Источник: Интернациональный Союз Писателей
Её не стало в середине января.
А начиналось всё, как казалось, с пустяка. Ну что здесь такого: девушка шестнадцати лет, подросток, прыщи, – нормальное явление. Даже, если они появляются на лице. Но мать беспокоилась о дочери, самостоятельно решающей такие проблемы при помощи иглы и спирта. И на этот раз отвела её к врачу.
И квартира опустела без неё.
Пять дней и небольшая операция, что посулили врачи поначалу, превратились в ещё одну операцию и дополнительную неделю госпитализации. А потом ещё одну. И ещё три.
– Так бывает. – Говорил матери на приёме молодой хирург, меланхолично глядя в окно. – Блокада не подействовала. Сепсис. Кома. А что вы хотите, головной мозг…
А она хотела просто знать, как вылечить дочь. Она не желала знать, кто виноват и как его наказать. Она считала, что наверно да, так бывает, что, привезя дочь в больницу с прыщом над бровью, родители услышат приговор: "Практически безнадёжна. Только чудо или волшебство".
«Кома». Комичное до боли в сердце, до слёз и комка в горле слово, если оно касается десятиклассницы. Молодой и красивой девушки, жизнерадостной и любимой всеми. Это трудно не только принять, но и понять. Сколько ни сиди в опустевшей комнате твоего ребёнка. И сколько ни смотри на новогоднее платье, летние босоножки на «шпильке», статуэтку «Мисс-школа 66» на полке, плюшевого зайку на подушке и раскрытый учебник биологии на странице с параграфом «Мозг человека». Серость зимних сумерек вползала в детскую комнату. Мрак скапливался по углам. Заполнял всё пространство. И когда Он возвращался поздним вечером с работы, то заставал Её спящей в тёмной комнате.
– Она жива, потому что её молодое тело не хочет умирать. – Повторяла мать слова, сказанные ей врачом, когда они пили чай в тихой кухне у чёрного ночного окна. – Она борется за свою жизнь.
Не останавливалась и их жизнь. Он – отец, и он должен был зарабатывать. Он ходил на работу, и не только потому, что были необходимы деньги. А она ходила в больницу, как прежде ходила на работу. Самым ранним утром, ещё до восхода солнца, она одевалась, брала три укутанных в ватники термоса с едой и покидала квартиру. В тот год была аномально снежная зима, и, спускаясь по гулким лестничным проёмам, она долго не могла открыть занесённую за ночь, подъездную дверь. И после борьбы с сугробом по ту сторону двери, её встречала вьюга и пустая улица. Снежная, девственно чистая целина встречала её. И она шла по ней, протаптывая тропку, оставляя глубокие следы в белоснежных барханах. Не поспевая, следы бежали вслед за женщиной в шали. И, сливаясь на соседней улице с другими следами таких же ранних прохожих, устремлялись к трамвайной остановке.
В больнице у запертых дверей реанимации она ждала, когда придут врачи. Ждала, чтобы услышать каждодневное: «Нет, ещё в коме. Пока не пришла в себя. Делаем всё возможное». Она просила пустить её к своему ребёнку. Но неизменно получала отказ: «Нет. Простите, но это невозможно. Правила…». Она передавала термоса с тремя блюдами медсёстрам, забирала три таких же пустых и, задержавшись ещё ненадолго, на всякий случай, возвращалась домой. Она покупала продукты и готовила три новых блюда на завтра. Она перетирала их, доводя до однородной массы. Не густой, и не жидкой, как раз для того, чтобы кормили её ребёнка через трубку. Полноценные: первое, второе и питательный компот. Каждый раз новое блюдо. Могла ли она отказаться делать это? Да, могла. Но тогда бы её дочь кормили раствором глюкозы. Могла ли она не готовить такое разнообразие? Могла. Но готовила. Потому что была уверена – её дочь не «овощ», и ей тоже хочется вкусного, горячего, домашнего. И когда возвращался с работы муж, его ждал ужин, а её – три готовые к утреннему походу сумки с термосами. Семья, дом, работа – стала схемой существования для него. Семья, дом, больница – такую схему жизни приняла она. Должно быть, со стороны они были похожи на роботов.
