Новопрокоповка – большое, красивое село в нескольких километрах южнее печально известного н.п. Работино. Прямо через него проходит автодорога Орехово-Токмак, образуя собой главную, центральную улицу.
В южной части расположена церковь, главная высота в этом селе, сильно поврежденная вражеской артиллерией.
Не доходя до церкви, автодорога резко поворачивает на запад, выходя из села и закругляясь на юг, в сторону Сладкой Балки.
Именно северная часть села, очерченная дорогой была в наибольшей степени разрушена артиллерийским огнем противника. Доставалось и южной, но в ту пору, когда мне довелось там быть, в южной части еще можно было найти целые, слегка поврежденные дома, в одном из которых мне даже пришлось как-то провести ночь.
Жизнь ушла из села летом 2023 года
Еще в июле, как мне рассказывали те, кто был тут много раз – в селе было полно гражданских. В октябре их уже не было, но их тепло еще хранилось в покинутых домах.
Мне было странно смотреть на двухэтажные многоквартирные дома в южной части, в районе церкви, где еще было полным полно застекленных, не битых окон. Внешне эти дома, ухоженные, живые на вид, были точно такими же, какие мне не раз приходилось видеть в крепких, дышащих, твердо стоящих на ногах селах, что в России, что на Украине. Мне не верилось, что в них уже никого нет. Что люди, годами жившие в них, ушли и теперь они стоят абсолютно пустыми.
Но то было в южной части.
На северной окраине села, там, где мне довелось быть несколько достаточно сложных суток – никаких признаков жизни уже не было.
Я, в числе группы бойцов **-го полка, входившего так же, в состав 42 мотострелковой дивизии, занимал дом возле самой дороги[1]. «Домик с соломой», - как его называли. Почему, и с какой целью он был весь забит соломой, для меня осталось загадкой. Но это было так. Все комнаты в нем были забиты соломой, по углам ее было больше, и из этой соломы мы мастерили себе лежанки в период отдыха.
Дом состоял из двух комнат, соединенных узким проходом. В этом проходе был проем, ведущий в какую-то маленькую клетушку, тоже забитую соломой. Полноценного окна в этой клетушке не было, была какая-то щель на улицу, и через эту щель, сквозь ветви деревьев, растущих во дворе дома, можно было наблюдать за улицей.
Впрочем, лучший вид на улицу, она же дорога – открывался через окно в первой комнате. Окна не было. В смысле, не только окна, но и рамы. Во всем домике окна были выбиты, и оконные проемы зияли по периметру строения чернеющей пустотой.
Вот у этого окна мы и дежурили на глазах, сменяя друг друга. Отсюда открывался вид на поле, по левую сторону от дороги, на сожженную БМП, стоявшую прямо на выезде из села, на побитый дорожный знак и жидкие лесопосадки по обе стороны дороги, уходящей куда-то туда, где затаился враг.
Здесь кончалась наша территория и начиналась терра инкогнита, «серая зона».
Периодически мы перемещали свои глаза туда, за знак, под прикрытие редких кустиков, но добром это не кончалось, незащищенные и неукрытые, наши бойцы практически мгновенно выбивались противником с помощью дронов или артиллерии.
Однако, с упорством, достойного лучшего применения, туда раз за разом отправлялись новые и новые люди. Не всем из них довелось вернуться назад.
Поэтому фактически, железобетонно, наша территория кончалась здесь, у выбитого окна маленького, белого домика с соломой. Там, за сгоревшей «бэхой» таилась смерть.
Я всего один раз видел этот домик с той стороны. Это было когда мы выходили из под «очка», после того, как наш БТР влетел в ров и мы покатились на юг, едва не сложив головы в лесополке между Работно и Новопрокоповкой, потеряв двух бойцов, но все таки – вырвавшись из костлявых рук смерти под прикрытие этих искалеченных домов на окраине Н-ки.
Больше никакая сила не могла заставить меня сделать хотя бы шаг в ту сторону, откуда мы пришли, туда, где лежали, тот ли уткнувшись лицами в землю, то ли смотря в небо мертвыми глазами – Васяга и Рыбак.
