https://work.vk.com/public30941276
Этнокультурные процессы среди карпатских русинов, большая часть которых в межвоенный период входила в состав Чехословакии, проходили под знаком противоборства нескольких идентификационных моделей. Главными представителями данных моделей были представители традиционного карпато-русского движения или русофилы, трактовавшие местных русинов как наиболее западную ветвь единого русского народа от Карпат до Тихого океана, и украинофилы, считавшие русинов этнографической частью украинского народа с недостаточно «разбуженным» украинским самосознанием, которое они считали своим долгом «пробудить».
В рамках карпато-русского направления постепенно сформировалось третье, русинофильское течение, считавшее русинов не частью русских или украинцев, а отдельным восточнославянским народом. В своей культурно-национальной деятельности и в борьбе за влияние на местное население карпатороссы-русофилы и украинофилы опирались на собственные культурно-просветительские общества и средства массовой информации, пользуясь поддержкой идеологически близких политических партий Чехословакии.
Симпатии официальной Праги в 1920-е гг. были на стороне украинофилов. Левая часть чешского политического спектра, близкая Граду и президенту Масарику, а также чешские католические круги в целом занимали проукраинские позиции. Более консервативные политические силы Чехословакии придерживались русофильской ориентации. [1] Основной организационной и идеологической структурой, развивавшей и координировавшей украинское движение в Подкарпатской Руси, стало культурное общество «Просвита», созданное в мае 1920 г. в Ужгороде по примеру львовской «Просвиты» выходцами из Галиции и местными украинофилами при поддержке тогдашнего губернатора Подкарпатской Руси Г. Жатковича и чешской администрации. Активная деятельность «Просвиты», направленная на «пробуждение» у местного русинского населения отсутствовавшего у него в то время украинского самосознания, вызвала решительное противодействие русофилов. В результате в 1923 г. в противовес «Просвите» карпатороссы-русофилы создали культурное общество имени Александра Духновича, объединившее русофильски настроенную часть интеллигенции Подкарпатья.
Зарождение и растущее влияние украинского культурного фактора в Подкарпатской Руси, представлявшего собой совершенно новое явление, ранее неизвестное местному населению, в условиях межвоенной Чехословакии было вызвано несколькими обстоятельствами. В первую очередь это было связано с влиянием соседней Галиции. Неудачный исход борьбы Западно-украинской Республики (ЗУНР) с Польшей и последующее вхождение Восточной Галиции в состав польского государства вызвали массовую эмиграцию галицких украинцев в соседнюю Чехословакию. Пользуясь благоприятным отношением Праги, многие галичане осели на территории Подкарпатья и активно включились в украинскую пропаганду, стремясь «пробудить» у этнически близкого им местного русинского населения украинскую самоидентификацию.
Межвоенная Чехословакия «стала главным европейским центром украинских беженцев. Здесь возникли десятки украинских образовательных и научных структур.… Среди беженцев выделялись 4 тысячи солдат Украинской галицкой армии, которые, спасаясь от наступавшей польской армии, отступили в мае 1919 г. на территорию Подкарпатья. Для их размещения был выделен заброшенный лагерь для военнопленных в Немецком Яблоннем…».[2] Архивные материалы свидетельствуют о том, что в начале 1930-х гг. официальное количество украинцев, имевших статус эмигрантов в ЧСР, составляло около 6000 человек. Примерно 30% из них были выходцами из Галиции.[3] Учитывая то, что в начале 1920-х гг. число украинских эмигрантов-галичан в ЧСР было намного больше, чем в 1930-е гг., и что «идеология украинского национализма в значительной степени формировалась на территории Чехии и Моравии»,[4] большое влияние украинской интеллигенции из Галиции на ситуацию в Подкарпатской Руси становится очевидным.
