12 июля — 130 лет со дня рождения одного из выдающихся пушкинистов ХХ века, писателя, биолога, переводчика Николая Алексеевича Раевского (1894—1988).
Чем лучше мы знаем жизнь Александра Сергеевича Пушкина, тем глубже и точнее понимаем смысл его творений. Это — главная причина, которая уже в течение нескольких поколений побуждает исследователей со всей тщательностью изучать биографию великого русского поэта.
В жизни Пушкина малозначительного нет. Мелкая подробность позволяет порой по-новому понять и оценить известное всем стихотворение или строчку пушкинской прозы. Дорогой всем нам образ становится ещё ближе и дороже, когда мы вплотную подходим к Поэту и пытливо вглядываемся в его человеческие черты. …Этими мыслями руководствовался русский офицер-эмигрант, талантливый писатель и исследователь-пушкинист Николай Алексеевич Раевский в своих поисках уникальных материалов о жизни и окружении великого поэта по частным архивам довоенной Чехословакии. Так сложилась его судьба, что свои книги о Пушкине, которые сделали Раевского знаменитым на весь мир, он опубликовал в столице Казахской ССР Алма-Ате, городе у подножия Заилийского Алатау. Никогда ещё книги о Пушкине не были так интересны, просты и захватывающи. То, что Николай Алексеевич Раевский сделал для русской культуры, иным словом как подвиг не назовёшь. Его книги «Если заговорят портреты», «Портреты заговорили», «Друг Пушкина Павел Воинович Нащокин» — жемчужины отечественной пушкинистики. В этих книгах, высоко оцененных отечественными и зарубежными критиками, Николай Алексеевич подводит итог своим пушкиноведческим исследованиям, начатым за рубежом и законченным на Родине.
***
Николай Алексеевич Раевский родился 12 июля 1894 года в городе Вытегре Олонецкой губернии (ныне Вологодской области). По отцовской линии он принадлежал к одному из дворянских родов Петербургской губернии. Его прадед Николай Фёдорович Раевский был протоиереем, настоятелем кафедрального собора в Санкт-Петербурге, дед Сергей Николаевич Раевский — известным петербургским юристом. Алексей Сергеевич Раевский, отец будущего писателя, выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского университета, служил судебным следователем Петрозаводского окружного суда, затем всю свою жизнь — по гражданскому судебному ведомству. Мать Николая Алексеевича происходила из олонецкой ветви старинного дворянского рода Пресняковых. Из-за частых командировок отца по служебным делам воспитанием детей в основном занималась мать Зинаида Герасимовна.
***
Через два года после рождения Николая семья переехала по новому месту назначения отца — на железнодорожную станцию Малая Вишера (недалеко от Петербурга). В 1899 г. пятилетнего Николая привезли из Малой Вишеры на побывку к бабушке и дедушке. Через много лет Николай Алексеевич воспроизвёл слова жившей там прабабушки Софии, обращённые к нему:
«Вот, Колечка, когда ты подрастёшь, то вспомни то, что я рассказываю тебе сейчас. Когда мне было 16 лет, на одном балу я видела Александра Сергеевича Пушкина, а моим учителем в Патриотическом институте благородных девиц был Николай Васильевич Гоголь. Когда подрастёшь, узнаешь, кто были эти великие люди».
***
В 1902 г. Раевские переехали в Подольскую губернию. Николай учился в гимназии в Каменце-Подольском. Там он увлёкся энтомологией. Окончив в 1913 году Каменец-Подольскую гимназию с золотой медалью, Раевский стал студентом естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского Университета.