Позже я думал, что на этом домике неплохо бы смотрелась надпись огромными буквами, прямо по выбеленной стене: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД», обращенная к противнику.
Окно, смотрящее на север, стало для меня окном в иное измерение. Одни из наиболее ярких и страшных гримас войны увидел я в этом окне, как на сцене чьей-то изощренно выдуманной драмы.
В это окно я наблюдал за полетом разорванной человеческой плоти, за атакой камикадзе на ползущего под укрытие дерева бойца, из положения лежа отбивающегося от него из автомата.
В это окно я смотрел, как бежит по дороге обезумевший от страха фазан.
В это окно, когда я стоял на глазах, ворвался колеблющийся зеленый свет, и подняв голову я увидел как над далекой лесополосой рассыпаются в небе, на огромном пространстве сотни, если не тысячи ослепительных огоньков, и начинают, переливаясь, опускаться, подобно кометам вниз.
В это окно я наблюдал за медленным полетом ракет с кассетной частью куда-то на юг, в сторону расположения наших войск. До того я видел их под Работино тогда, когда они шли четко на нас, гаснув в небе незадолго до свиста, взрыва и – через секунды замершего в груди стука сердца «тыр-тыр-тыр-тыр-тыр»….
Сейчас же они не гасли, медленно, непоколебимо-уверенно в своей цели, проплывая над нами. Их путь закончится далеко позади. Здесь можно лишь наблюдать за ними с бессильной злостью.
В это окно влетали комья земли и облака пыли, когда неожиданно глухо, где-то вдали, километрах в двух, бухал танк. Оставалось только успеть падать на пол, вжимаясь в тюки соломы. Резкий, давящий на психику свист, буквально через пару секунд, ощущение буквально кожей – тяжести и скорости летящего снаряда, разрывающего, рассекающего, сминающего, спрессовывающего воздух. Взрыв. Вспышка мысли: «услышал, значит не мой». Обжигающее все тело изнутри чувство спасения и контрастный ледяной душ безжалостного понимания, что не спасет, не укроет, не защитит этот говеный домик, если он попадет прямо сюда.
Земля, пыль на всем. Ебанные очки… Никогда, ни в каких других обстоятельствах не чувствуешь себя настолько ущербным по отношению к людям с нормальным зрением, как после осыпания землей. Протереть линзы толком нечем. Спасаешься тем, что есть под рукой, хоть как-то. Дорогущий немецкий пластик, рассчитанный на жизнь в комфорте и неге, предательски царапается, покрываясь раз за разом микротрещинками и шрамами. Он комфортно пережил тюрьму и лагерь, но война становится для него непреодолимым испытанием.
Однако, на войне горизонт мышления и планирования сужается. Понадобятся ли тебе очки в принципе по истечении ближайших минут?
Считаешь работу танка. Помимо мыслей, куда он положит следующую дуру, думаешь о том, вернется ли он, расстреляв этот пакет.
Почему-то….. Не знаю почему, не берусь сейчас дать объяснение этому феномену, это иррациональная мысль: ты не веришь, что там, за полтора-два километра, в танке сидит Мыкола.
Мыкола он вот тут, где-то среди этих деревьев, метрах в ста, а может и тридцати от тебя, лежит на земле с автоматом. Мыкола это тупое, упорное, злобное, ожесточенное мясо. А там, в технике, кладет снаряды рядом с тобой кто-то другой – побритый, пахнущий одеколоном, пьющий хороший кофе и курящий хорошие сигареты. Человек из другого мира, приехавший на сафари.
Мыкола здесь, чтобы драться. Тот человек, с одеколоном и кофе, он, чтобы работать.
Сейчас он отработает по тебе пакет и уедет. Возможно даже насовсем. Получив на карточку свои деньги, уедет из этой жопы туда где есть душ, электричество, магазины, кабаки, рестораны, девки, постельное белье…
Разумеется, все это, наверное, не так. И в том чертовом танке сидели точно такие же грязные и уставшие люди, что и вокруг меня, а вовсе не «офицеры и джентльмены».