По воспоминаниям одного из украинских эмигрантов, «когда в июле 1919 г. полк Крауса из украинской галицкой армии пришел в Подкарпатскую Русь, много галичан осталось здесь на постоянное жительство. Они развернули украинскую пропаганду и учредили общество «Просвита»… Русины-автохтоны объявили себя руським народом и основали общество имени А. Духновича. …Русины разделились на два враждебных лагеря, а чехословацкое правительство использовало это разделение, поддерживало и тех, и других, а когда русины начали добиваться автономии, чехословацкие власти отказывали и требовали, чтобы до получения автономии русины пришли между собой к согласию».[5] Известный общественный деятель Подкарпатской Руси русофил А. Геровский в своих воспоминаниях утверждал, что чехословацкое правительство специально допустило на территорию Карпатской Руси «остатки украинской армии во главе с австро-немецким майором Краусом» с целью украинизации населения Подкарпатья. По сведениям А. Геровского, солдаты и офицеры этой армии в течение многих лет состояли на содержании чехословацкого правительства.[6]
Благоприятное отношение Праги к представителям украинского национального движения из Галиции в значительной мере было вызвано напряженными отношениями с Варшавой и стремлением чехословацких властей опереться на галицких украинцев в противостоянии с Польшей. Хотя Чехословакия формально не признала ЗУНР, с конца 1918 г. правительство ЗУНР имело в Праге свое неофициальное представительство во главе с профессором С. Смаль-Стоцким, которого позднее сменил К. Левицкий. Более того, правительства Чехословакии и ЗУНР даже подписали торговый договор, который предусматривал поставки чешского оружия для галицких украинцев в обмен на поставки нефти из дрогобычско-бориславского месторождения. Более того, с ведома и по разрешению Праги в армии ЗУНР служили некоторые чехословацкие офицеры, что вызывало болезненную реакцию польских властей.[7] Символично, что ведущие представители и теоретики украинского движения в Подкарпатской Руси, включая филологов И. Панькевича, В. Бирчака и других, были не местными уроженцами, а эмигрантами из Галиции. Со временем украинофилам удалось привлечь на свою сторону часть местной русинской интеллигенции Подкарпатья.
С самого начала культурные и политические приоритеты украинофилов вызывали острое неприятие и враждебное отношение русинских традиционалистов. Украинофилы настаивали на принятии украинской фонетической орфографии, что вступало в противоречие с традиционной русинской этимологической системой письма, близкой церковнославянскому и русскому литературному языкам. Кроме того, идеологический и культурный облик украинофильского течения в его радикальном галицком варианте предполагал полный и категорический отказ от традиционных карпато-русских ценностей и культурного наследия, отмеченных глубокой русофилией, преклонением перед Россией и русской культурой и верностью идее «единого русского племени от Карпат до Тихого океана». Полная противоположность традиционной карпато-русской и новой для карпатских русинов украинской идеологий создавала питательную почву для постоянного противоборства, приобретавшего довольно радикальные формы.
Пропагандируемые украинофилами идеи и ценности воспринимались представителями русофильской русинской интеллигенции как нечто нелепое, чуждое и враждебное. «До войны никто из нас даже не слышал о подобной чудовищности, что мы украинского происхождения. …Это украинское чудовище появилось у нас неожиданно, – писала в 1930 г. издававшаяся в восточной Словакии «Народная газета» и с осуждением заключала. – …Хотят нас убедить, что нам нет дела до России, ибо мы – русины – украинцы…»[8]
Полемика украинофилов и русофилов, доминировавшая в местной карпато-русской прессе в течение всего межвоенного периода, затрагивала весь спектр мировоззренческих вопросов, ярко отразив такую особенность традиционного русинского мировосприятия, как приверженность идее восточнославянского единства и историческому наследию Древней Руси. Русофилы рассматривали Россию как преемницу Киевской Руси, исходя из существования единого русского народа в составе великороссов, малороссов и белорусов. Русофильская пресса в Подкарпатской Руси и Словакии поддерживала и всячески пропагандировала идею общерусского единства, включая «южных русских» и белорусов. «Название «русский» не свойственно только одному великоросскому племени, но в равной мере принадлежит и южноруссам, и белорусам; оно является родовым понятием, объединяющим всю совокупность видовых понятий, – утверждал В. Вилинский в своей статье «Корни единства русской культуры». – Несмотря на разделение прежде единой русской земли, ни в Северо-Восточной, ни в Юго-Западной части ея не забывалось бывшее общим для обеих частей имя Русь».[9]
Карпатские русины рассматривались местными карпато-русскими интеллектуалами как малая, самая западная ветвь общерусского дерева, сохранившаяся только благодаря духовной связи с Россией. «В славянском мире немало есть исторических примеров, когда славянская ветка, занесенная в чужестранную пустыню, погибала в песках, – писал В.К. Могильницкий, представитель союза карпато-русской молодежи «Возрождение» в Праге. – Сколь счастливы мы – карпатороссы. И причиною тому является то обстоятельство, что наша веточка все еще держится и питается соками великого русского дерева. Как только мы допустим объявить себя «самостоятельным» племенем, как только оторвемся мы от живительной традиции наших достопамятных предков, мы погибнем».[10] Наибольшим радикализмом в полемике с украинофилами отличалась русинская пресса в восточной Словакии. Если представители украинского течения доказывали «украинскость» русинов, то русинские традиционалисты-русофилы отрицали само существование украинцев как отдельного народа. Печатный орган Русской Народной партии в Словакии «Народная газета» публиковала острые полемические статьи, утверждавшие, что украинское национальное движение было не более чем искусственным феноменом, изобретенным в Берлине и Вене с целью расколоть русский народ и ослабить его единство.