Роботов, у которых болит сердце и текут слёзы из глаз.
Серые дни-будни, похожие один на другой, тянулись, свивались в серую ниточку. Бесконечную, но очень тонкую. Похожую на нитевидность пульса их дочери. Мало что менялось в этой, ставшей неполной, семье. И совсем ничего не менялось в палате интенсивной терапии. Ей по-прежнему отказывали в посещении её ребёнка. А она настаивала. Говорила, что это важно. Что ей просто надо поговорить со своей дочкой, и это обязательно поможет. Но здесь не верили в волшебство и Бога. Врачи, отводя глаза, намёками и издали давали понять, что так долго продолжаться не может. И что настанет тот день, когда придётся освободить койку для другого пациента. И что таким днём будет день в середине марта.
Если, конечно, они не достанут один особенный препарат.
– Это очень дорогой препарат. Кроме того, он импортный, и достать его трудно. – Как бы в своё оправдание сказал лечащий врач, видя слёзы на глазах матери. – Но если сможете, то у вашей дочери будет шанс. Это отличное лекарство, и возможно случится чудо.
Сказал, и в этот день впервые отступила зима в сердцах родителей. Надежда взошла подснежником. И оба они радовались, теплотой своих ладоней защищая её ото льда пессимистических взглядов и холодных слов скептиков. Теперь их жизнь получила новое дыхание. Дыхание весны.
Сгорая по срокам, вытягиваясь всеми жилами, задействовав все возможные и невозможные ресурсы, не скупясь в средствах, отец достал нужный препарат. А ей удалось добиться пропуска к постели дочери. Помогли неравнодушные люди. Кто-то нажал на нужные рычаги, кто-то качнул определённые связи – и медицинская система шевельнулась. Морозным утром 8 марта, подальше от любопытных глаз, её провели в ту самую заветную дверь, за которой вот уже два месяца лежал пробитый трубками её ребёнок. Кроме волшебного заморского лекарства, матери ничего не разрешили взять с собой. Но никто не смог отнять у неё веру и любовь, которые она пронесла в палату интенсивной терапии. У этой встречи был лишь один свидетель. Но о том, что творилось за закрытой дверью, между двумя самыми родными людьми, он не расскажет никому и никогда.
Потому что в тот день Бог плакал.
Домой отец и мать возвращались, держа друг друга за руки, молча. Лишь под утро, она провалилась в сон, больше похожий на беспамятство. Позже, уже днём от усталости «свалился» и отец. А вечером их разбудил звонок из больницы. Поздний, но не запоздалый.
– Пришла в себя. Доктор аж перекрестился. Подействовал видимо ваш волшебный препарат. – Смеясь от радости, говорила молоденькая медсестричка. – Не зря всё-таки вы такие деньжищи платили…
Как можно описать счастье? Тем более счастье семьи, пережившей настоящее воскрешение любимого человека. Скажу только одно. Ни до, ни после я не видел своего отца плачущим.
Было уже тепло, когда нам позволили забрать сестру. Дул тёплый ветер, и, придерживая открытой дверь автомобиля, я ждал их. Открылись двери, и родители вывели её. Она шла своими ногами, обхватив отца за плечи. Ветер трепал её длинные волосы, и она улыбалась, чувствуя запахи и ощущая вкус жизни. В первый раз за три долгих и страшных месяца.
Когда мы уже сидели в машине, к нам подбежала молоденькая медсестричка.
– Подождите. – Улыбаясь, сказала она, протягивая что-то мне через открытое окно. – Вот, доктор велел передать. Забыли сказать вам, но ваше лекарство не понадобилось.
В её руках была абсолютно не открытая коробочка с чудодейственными ампулами импортного производства...