***
Начавшаяся Первая мировая война резко меняет жизненный путь студента Раевского. О тревожных событиях, послуживших поводом для начала войны он узнаёт, находясь в научной экспедиции в Карпатах, где собирал биологический материал для своей энтомологической работы. Когда становиться понятно, что война затягивается, Николай Алексеевич принимает решение пойти добровольцем в армию. И вот, окончив четыре университетских семестра, 1 мая 1915 года, Раевский поступает в Михайловское артиллерийское училище, откуда выпустился по окончании ускоренного шестимесячного курса прапорщиком в запасной мортирный артиллерийский дивизион. Весной 1916 года отправлен на турецкий фронт. Затем отозван на Юго-Западный фронт и принял участие в знаменитом Брусиловском прорыве в составе 3-й горной батареи 2-го Финляндского стрелкового артиллерийского дивизиона. В августе 1916 г. произведён в подпоручики. Получил орден Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Впоследствии производится в звание поручика.
Он не принял революцию. В 1918 г. Раевский отправился на Дон, где вступил сначала в Южную армию, формировавшуюся под эгидой атамана Краснова, а затем — в Вооружённые Силы Юга России, в ряды Дроздовской дивизии. Там он вскоре становится командиром батареи в Дроздовской артиллерийской бригаде. Принимал участие в боях на Перекопе в 1920 г. В 1920 г. капитан Раевский с остатками разбитой армии Врангеля, покинув Родину, эвакуировался в Галлиполи. Жил в Греции, Болгарии, потом на долгие годы осел в Чехословакии.
***
Во время Гражданской войны Раевский вёл дневник, и позже, литературно его обработав, написал несколько мемуарных повестей — «1918», «Добровольцы», «Дневник галлиполийца». В повестях он рассказал о поражении белого движения. В 1931 г. Раевский отправил отрывки своих сочинений Ивану Бунину и Владимиру Набокову. Откликнулся только Набоков:
«Многоуважаемый Николай Алексеевич, Ваши очерки прямо великолепны, я прочёл — и перечёл их — с огромным удовольствием. Мне нравится Ваш чистый и правильный слог, тонкая ваша наблюдательность, удивительное чувство природы».
Так началась переписка между писателями. Набоков пытался помочь с публикацией. Но издать повести тогда не получилось. Долгое время «белые» повести считались утраченными. Их опубликуют только в 2010 г.
***
В 1924 г. в Праге Раевский начал учёбу на естественном факультете Карлова университета. Одновременно поступил во Французский институт имени Эрнеста Дени (тоже в Праге), чтобы усовершенствоваться в знании французского языка и впоследствии попытаться устроиться на службу в качестве энтомолога в одну из французских африканских колоний. В 1927 г. выпускника Французского института Николая Раевского за конкурсное сочинение о французском классицизме наградили месячной командировкой в Париж.
***
В Праге было несколько русских библиотек. Однажды в 1928 г. Раевский вошёл в уютный зал одной из этих библиотек. Заведующая, симпатизировавшая его широким интересам, спросила: «Николай Алексеевич, знакомы ли вам письма Пушкина?».
…Я ответил несколько неопределенно и осторожно: «Да, мол, каждый грамотный русский человек обязан знать Пушкина более или менее полно!». Я и в самом деле считал тогда, что прочел «всего» Пушкина. Знал наизусть многие его стихотворения... Я относился к Пушкину, скажу так, с честной любовью. Потому что, как и теперь у школьников, у нас, гимназистов, любовь к нему была чисто формальная, привитая учителями, которая и кончается вместе с окончанием прилежного учения. Тогда я относился с полнейшим равнодушием к изысканиям научного пушкиноведения и ни одной такой книги не прочёл... Мне пришлось ответить и на другой вопрос симпатичного библиотекаря: «А не хотите ли вы ознакомиться с новым изданием писем Пушкина? Мы только что получили двухтомник под редакцией Модзалевских». — Я согласился взять этот двухтомник скорее из вежливости и вовсе не был уверен, что письма великого поэта «под редакцией Модзалевских» мне будет интересно прочитать...
Но, как признаётся писатель, именно этот случай, незначительное событие перевернуло все дальнейшие течение его жизни:
«Возвратившись домой и поужинав, я зажёг настольную лампу и принялся за чтение. И... читал до рассвета...».
