старуху-мать и отправиться в путь в поисках лучшей доли. В дороге он встречается с придворным охотником короля, и тот устраивает его при дворе монарха. На новом месте Руодлиб обнаруживает незаурядные способности охотника и воина. Ему удается отразить разбойничье нападение некоего графа на владение короля, а тот в оправдание бесчинства ссылается на приказ своего господина, младшего короля, после чего состоялись переговоры между двумя монархами: высшим и низшим, в которых исследователи находят отражение исторического события – переговоров между императором Генрихом II и королем западных франков Робертом II, состоявшихся на берегу Мааса в 1023 году – data post quem была написана поэма. По прошествии нескольких лет Руодлиб получает письмо от матери, которое ему зачитал «грамотей», из чего видно, что сам доблестный рыцарь грамотой не владел:

«Вспомни, мой сын дорогой, о родной своей матери бедной; знаешь ведь ты, что, когда ты дом свой покинул, осталась в нем неутешной она и дважды стала вдовою: после отца твоего и после тебя, мой родимый. В дни, что со мною ты был, облегчал ты все мне заботы, но ты уехал, и мне остались лишь тяжкие вздохи. Все ж я решила тогда терпеливо нести что угодно, лишь бы тебе удалось в безопасности жить на чужбине… Сын мой милый, вернись, положи конец моей скорби!»

Жалобы матери тронули сердце Руодиба, и он решил возвратиться на родину. Добрый монарх отпускает своего верного рыцаря, щедро вознаградив его за службу, но повелев, чтобы награда до поры до времени оставалась тайной для него, поместить золотые монеты в тесто, из которого были испечены хлебы, которые Руодиб, по слову короля, не должен был разрезать прежде чем он сядет за стол со своей матерью. После радостной встречи с сыном мать решила женить его, но благочестивый Руодлиб узнает, что выбранная для него невеста в прошлом была любовницей клирика, и отвергает ее. После этого он снова отправляется в путь в поисках приключений и счастья. По пути он сталкивается с королем гномов, жена которого была хороша собой, но одновременно была такой же миниатюрной, как и ее муж. В поэме есть и другие моменты, призванные производить комический эффект. Плененный повелитель гномов в обмен на освобождение сообщает победителю о месте, где хранятся сокровища, и обещает ему женитьбу на некоей Херибурге, после того как он убьет ее отца и брата. На этом эпизоде обрывается сохранившийся текст «Руодлиба».

Поэма написана правильным гекзаметром и с так называемой «леонинской» рифмой, которую точнее было бы назвать ассонансом.

^[1] Жорж Дюби. Время соборов. Искусство и общество 980–1420 годов // libcat. ru

^[2] Там же.

^[3] Кузнецова Т. И. Памятники средневековой латинской литературы X–XI века. М., 1972. С. 71.

^[4] Видукинд Корвейский. Деяния саксов // libcat. ru

^[5] Кузнецова Т. И. Памятники средневековой латинской литературы X–XI века. М., 1972. С. 71.

^[6] Титмар Мерзебургский. Хроника. М., 2009. С. 53.

^[7] Там же.

^[8] Цит. по: Вернер Трилльмах. Епископ из Мерзебурга Титмар и его «Хроника». – Титмар Мерзебургский, цит. изд. С. 188.

^[9] Вернер Трилльмах. Епископ из Мерзебурга Титмар и его хроника. – Титмар Мерзебургский, цит изд. С. 185–186.

^[10] Там же. С. 191.

^[11] Жорж Дюби. Время соборов. Искусство и общество 980–1420 годов // libcat. ru

^[12] Хротсвита Гандерсгеймская. Предисловие к драмам. – Памятники средневековой латинской литературы X–XI века. М., 1972. С. 83.

^[13] Гаспаров М. Л. Хротсвита Гандерсгеймская. – Памятники средневековой латинской литературы X–XI века, цит. изд. С. 82.

^[14] Анатоль Франс. Гросвита в театре марионеток. – Собр. соч. в 8-ми томах. Т. 8. М., 1960. С. 177.

^[15] Гаспаров М. Л. Хротсвита Гандерсгеймская. – Памятники средневековой латинской литературы X–XI века, цит. изд. С. 83.

Латиноязычная христианская литература Германии рубежа I–II тысячелетий