Я всего лишь черкнул мысли из своей головы. Зафиксировал свои ощущения…
***
Я был на СВО ровно полгода.
Из них непосредственно в активных боевых действиях я участвовал примерно три месяца.
Апофеозом этих трех месяцев стали три моих дня в Новопрокоповке, с 4 по 7 октября 2023 года.
Три дня, которые вместили практически все. Три дня и три ночи.
Из моей памяти постепенно вытесняются, тускнеют и размываются иные населенные пункты. Ни один из них не оставил какого-то следа в моей душе.
Новопрокоповка никогда уже не станет для меня просто точкой на карте.
Новопрокоповка этой мой личный, маленький Сталинград, Курская дуга, Ватерлоо, Аустерлиц и Аркольский мост вместе взятые.
Это первое место, где я, лично, ощутил, что такое «ни шагу назад».
Первое место, где я воочию увидел, как упирается, вгрызается в землю русская армия и дальше «они не пройдут».
В Новопрокоповке лично для меня закончились бесконечные бегства по лесополкам, удирание от мин и снарядов, падающих тебе прямо след в след, нескончаемая, ставшая уже фоном – череда поражений, разгромов, неудач и бега, бега, бега….
Вплоть до самой Новопрокоповки война, которую я знал и видел это бегство. Бегство с тоннами брошено тушенки, снаряги, боеприпасов, цинков с патронами, морковок от РПГ, брошенными «двухсотыми». Бегство оттуда, куда мы уже и не надеялись когда либо вернуться….
Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.
Мы мертвым глаза не закрыли,
Придется нам вдовам сказать,
Что мы не успели, забыли
Последнюю почесть отдать.
Не в честных солдатских могилах —
Лежат они прямо в пыли.
Но, мертвых отдав поруганью,
Зато мы — живыми пришли!
Никто и ничто вернее этих симоновских строк не скажет, не опишет и не передаст тот отчаянный ужас и позор кровавого, душного, жаркого лета 2023 года, пиком чего стал украинский прапор, водруженный над руинами работинской школы 23 августа.
А в Новопрокоповке – все, баста.
В Новопрокоповке это кончилось. Работино они взяли, но в Новопрокоповке они не прошли.
Но как же они рвались сюда! Как они хотели досюда дойти. И доходили, и заходили.
Но только лишь для того, чтобы навечно здесь лечь и остаться.
Новопрокоповка стала могилой их штурмовых групп. Самой крайней точкой, куда ступала нога украинского солдата в ходе их «контрнаступа».
Ступать-то она ступала, но вот закрепиться здесь им была не судьба.
Однако, за это приходилось платить жизнями многих.
Две смерти видел я только в нашем маленьком домике с соломой. А сколько людей еще погибло вокруг.
Мальчик, встреченный мною в Новопрокоповке, погиб в этом домике. Но был еще один, в самый первый день.
Чибис был его позывной.
Он попал под артобстрел, и лишился ступни. Жгут сам себе поставить не смог. Полз к дорожному знаку, истекая кровью, звал на помощь, взмахивал иногда рукой.
Двое рискнули, под угрозой нового удара кассетками, выскочили из дома, добежали до него, схватили за руки, волоком поднесли к выбитому окну, забросили в дом, заскочили сами.
Я был там, наготове, ждал их. Начал ставить жгут, понимая бессмысленность своих действий, глядя на его культю.
Из нее даже капля крови не капнула, пока мы с ним возились. Чибис вытек. Он уже был почти пустой, и минуты его жизни были сочтены. Я все равно наложил жгут и всадил ему в предплечье промедол. У меня было две ампулы и я осознал нерациональность своего поступка, всаживая драгоценный обезбол в почти труп.
Но, тем не менее я поставил ему укол.
Минут десять еще он метался в бреду, не понимая ничего, что происходит. Очень беспокойно уходил Чибис. Мычал, порывался вставать. Извивался всем телом, будто испытывает муки от нестерпимого жара. Потом вытянулся и замер. Какое-то время еще лежал так живым. Пульс прощупывался.
А потом Чибис умер.