На следующий день он заставляет себя думать о предстоящей работе, продолжении исследований, но из этого получается мало что путного. Он с величайшим нетерпением ожидает вечера, чтобы вновь погрузиться в неведомое дотоле наслаждение — постигать жизнь Пушкина:
«А по мере того, как я всё больше и больше вживаюсь в письма, нарастает какое-то беспокойство. Прежнее душевное равновесие уже потеряно... Ни о чём другом, кроме Пушкина, думать не могу. Прежнего интереса к университетским занятиям уже нет. Смотрю в микроскоп, но уже не так ясно, как вчера, вижу, с трудом понимаю то, что делаю... По всем медицинским меркам чувствую, что заболел. Диагноз моей, отныне неизлечимой, болезни — жизнь Пушкина...».
В душе Раевского происходила серьёзная внутренняя борьба: зоология или пушкиноведение? Именно Пушкин, его личная, творческая судьба помогали Раевскому ощущать за границей связь с Родиной, выйти из духовного тупика, как он позже напишет сестре: «…не впасть в ничтожество».
***
В 1930 г. Раевский получил в Карловом университете диплом доктора естественных наук и одновременно предложение напечатать свою студенческую диссертацию в «Трудах» Чехословацкой академии наук и искусств. Но он отказался и от этого лестного предложения, и от места, занимаемого в лаборатории. Николай Раевский вспоминал:
«Теперь я был душевно свободен и сказал себе: “Довольно зоологии, да здравствует Пушкин!”».
***
Раевский проводил много времени в архивах, делал доклады о Пушкине. После длительных поисков и работы в архивах Николай Алексеевич посетил замок Бродяны в Словакии, где почти сорок последних лет своей жизни прожила сестра жены Пушкина — Александра Николаевна Фризенгоф (Гончарова). Её правнук, граф Георг Вельсбург, показал Николаю Алексеевичу семейные фотографии и множество портретов друзей и знакомых из окружения Пушкина, проводил к семейной усыпальнице, расположенной на холме в парке, и показал серебристый с золотом гроб с немецкой надписью: Баронесса Александра Фогель фон Фризенгоф (Гончарова). 1811— 9. VIII. 1891». История родных и близких великого поэта увлекла Николая Алексеевича.
***
Николай Алексеевич долгие годы искал архив австрийского посла в Петербурге — графа Фикельмона и его жены Дарьи Федоровны (внучки Кутузова), в литературе о Пушкине известной под именем Долли. Она, как считают, послужила прообразом Пиковой дамы. Узнал, что в замке Теплиц живёт правнук графини, получил от него копии дневниковых записей Долли о дуэли и смерти Пушкина и письма Пушкина к ней.
***
Но приближалась ещё одна война… После оккупации Германией Чехословакии Раевский сидел в гестапо. Его выпустили под подписку о невыезде, посчитав старого русского офицера безвредным. Раевский вспоминал:
«21 июня 1941 года меня в числе других русских, слывших противниками гитлеровского режима, арестовало гестапо. Я провёл в немецкой тюрьме два месяца, затем был освобождён, но не имел права выезжать из Праги. Остался там и в момент окончания войны, т.к. не захотел уезжать в Германию».
***
13 мая 1945 года был арестован советскими властями. Его — по статье 58-4 «б» «за связь с мировой буржуазией» — приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей и трём годам поражения в правах. …Случай помог ему передать из лагеря пакет с описанием пражских исследований в Пушкинский Дом. Позже он напишет сестре из ссылки: «Я рад, что пакет не бросили в печку, а доставили по адресу». И тогда Институт литературы официально обратился к одному важному лицу, обосновывая своё ходатайство тем, что материалы Николая Алексеевича Раевского имеют важное научное и общенациональное значение. До сих пор в архиве Пушкинского Дома хранится копия этого письма. После освобождения из лагеря Раевский жил в городе Минусинске, где работал в больнице — ему доверили брать кровь на анализы. Сестре Софье, которая отбывала заключение в Караганде, он писал:
«Я единственный лаборант с учёной степенью в районной лаборатории, на всём огромном пространстве от Ледовитого океана до Монголии».