Председатель Русской Народной партии в Словакии доктор Мачик, выражая взгляды русофильской интеллигенции, рассматривал Украину только как географическую часть России и отрицал существование отдельного украинского народа. На страницах «Народной газеты» Мачик утверждал, что все украинское движение представляет собой не более чем «предательские устремления определенных кругов» подорвать единство русского народа и подчинить его иноземному игу. «Австрии было невыгодно русское самосознание в Галиции и вот австрийское правительство рука об руку с польской шляхтой… старается создать из русского населения Восточной Галиции особый, отличный от русского, народ с отдельной культурой и особым языком, – писал доктор Мачик. – На помощь к этому стремлению приходят иезуиты. Под видом реформы ордена св. Василия поместили там иезуитов, которые старались создать особый язык, всем славянским языкам чуждый, язык украинский, устраивали в Галиции интернаты, в которых воспитывали в желательном для них духе новую интеллигенцию… Доктор К.П. Крамарж сообщает следующий любопытный эпизод: он работал в венских архивах, где познакомился с чиновниками министерства народного просвещения. Пригласив одного из них на прогулку за город, он получил отказ и на вопрос, чем же он так занят в министерстве, услышал ответ: «Не могу, мы должны наспех делать украинскую грамматику». Славянский мир боролся за свободу, а «самостийники» организовывали в Галиции легионы для борьбы против России. …Все стремление этой партии (а не народа, ибо особого украинского народа не существует), – резюмировал доктор Мачик, – разбить единство русского народа и подвергнуть его чужому игу… У нас в бывшей Венгрии не найти ни одного мужика, который бы назвал себя украинцем, а не русским. Здесь у нас не было ни одного писателя, который бы примкнул к украинизму. Украинские стремления чужды каждому нашему мужику. Украинизация Подкарпатской Руси вызывает единодушное негодование всего населения».[11]
Яркой иллюстрацией отношения русинской интеллигенции к украинской пропаганде в 1920-е гг. может служить статья студента Пражского университета Н. Калиняка, который писал в «Народной газете», что «Украина не может представлять собой… краины в национальном смысле, а прямо название это происходит от территорий в юго-западной части России. …Как и у других народов, так и в нашем русском народе нашлись юдаши, фарисеи, которые запродали свое русское убеждение за деньги и таким образом появились «лже-украинцы», купленные за австро-венгерские короны… Так называемые украинцы должны были удирать со своим атаманом Петлюрой куда кто мог. Этой армии некоторая часть попала в нашу республику, которая их принимала в гости, не зная, кто они такие. Это те же самые, которые на русских позициях убивали чешскословенских легионеров».[12]
Редакция «Народной газеты» и русофильски настроенные карпато-русские деятели часто обращали внимание чехословацкой общественности на то, что амбициозные внешнеполитические планы украинских политиков могут со временем поставить под угрозу территориальную целостность Чехословакии и что во время Первой мировой войны украинские военные формирования сражались на стороне Германии, против которой воевали чехословацкие легионеры. Особое внимание представители русофильского направления уделяли полемике с украинофилами в области истории и филологии, на что была направлена их основная издательская и публицистическая деятельность. Общество им. Духновича издавало большое количество брошюр и популярной литературы, рассчитанной на массового читателя, которая пропагандировала традиционные русофильские взгляды, основанные на идее общерусского культурно-языкового единства и, опираясь на русофильскую трактовку истории, полемизировала с украинофилами.
Одним из главных направлений публицистической деятельности русофилов было отстаивание культурного и языкового единства всех восточных славян, обоснование тезиса о принадлежности карпатских русинов к единому русскому народу и критика взглядов украинофилов в этом вопросе. «Сохранив основу русской культуры, угророссы при первой же возможности потянулись к общерусской культуре для полного слияния с нею. Национальное пробуждение угророссов во второй половине XIX в. характеризуется именно этими стремлениями… Малая ветвь русского народа в ½ миллиона душ, живущая в неблагоприятных материальных условиях, не может сама развивать самостоятельную культуру. Отстояв свое национальное достояние от наступавшего мадьяризма, …эта ветвь может развиваться только восстановив культурное единство с остальной Русью»,[13] – писал представитель русофильского направления Н. Павлович.