Вечером мы вытащили его во двор, положили у разбитого забора труп. Большего мы тогда сделать не могли. Весь вечер, до самой темноты противник бил по северной части Новопрокоповки и кассетками, и фугасами, в воздухе сновали их дроны. Мы сидели в домике, не показывая на улицу нос.
С того места, где сидел я, без аппетита ковыряясь ложкой в консерве с тушеным цыпленком, мне были видны его ноги. Вернее – одна нога, и торчащая из штанины берцовая кость.
В домике нас было четверо. Вчетвером мы и встретили темноту. А потом, уже в темноте, к нам в дом привели пополнение. В тот день, по серости, в Новопрокоповку завели целую партию свежих бойцов. К нам в домик определили двоих.
В принципе, я, задержавшись утром в Новопрокоповке потому, что не смог оставить своих товарищей по оружию втроем (часов в 11 кассеткой посекло много народу в северной части, и их вывели на пункт эвакуации) в этом домике, теперь уже мог уходить. Выбираться к своим. Но куда бы я пошел один, в кромешной тьме украинской ночи?
Я остался. Разговорился с этими двумя, не видя их лиц. Позывной одного я не помню, а второго позывной был Музыка. Утром, пока я спал еще, Музыку определили на глаза под знак. Он ушел, и я так и не увидел его лица. И никогда уже не увижу.
В этот же день, часов в 12, на него был сброс, и Музыка погиб.
Все это были славные парни, «автоботы».
Я оставил о них самые лучшие и теплые воспоминания. Мне они стали не менее близкими, нежели непосредственно мои боевые товарищи.
И вот что я должен сказать, глядя на то, как они бились и погибали, в каких условиях проходила их служба в Новопрокоповке, какие задачи им ставились, какие чудовищные в своей иррациональности приказы спускались им сверху…
Наш брат зек любит козырнуть тяжестью своей службы и ухарством своей доли, обреченностью римского гладиатора на арене Коллизея.
Я, собственно, и сам этим грешен.
И кто осудит, как говорится.
Однако, насмотревшись на то, как в топке войны сгорают жизни и мобиков, и контрактников, конкретно на примере того, что видел я в эти три дня в Новопрокоповке, а за пару месяцев до того, под Работино, когда служил в эвакогруппе 810 брмп – немногим легче была их солдатская доля.
Гибли так же, и, что самое страшное – гибли зачастую столь же бессмысленно и ужасно. Гибли в тех условиях, каких можно было избежать. Гибли, исполняя задачи очевидно глупые, неоправданные, а зачастую и заведомо невыполнимые.
Одни выставления пикетов под кусты, на голую землю, без каких-то укрытий и сколько-то толковой маскировки чего стоили…
Сколько жизней унесли эти безрассудные действия.
Дешева кровь зека. Но и кровь любого другого солдата зачастую стоит не дороже воды.
Много позже, уже пройдя это все, и вернувшись домой, понял я, насколько сильно мне повезло, встретив там, в Новопрокоповке «на земле», нормальных, и по-человечески отнесшихся ко мне бойцов и командиров.
Я остался с ними на эти трое суток добровольно, сознательно, так восприняв свой товарищеский долг по отношению к этим людям, оставшимся в меньшинстве. И ко мне отнеслись соответствующе.
А ведь что стоило запустить меня, приблудившегося зека из Шторм Z, без колебаний, в любое наметившееся мясо. А мне лишь предлагали то, или то, с оговоркой «решай сам, командовать тобой мы не можем».
Сами бойцы, накануне наметившейся заварухи, когда в воздухе прямо очень уж остро запахло грандиозным шухером, с вечера предложили мне уйти по серости, ниже, на юг, и с первой же оказией эвакуироваться из Н-ки с любыми «трехсотыми».
Однако, чем больше заботы и участия, проявляли они ко мне, тем больше крепло мое желание остаться здесь с ними и разделить их судьбу.
Таковы были люди, встретившиеся мне в те октябрьские дни в Новопрокоповке.
[1] Обстоятельства моего появления в Новопрокоповке (Н-ка из моих рассказов), подробно описаны в книге «У вас нет других нас» и описывать это повторно мне представляется здесь излишним (прим. авт.)