В Минусинске Раевский жил и после освобождения. Очень много сил он отдал местному краеведческому музею.
***
В январе 1960 года Николай Раевский после одиннадцати лет, проведенных в Минусинске, переехал в Алма-Ату, получив работу переводчика в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии. Столица Казахстана сразу же покорила Раевского:
«Чем ближе к Тянь-Шаню, тем живее становится природа, а у самой Алма-Аты — великолепие Южной Украины, богатейшие поля, колонны пирамидальных тополей и всё это на фоне чудесных гор с заснеженными вершинами. Очарование, да и только... Город совершенно удивительный — сплошной старинный парк — гигантские пирамидальные тополя, дубы, лет по восемьдесят-девяносто, акация и разные другие деревья, которые я уже не надеялся когда-либо увидеть. Здания невысокие из-за землетрясений — всего два-три этажа, так что их порой и не видно в этом удивительном парке. Дождей не было давным-давно, листва, к сожалению, пыльная, но растёт все буйно, роскошно, стремительно, потому что воды сколько угодно. Вдоль улиц бегут арыки — поливай, сколько хочешь. Ты знаешь, я помню цветники царских резиденций, видел цветы Версаля, Праги, разных чешских магнатов, но Алма-Ату в этом отношении можно сравнить с чем угодно. Площадь цветов в центре города и главный цветник городского парка совершенно изумительны. Сверху вечное солнце, снизу — всё время вода, вот и получается почти что тропическое великолепие. Есть в городе красивые здания (например, театр оперы). Но в общем растительность преобладает над архитектурой».
***
Раевский был принят в качестве старшего лаборанта в НИИ клинической и экспериментальной хирургии. Парадоксальность ситуации заключалась не столько в его небезупречном прошлом для советского человека, сколько в возрасте. На момент принятия в институт Раевскому исполнилось 67 лет. Возможно, привлёк уникальный опыт Раевского ставить диагноз по анализу крови. Наиболее вероятным поводом всё же послужило фундаментальное образование Николая Алексеевича. Зная восемь языков — итальянский, английский, французский, латынь, немецкий, украинский, болгарский, чешский, — составлял библиографию работ по щитовидной железе на иностранных языках, выполнял переводы статей по разным разделам хирургии, участвовал в создании музея по истории хирургии Казахстана.
***
Попутно с работой в НИИ Раевский занимался литературой. В 1960-х годах вышла его повесть «Джафар и Джан», затем «Последняя любовь поэта» (древнегреческий поэт Феокрит, — НГ). Но главными произведениями, принёсшими ему всесоюзную славу, стали произведения об Александре Сергеевиче Пушкине.
***
Уйдя на пенсию в 82 года, Николай Алексеевич получает возможность пользоваться обширными пушкинскими фондами богатейших алма-атинских библиотек. Раевский смог более детально изучить свои пражские находки, которые ему удалось сделать в те годы, когда он там был в вынужденной эмиграции. Он занимается тем, о чём мечтал долгие годы и чем был увлечен с молодости — погружается в работу над своей книгой о Пушкине. В 1965 г. издательство «Жазушы» («Писатель») опубликовало книгу Раевского «Если заговорят портреты» (сначала повесть в сокращении опубликует журнал «Простор»). В повести Раевский рассказывал о картинах близких Пушкина, найденных в замке Бродзяны в 1930-х годах. Раевский сразу приступит к новой рукописи. Десять лет работал над книгой «Портреты заговорили», которая имела колоссальный успех у широкой читательской аудитории. Третья книга его Пушкинианы — «Друг Пушкина — Павел Воинович Нащокин». Ленинградский пушкинист Борис Бурсов дал такую оценку книгам Раевского:
«С него, Николая Алексеевича Раевского, начинается новая отметка в движении нашего пушкиноведения за многие десятки лет. Его последняя итоговая книга о Пушкине приобрела огромную известность, огромную популярность, привила особый вкус читателю... Её популяризаторское значение трудно оценить. Несомненно, она сыграла свою роль и в смысле уточнения, изменения, появления каких-то новых веяний в пушкиноведении. Всё-таки пушкиноведение наше по традиции было какое-то закостенелое. Недаром Маяковский, например, был так резко настроен против пушкинистов. Всё это было каким-то казённым делом. Факты, они, конечно, тоже нужны, но как не хватало нам живого восприятия Пушкина, самого Пушкина».