Обосновывая необходимость единого общерусского литературного языка для всех восточных славян, Н. Павлович, как и другие идеологи русофилов, ссылался на опыт западноевропейских народов. «Вершина русской культуры есть русский литературный язык, общий для всей Руси. Все великие народы имеют один литературный язык, сколько бы наречий не было в их разговорном языке. Так дело обстоит у немцев, французов и других народов, – утверждал Павлович. – При этом у некоторых народов различные наречия отличаются одно от другого значительно больше, чем мы видим это в русском языке.… Жители Прованса говорят так, что парижане их совсем понять не могут. Но, тем не менее, литературный язык у французов один, общий для всех ветвей французского народа. Этому общему французскому языку учат во всех французских школах. У нас, русских, тоже есть свой общий всем частям народа литературный язык».[14] Русофилы Подкарпатья постоянно подчеркивали, что в создании и развитии русского литературного языка и литературы принимали участие не только великороссы, но и все остальные «ветви русского народа» в лице малороссов и белорусов, и что русский язык является одним из «главнейших достижений русской культуры».[15]
Большое место в публицистической деятельности русофилов занимала критика украинского литературного языка и истории его создания; при этом русофильские публицисты постоянно указывали на важную роль австрийских властей и польской администрации Восточной Галиции в становлении и распространении украинского языка. Один из наиболее последовательных критиков украинского движения А.М. Волконский, в 1920-е гг. бывший профессором «Pontificum Institutum Orientalium Studiourum» в Риме, в своей брошюре «В чем главная опасность? Малоросс или украинец?», опубликованной Обществом им. Духновича в 1929 г., утверждал, что украинский язык был рожден «в первые годы текущего века при сотрудничестве австрийских канцелярий. Основной мыслью при его выработке было добиться несходства его с русским языком. Потому в словарь его были включены многочисленные польские, немецкие, латинские корни; потому он полон «искусственно, по польским и немецким образцам, придуманных новообразований» (слова Ягича). …Украинский язык гениальное политическое достижение, но филологическое уродство»,[16] – резюмировал А.М. Волконский.
Однако вину за последующее этнокультурное и языковое размежевание между малороссами и великороссами Волконский возлагал не только на австро-польские козни в Галиции, но и на недальновидную политику Санкт-Петербурга. «Малорусский литературный язык русскому единству не противоречит.… На горе России этого в Петербурге многие не понимали: Валуевскими циркулярами загнали естественное малороссийское краелюбие – по ту сторону границы, – утверждал Волконский. – Там, под австрийско-германо-польским воздействием, оно приобрело по отношению к российской империи изменнический оттенок. Тогда и породили украинский язык – орудие расчленения России и русского народа».[17] В своей критике украинского языка и методов его создания русофильские публицисты апеллировали к мнению тех авторитетных ученых-славистов, которые придерживались схожих с русофилами взглядов. Критикуя крупного украинского филолога, черновицкого профессора Смаль-Стоцкого и его украинскую «грамматику», изданную в 1914 г. во Львове, один из русофильских публицистов ссылался на мнение ведущего авторитета в области славянской филологии профессора Ягича, считавшего украинский язык лишь «тенденциозным экспериментом».[18]
Особое место представители русофильского направления уделяли исследованию происхождения и последующей эволюции термина «Украина» и этнонима «украинец». На основании анализа исторического материала русофильские деятели делали вывод о том, что «…никогда ни народа, ни государства с сознанием и наименованием украинского народа, украинского государства, не было. Название «Украина» употреблялось как имя нарицательное, в значении область, край, пограничье…, но никогда не служило для обозначения национальной принадлежности. И в эпоху литовско-польскую, и козацко-гетманскую предки малороссов всегда называли себя русскими и никаких украинцев в современном смысле не знали».[19]
Последовательная и настойчивая пропаганда украинофилами нового для карпатских русинов этнонима «украинец», которое они старались распространить среди населения Подкарпатья, воспринималось русофилами как стремление окончательно стереть в сознании местного населения ощущение родства с русским народом, которое отражалось именно в самоназвании, содержащим корень «рус». «Чтобы выразить стремление к самостоятельности и в самом названии, часть малороссов стала употреблять в новейшее время для обозначения своей национальной принадлежности термины «украинец», «украинский», чтобы таким образом совершенно уничтожить сознание родства и племенного единства, которое выражалось в общности названия: Русь, русский. Эта тенденция выражена в записке Наукового Товариства им. Шевченко во Львове, которую галицко-украинские деятели в 1915 г. подали австрийскому правительству в подкрепление своего требования переименовать галицко-русское население в «украинцев», – отмечал русофильский публицист и резюмировал. – Название «украинец» необходимо для того, чтобы внушить малороссам мысль инородчества по отношению к русскому народу, чтобы порвать всякую историческую связь даже в самом названии…».[20]
Русофилы критиковали украинских публицистов и ученых за то, что они, требуя замены этнонима «русский» термином «украинский», не замечают «или заметить не желают несоблюдения выдвинутого ими самими требования» учитывать общепринятое в науке правило, «согласно которому всякий народ должно называть таким именем, каким он сам себя называет».[21] Русофилы здесь имели в виду навязывание этнонима «украинец» малороссийскому населению, которое само продолжало называть себя «русским».