…Римма Артемьева, казахстанский поэт, прозаик, журналист. Член Союза писателей Казахстана, Союза журналистов РК, Союза православных граждан Казахстана:
«Своими книгами “Если заговорят портреты”, “Портреты заговорили”, “Друг Пушкина Павел Воинович Нащекин” и др., изданными именно в Алма-Ате, он сделал Алма-Ату на карте пушкиноведения ещё одним местом новых открытий о жизни и окружении А.С. Пушкина и навсегда соединил Пушкинский Дом в Ленинграде (Санкт-Петербурге) с Алма-Атой (Алматы). Находки Н. Раевского в Словении в замке Бродзяны, дневниковые записи Долли (внучки Кутузова, графини Дарьи Фикельмон) и письма к ней А. Пушкина раскрыли научному миру и огромной читательской аудитории новые подробности о жизни и смерти Поэта. Ставшая бестселлером, переиздаваемая в Казахстане шесть раз, общим тиражом около 2 миллионов экземпляров, уникальная книга “Портреты заговорили” остаётся востребованным раритетом. Стотысячным тиражом издательством “Жазушы” были опубликованы и лирические повести Н.А. Раевского “Джафар и Джан” и “Последняя любовь поэта”. В оригинале и в переводе на казахский, чешский, английский языки они тоже несколько раз переиздавались в Казахстане и за рубежом».
В 1986 году Николаю Алексеевичу удалось побывать в Праге. Он поехал туда в поисках своих дневниковых записей довоенного и военного периода, рукописей неизданных и никому не известных книг, которые были переданы в 1945 г. на хранение надежным людям незадолго до ареста. Вместе с ним поехал в Прагу заместитель председателя правления Советского фонда культуры, доктор социологических наук, профессор Олег Иванович Карпухин. Имя Олега Карпухина неразрывно связано с творчеством Николая Раевского. На протяжении десятилетий Олег Иванович занимается исследованием жизни и литературных трудов учёного-пушкиниста. Их связывала искренняя дружба. А познакомил Карпухина и Раевского Олжас Сулейменов. Олег Карпухин вспоминает:
«Никогда не забуду своего удивления и, не скрою, даже некоторого недоверия, когда в моих руках, теперь уже в далекие 1960-е годы, оказалась книжка мало кому тогда известного Н.А. Раевского “Если заговорят портреты”. Название недвусмысленно обещало нечто неизведанное — о Пушкине, о его окружении. “Неужели, — подумалось тогда, — можно что-то новое написать о поэте в середине XX века после Белинского, Щеголева, Модзалевского, Цявловского?”».
Да просто горы всевозможных пушкинологических изысканий нависали над этой скромной книжицей, изданной в Алма-Ате небольшим тиражом. Но её появление «далеко от Москвы», как показало время, было и весьма знаменательно, и неслучайно… Знаменательно потому, что уже самая первая публикация Н.А. Раевского отличалась подходом — исследование было и строго научным, и в то же время художественным; это был прорыв от академического пушкиноведения к общекультурному постижению А.С. Пушкина и его времени. А неслучайно потому, что издание книги, даже сам факт её написания стали возможны для автора только в Алма-Ате — городе, который привлёк и приютил его на склоне лет по причинам не только сугубо житейским, но и творческим: здесь была богатая литературная жизнь, улицы послевоенной Алма-Аты ещё помнили Паустовского и Эйзенштейна, издавался смелый по тем временам журнал «Простор», который первым осмелился опубликовать Н.А. Раевского.