Вместе с тем, говоря о зарождении и развитии сепаратистского движения среди малороссов, многие русофильские публицисты вину за инициирование и поддержку этого процесса возлагали не только на австрийские власти, но и на часть великорусской интеллигенции, которая своей деструктивной деятельностью способствовала отчуждению малороссов и великороссов. «Споры о древности малороссов в Киевской области, о вопросе, кто создал первую русскую историю и литературу, обострившиеся в 1850-х годах, когда против Максимовича и других малороссов выступили Срезневский, Лавровский и особенно Погодин, много содействовали стремлению отдалить как можно больше оба племени, – писал И.О. Панас. – Характерно, что именно великороссы указывали на различия между великороссами и малороссами, в то время как малороссы подчеркивали сходство обоих русских племен».[22]
«Грехи Петербурга», способствовавшие эволюции малороссийского самосознания в неблагоприятном для общерусского единства направлении, подчеркивал и А.М. Волконский, упрекавший российские власти в неспособности дать свободу местному говору, что, по его мнению, привело к «обострению самостийных течений».[23] Тем не менее, главным фактором развития украинской идеологии, противостоящей идее общерусского единства, русофильские деятели считали политику австрийских властей в Восточной Галиции, которая, по мнению некоторых русофилов, была в мягкой форме и с некоторыми модификациями продолжена Прагой в отношении карпатских русинов. Представители русофильской интеллигенции крайне негативно воспринимали любые проявления общественно-политической активности украинцев и болезненно реагировали на факты поддержки украинофилов со стороны чехословацких властей. Так, в 1921 г. союз подкарпаторусских студентов «Возрождение» в Праге направил правительству Чехословакии меморандум, в котором выражал протест против перенесения украинского университета из Вены в Прагу и призывал чехословацкие власти создать вместо этого русский университет.[24]
Активнейшее участие в полемике с украинцами принимали и москвофилы соседней Галиции, прекрасно информированные о развитии украинской идеологии на галицких землях и о роли австрийских и польских властей в этом процессе. В октябре 1926 г. орган галицких москвофилов львовский «Русский голос» опубликовал пространную статью о патриархе украинской историографии и крупном украинском политике М.С. Грушевском, доказывая, что научные проекты Грушевского полностью соответствовали политическим интересам Австро-Венгрии и координировались из Вены. «М.С. Грушевский являлся учеником историка В.Б. Антоновича, поляка по происхождению, неутомимого врага русской державы. Кандидатура его на Львовскую кафедру была принята Веной и поляками по рекомендации последнего»,[25] – писал «Русский голос». При поступлении на австрийскую службу в качестве профессора Львовского университета Грушевский, по словам львовской газеты, «обязался проводить в жизнь заранее выработанную в Вене сложную политическую программу, имевшую в виду втянуть не только правобережную, но и левобережную Малороссию в сферу влияния придунайской монархии… Задачей миссии Грушевского во Львове явилась работа в трех направлениях: 1). Создать украинский литературный язык, возможно менее похожий на русский. 2). Переделать историю Малороссии так, чтобы она перестала быть частью истории русского народа. 3). Образовать ядро украинской интеллигенции с таким умонастроением, при котором она считала бы Россию «великою тюрьмою народов…»[26] Галицкие москвофилы признавали, что Грушевский взялся за дело «с необычайным рвением» и за 20 лет своей деятельности во Львове сумел достичь «громадных результатов». Давая оценку научным изысканиям патриарха украинской историографии, «Русский голос» писал: «Вряд ли в исторической науке можно подыскать другой пример столь наглого и бессовестного извращения истории, какой представляют собою исторические труды М.С. Грушевского…».[27]