Итак, «Если заговорят портреты» он издал, когда ему было уже за 70, затем последовали десять лет кропотливого исследовательского труда, и «Портреты заговорили». Он так назвал свою новую книгу. Её появление встретило тогда на редкость единодушную оценку — она была интересна и знатоку, поднаторевшему в пушкинистике, и неискушенному читателю. Не в этом ли секрет популярности книг Н.А.Раевского? В самом деле, он, как никто другой из пишущих на пушкинские темы, умел найти в них свою интригу, которая помогала вовлечь и увлечь читателя сюжетом научного поиска. Строго документальная, фактологическая основа книг тем не менее давала простор автору и читателю для самых смелых предположений и гипотез. Это сочетание фактического и гипотетического, исторически выверенного знания и интуиции помогало автору восстанавливать «ход судеб и наших же чудачеств»…
***
В 1986—1987 годах казахстанский кинодокументалист Александр Головинский снял о нём документальный фильм «Жизнь за Отечество». Съемочная группа поехала вместе с Николаем Алексеевичем и его супругой в Ленинград, а затем в Прагу — там писатель посетил дорогие сердцу места, попытался найти свой архив, но безуспешно. Фильм свидетельствует, как любил жизнь Николай Раевский. Терпел, жалел, приходил на помощь, любил своё дело — писательство. Александр Головинский вспоминает:
«Я работал на телевидении, и мой друг Олег Карпухин, который работал завотделом культуры в ЦК Казахстана, предложил в 1987 г. сделать передачу про Николая Раевского. И мы сделали “Жизнь за Отечество”. Николаю Алексеевичу уже тогда было 94 года. Это был бодрый мужчина — джентльмен, не старик! Когда он болел, мы с женой проведали его в Совминовской больнице. Он лежал в двухместной палате, был его день рождения, к нему пришли гости, мы все стояли в палате. И он сказал: “Я не могу сидеть, когда дама стоит!” Это в 94 года! Он был крепкий, сильный человек, оптимист, никогда не жаловался. Маленький, щупленький, плохо передвигающийся, но такая сила духа была в нем! Это был настоящий дворянин высокого порядка с блестящим русским языком».
***
Николай Алексеевич постепенно терял зрение, но работал до последнего. «Не могу ничего не делать, и хотя мне не 60, а уже идет 93-й, а мне всё так и хочется работать, работать, работать», — поделится с Александром Головинским Раевский. Римма Артемьева:
«Когда у Николая Алексеевича спрашивали, как ему удается совмещать все проявления его многогранной натуры, он неизменно отвечал: “Необходимо три умения. Умение ясно и четко конкретизировать свою цель, умение чувствовать себя ответственным, за исполнение поставленной задачи и умение распорядиться своим временем”».
***
Николай Алексеевич Раевский скончался в Алма-Ате 11 декабря 1988 года на 95-м году жизни. Его похоронили в горах на небольшом кладбище близ Алма-Аты, как он и пожелал. На скромной могиле надпись, которую Раевский просил сделать на надгробье: «Раевский Николай Алексеевич. Артиллерист. Биолог. Писатель».
***
Раскрыть с возможной широтой облик писателя, учёного, мыслителя, исследователя помогает книга Олега Карпухина «Неизвестный Раевский». Карпухин в своей книге впервые опубликовал обнаруженные в архивах Москвы и Праги произведения, написанные Николаем Раевским после гражданской войны, в годы белой эмиграции. После смерти Раевского Олег Карпухин написал в журнале «Наше наследие»:
«Чем глубже я вникал в эту долгую и удивительную жизнь, тем больше печалился тому, что нет книги об этой жизни. Более того, нет даже сколько-нибудь обстоятельного очерка. В судьбе этой, между тем, есть всё, чтобы на её основе воссоздать, без преувеличения, историю двадцатого века со всем блеском, трагедиями, величием, потерями и обретениями».
На обложке: гимназист Коля Раевский, 1911.