К украинофильскому направлению в Подкарпатской Руси относилась часть местного греко-католического духовенства, а также левые политические партии в лице социал-демократов и коммунистов, которые, расходясь в политических вопросах, были едины в трактовке местного восточнославянского населения как части украинского народа. Украинофильское течение среди русинов было намного моложе русофильского и, в отличие от русофилов, не могло опираться на традиционное карпато-русское культурное наследие по причине его русофильского характера. Главным преимуществом украинофилов было их обращение к «естественному праву» и к очевидной близости карпатских диалектов к украинскому языку, что позволяло считать русинские говоры частью украинского языка. В интерпретации украинских активистов в Подкарпатской Руси это означало в первую очередь «право народа на создание своей собственной литературы на родном наречии».[28] Стремясь к историческому обоснованию украинофильских идей, представитель украинофилов филолог из Галиции В. Бирчак писал, что если русское направление подкарпатской литературы опирается на русофильские традиции будителей XIX века, то украинофилы продолжают традиции XVII и XVIII веков, когда среди русинов появились «произведения в основном религиозного характера, написанные на разговорном народном языке».[29] Начало противостояния русофилов и украинофилов Бирчак относил еще к 60-м годам XIX века, когда в карпато-русском журнале «Свет», издававшемся на карпато-русском «язычии» (т.е. на смешанном русско-церковнославянском языке) было опубликовано письмо в редакцию, автор которого под псевдонимом «верховинец» критиковал «непонятный» язык «Света» и требовал, чтобы журнал был написан «по-нашему».[30]
Если русофилы ссылались на авторитет профессора Ягича, настроенного критически по отношению к украинскому языку, то украинофилы постоянно апеллировали к мнению тех ученых-славистов, которые считали русинские говоры диалектом украинского языка. Этой точки зрения придерживались не только украинские филологи, но и некоторые авторитетные чешские слависты. Позиция украинофилов в известной степени отражала растущее осознание частью русинов своего языкового и этнического родства с украинцами соседней Галиции, национальная идеология которых, однако, была абсолютно несовместима с традиционным русинским мировоззрением и системой ценностей.
В своей практической деятельности, направленной на «прививку» украинского самосознания русинскому населению, идеологи подкарпатских украинофилов стремились учитывать приверженность местного населения сложившемуся культурному наследию. Немедленное введение украинского фонетического алфавита, который значительно отличался от традиционного карпато-русского письма, было проблематично. Осознавая это, более умеренная часть украинофилов прибегла к тактике ползучей украинизации местного населения с учетом его культурного своеобразия, что в целом нашло поддержку у чехословацких властей. Так, «Грамматика» для местных школ была написана филологом из Галиции Панькевичем, который, тем не менее, ориентировался на местные диалекты и использовал традиционный этимологический алфавит как более привычный для местного населения. Вместе с тем, подкарпатские русины рассматривались Панькевичем и другими украинскими идеологами как этнографическая разновидность украинцев, своеобразие которой было продуктом как исторического развития, так и местных географических условий. «Подкарпатская Русь в этническом и языковом отношении является частью украинской языковой группы, дальше всего выступающей в юго-западном направлении, – писал И. Панькевич. – Историческое развитие выделило язык подкарпатских русинов в особую группу в славянской семье… Горная среда обитания всегда тормозила темпы языковых процессов. Язык подкарпатских русинов представляет собой один из диалектов украинского языка».[31]
«Грамматика» Панькевича, задуманная как промежуточный шаг и своего рода тактический маневр в процессе перехода к украинскому фонетическому алфавиту, достаточно успешно сыграла отведенную ей роль. Учебник, автором которого был другой влиятельный представитель украинофилов В. Бирчак, пытался перебросить мост от традиционных карпато-русских к новым украинским ценностям, помещая в одном сборнике стихи убежденного русофила Духновича, отрицавшего существование украинского народа, и стихи украинских поэтов. Подобное соседство выглядело крайне неестественно и высмеивалось русофилами. Участники юбилейного собрания русофильского культурно-просветительского общества имени А. Духновича, состоявшегося в начале 1929 г. в Ужгороде, констатировали, что «все учительские конгрессы высказывались большинством за преподавание на литературном русском языке. Но… создается поколение языковых, а значит, и культурно-национальных калек. Все это зависит от учебников, которые министерство просвещения, вопреки целому ряду научных отзывов, указывающих на их полное несовершенство, все же нашло уместным не только рекомендовать, но признать единственными для преподавания. Возьмите «Читанку», составленную господином Бирчаком: там есть несколько стихов Духновича, а дальше украинские авторы с какими-то гетманами, Украинами и пр.»,[32] – иронизировали представители русофилов.
Одним из наиболее последовательных украинофилов из числа местных русинов – уроженцев Подкарпатья был греко-католический священник и глава народной партии Августин Волошин, проделавший сложную мировоззренческую эволюцию от ярого противника украинской идеи до убежденного сторонника украинской ориентации. С начала 1920-х гг. Волошин уже был активным украинофилом, хотя еще в 1909 г. он в весьма резких выражениях осуждал «страшную заразу украинизма»[33] в Галиции. Причины столь радикальной смены ориентиров, судя по всему, заключались не только в национальном «пробуждении», в результате которого Волошин осознал себя украинцем, но и в конъюнктурных соображениях.
Органом местных народовцев-украинофилов была издаваемая Волошиным и украинофильским греко-католическим духовенством Подкарпатья еженедельная газета «Свобода», которая первоначально использовала традиционное русинское «язычие» с ориентацией на местные диалекты, постепенно вводя все больше элементов украинского литературного языка. «Свобода», выступавшая с позиций воинствующего грекокатолицизма, настойчиво пропагандировала идею культурной и языковой особности русинов от великороссов, одновременно проводя мысль о тождественности русинов и украинцев. Если русофилы исходили из существования единой общерусской культуры и единого русского народа в составе великороссов, малороссов и белорусов, то украинофилы изображали Россию исключительно в роли врага и всячески подчеркивали культурно-языковые различия между великороссами и малороссами, постепенно заменяя термин «малоросс» этнонимом «украинец».
«Мы не стремимся к какому-то панскому, но чужому нам змосковщеному язычию… Мы знаем, что история уже давно развела нас и великороссов и что объективная наука это признала, – писала «Свобода» в феврале 1923 г. – Царская централизованная политика России стремилась подчинить нашу культуру, остановить развитие нашего языка. Царская Россия о нас не заботилась. После 1849 г. она могла бы легко обеспечить нам народную свободу, но этого не сделала, так как это не служило целям централизации».[34]
Основной пафос волошиновской «Свободы» был направлен против русского литературного языка и его использования в Подкарпатской Руси; при этом всячески подчеркивалась чуждость и непонятность русского языка местному населению. Так, сообщая о заседании «Просветительского комитета» в Ужгороде в феврале 1923 г., на котором выступавшие говорили по-русски, «Свобода» заостряла внимание на том, что собравшиеся на заседание русины «не понимали ни единого слова» и требовали «толмача». «Мы не хотим украинизацию, но протестуем против того, чтобы «наши просветители» говорили по-московски»,[35] – цитировала «Свобода» реплики участников мероприятия из числа местных жителей. Сам А. Волошин часто выступал на страницах «Свободы» в роли публициста, пропагандируя украинские идеи и национальные символы среди русинов. «Сине-желтое знамя с давних пор было знаком нашей народной индивидуальности. Наш народ очень любит эти цвета. Синее небо и золотой колос – это радость и утеха для земледельца, – писал 13 декабря 1923 г. в одной из своих статей А. Волошин и тут же, опровергая собственное утверждение о «всенародной» любви к этим цветам, продолжал. – Нашлись больные, глупые или злые люди, которые против этого знака посмели выступить.… При въезде нового губернатора… (речь идет о втором губернаторе Подкарпатской Руси А. Бескиде, который сменил на этом посту Г. Жатковича – К. Ш.) они разорвали наш флаг и даже ввергли его в болото… То же самое сделали прихвостни реакции и в Мукачево».[36]
Стремясь всячески дискредитировать своих оппонентов-русофилов и все, связанное с Россией, украинофилы часто обвиняли русских в связях с мадьярами. «Ряд российских генералов, офицеров, отставных политиков получают периодическую финансовую поддержку от мадьярского правительства, – сообщала «Свобода» в июне 1923 г. – В Будапеште есть… войсковая миссия генерала Врангеля, официально признанная мадьярским правительством. Эмигранты-монархисты из России находят теплый прием у мадьярской интеллигенции, особенно приближенной к урядовым кругам».[37] Данные упреки украинофилов имели под собой определенные основания. Любопытно, что о теплом приеме, оказанном ему в Венгрии, вспоминал позднее и один из лидеров белого движения А.И. Деникин. «Не раз в Венгрии мне пришлось встречаться с бывшими врагами, участниками войны и всегда эти встречи были искренно радостны. Особенно дружелюбное отношение проявили к нам офицеры 38-й гонведной дивизии, с которой судьба несколько раз столкнула на полях сражений Железную дивизию, – писал А.И. Деникин. – В Первой мировой войне сохранялись еще традиции старого боевого рыцарства».[38] Впрочем, в своей борьбе с карпато-русским движением украинские активисты использовали любые средства и с традициями «старого боевого рыцарства» не имели ничего общего…
[1] См. Svoboda D. Ukrajinská otázka v českém meziválečném myšlení a politice // Slovanský přehled. 2008. № 4. S. 549.
[2] Ibidem. S. 548.
[3] Tejchmanová S. Dokument o ukrajinské emigraci v meziválečném Československu // Slovanský přehled. 1992. № 2. S.184.
[4] Svoboda D. Op. cit. S. 550.
[5] Кмiцiкевич Я. 1919 рiк на Закарпаттi. Спогад // Науковий збiрник музею української культури в Свиднику. 1969. № 4. С.391.
[6] Геровский А. Борьба чешского правительства с русским языком // Путями истории. Общерусское национальное, духовное и культурное единство на основании данных науки и жизни. Под редакцией О.А. Грабаря. Том II. Нью-Йорк. 1977. С. 93-124.
[7] Svoboda D. Op. cit. S. 540.
[8] Народная газета. 1930. №. 2.
[9] Карпатский свет. 1928. № 4. С. 68.
[10] Карпатский свет. 1928. № 1-2-3. С. 32.
[11] Народная газета. 1925. №. 3.
[12] Народная газета. 1924. №. 1.
[13] Павлович Н. Русская культура и Подкарпатская Русь. Ужгород. 1926. С. 12-13.
[14] Там же. С. 15.
[15] Там же. С. 16.
[16] Волконский А.М. В чем главная опасность? Малоросс или украинец? Ужгород. 1929. С. 4-5.
[17] Там же. С. 6.
[18] Зоркий Н. Доказано ли научно существование вполне самостоятельного «украинского языка»? Ужгород. 1924. С. 11-12.
[19] Панас И. К вопросу о русском национальном имени. (По поводу меморандума галицких украинофилов о замене народного имени «русин» термином «украинец»). Ужгород. 1934. С. 36, 12.
[20] Там же. С. 8-12.
[21] Там же. С. 12.
[22] Там же. С. 6-7.
[23] Волконский А.М. В чем главная опасность? Малоросс или украинец? С. 3.
[24] Statní Ústřední Archiv (SÚA), fond Předsednictvо Ministerské Rady (PMR), inv. č. 588, sign. 223, kart. č. 131. Jazyková otázka na Podkarpatské Rusi 1920-1938.
[25] Русский голос. 10 октября 1926. № 174.
[26] Там же.
[27] Там же.
[28] Birčak V. Dnešní stav podkarpatské literatury // Podkarpatská Rus. Sborník hospodářského, kulturního a politického poznání Podkarpatské Rusi. V Bratislavě. 1936. S. 193.
[29] Ibidem.
[30] Ibidem.
[31] Dr. Pankevič I. Jazyková otázka v Podkarpatské Rusi // Podkarpatská Rus. Obraz poměrů přírodních, hospodářských, politických, církevních, jazykových a osvětových. Praha. 1923. S. 130-131.
[32] Карпатский свет. 1929. № 5(15). С. 615-616.
[33] Болдижар М. Закарпаття між двома світовими війнами: факти, події, люди, оцінки. Ужгород. 1996. С. 93.
[34] Свобода. 18 фебруара 1923. Число 6.
[35] Свобода. 25 фебруара 1923. Число 7.
[36] Свобода. 13 децембра 1923. Число 48.
[37] Свобода. 6 юния 1923. Число 21.
[38] Деникин А.И. Путь русского офицера. Нью-Йорк. 1953. С. 339.
